Свора Герострата - Антон Первушин

Свидетели происшедшего утверждают, что второй прохожий, личность которого не установлена, воспользовался замешательством для того, чтобы забрать огнестрельное оружие, посредством которого Кириченко А.С. убил Скоблина В.Н., и скрылся с места происшествия.

Учитывая сложность дела и большой объем предстоящей по нему работы, руководствуясь ст. 126 УПК РФ,

ПОСТАНОВИЛ:

1. Для расследования настоящего уголовного дела создать следственную группу в составе следователя по особо важным делам прокуратуры г. Санкт-Петербурга Сазонова Г.Е., старших следователей прокуратуры г. Санкт-Петербурга Кирпичникова Л.К. и Васильева Б.М.

2. Производство отдельных следственных действий поручить сотрудникам ОУР Ленинского РУВД г. Санкт-Петербурга

3. Руководство группой следователей возложить на следователя по особо важным делам прокуратуры г. Санкт-Петербурга Сазонова Г.Е.

11 мая 1994 г. Зарубин Л.К.

Глава двадцать четвертая

Экспертов было трое.

Один непрерывно щелкал фотоаппаратом, снимая раскинувшиеся на асфальте тела с разных точек под разными углами. Имени этого эксперта полковник Хватов не знал. Зато двое других были ему хорошо знакомы. Костя Баркович и Александр Евгеньевич Спицын. Костя, осторожно переступая, обмерял метром место происшествия, вполголоса надиктовывал Александру Евгеньевичу протокол осмотра. Завидев Хватова, он помахал ему рукой. Александр Евгеньевич в свою очередь просто кивнул.

С очевидцами беседовал следователь прокуратуры Лева Кирпичников. Свидетелей оказалось немного: четыре старушки, на глазах которых, собственно, все и произошло; и огромный мужик в спортивном трикотажном костюме, высунувшийся, заслышав первые выстрелы, в окно и наблюдавший бегство неопознанного третьего.

— Добрый вечер, Лева, — поздоровался Хватов.

— Для кого «добрый», для кого — и не вечер уже, — буркнул Кирпичников, но руку подал.

— Что здесь произошло?

— Кто бы знал!..

Кое-кого в прокуратуре чрезвычайно раздражала эта уклончивая манера Кирпичникова отвечать на прямо поставленные вопросы, но Хватов всегда терпимо относился к ней, пряча ухмылку в усах и спокойно дожидаясь, когда Лева снизойдет до содержательного ответа. Работать с ним Игорю Павловичу доводилось часто, и он полагал, что лучшего, более грамотного следователя прокуратуры в Санкт-Петербурге не найти. А что до эксцентричной манеры вести беседы — у каждого свои причуды.

— Этот вот, — Кирпичников кивнул в сторону лежащего у подъезда тела, — вышел из дома около пяти, вытащил пистолет и без предупреждения застрелил вон того, — кивок в сторону второго. — Был еще какой-то третий. Сначала упал носом в землю, а когда стрелок вырубился, подобрал его пистолет и быстренько смылся.

— Я посмотрю?

— Нужен ты больно…

Хватов обошел толпящихся свидетелей и двинулся к телу «стрелка». Там толпа была погуще: как всегда падкие на ЧП жильцы окрестных домов собрались поглазеть на работу «несомненно доблестной, но утопающей в цунами преступности» милиции. Расстроенный участковый пытался увещевать их, чтобы разошлись. Любознательные не расходились. В конце концов участковый махнул рукой, вытер вспотевший лоб платком и закурил.

Хватов остановился над мертвым Кириченко, долго вглядывался в запрокинутое лицо, сравнивая его с тем на маленькой фотокарточке в пухлой, но нигде не зарегистрированной папке, в которую он и Мартынов собирали материалы по Своре. Да, без сомнения это Кириченко. И смерть его, как две капли воды, похожа на смерть Эдика Смирнова в аэропорту. Еще одна жертва Герострата. Жаль парня.

Хватов отвернулся и подошел ко второму. Череп второго был расколот пулями; об опознании не могло идти и речи.

— Документы какие-нибудь при нем есть? — спросил Хватов у Александра Евгеньевича, старательно записывающего за Костей протокол осмотра.

— Да, кое-что есть, — кивнул Александр Евгеньевич, не отрываясь от своего увлекательного занятия. — Студенческий проездной, выписанный на имя Скоблина В. Н. С печатью Политеха. Надо будет туда позвонить.

Все правильно, подумал Хватов, информатор не подвел. Все правильно.

Полковник отошел в сторону от Скоблина, чтобы не мешать экспертам. Там он закурил и, нахохлившись, стал наблюдать за их работой. Он догадывался, кто был третьим здесь во дворе в пять часов дня по московскому времени. И чем дольше он думал об этом, тем в большей степени догадка превращалась в уверенность. Вывод из увиденного и сопоставленного мог быть только один. Один-единственный.

Орлов вышел на след, думал полковник Хватов. Орлов вышел на след.

Глава двадцать пятая

Дорога не показалась скучной.

Я устроился так, чтобы держать топтунов в поле зрения. Они, впрочем, не возражали.

За век немытым окном вагона мелькал пригород, окончательно запущенный в наши хамовато-хламоватые времена. Северная Пальмира и бесконечно унылая местность вокруг: корявые, как от хронической болезни, стволы берез и сосен; кучи отбросов; свалки цветных металлов и строительного мусора; ряды серых однотипных сарайчиков из жести, почему-то называемых гаражами. Страна контрастов.

Ко мне подсел выпивший мужичонок: то ли физиономия моя ему понравилась, то ли до другого вагона он не рискнул дойти — в общем, подсел и, заглядывая в глаза, дыша смачно перегаром, воззвал, обращаясь, по-видимому, к самой сердцевине моей души:

— Шлышь, приятель, шообрашим, а? На двоих, а?

— А есть чем?

Мужичонок неуверенно похлопал себя где-то в районе груди. Видно, под поношенным и грязноватым пиджаком, во внутреннем кармане был спрятан некий сосуд с благословенной жидкостью, в реальности существования которого он, судя по всему, и сам сомневался.

— Конешшно…

— Много ли там? На двоих все равно не хватит.

— Потом мошно ище шбехать, — подмигнул мужичонок, обращаясь уже к сердцевине моего бумажника.

— Не хочется что-то, — признался я.

— Да шо ты, мушик, как не швой, не шоветшкий, шо, а? Ишо мошно шбехать, а?

Я покачал головой.

— Не хочется.

— Вот ведь патлюха, — разозлился мужичонок, на всякий случай снова похлопав себя по груди: наверное, таинственный сосуд своим непреложно-объективным присутствием его подбодрил, подвинул на подвиг, так сказать. — Шбехать не хошет. Я шам бы шбехал, хнилушха ты, шам бы…

Постепенно распаляясь, он принялся громко и вычурно материться. Причем, дефект речи придавал его ругани определенное, достаточно забавное своеобразие. Я с удовольствием слушал. Хотя, кажется, из всего вагона удовольствие получал я один: остальные пассажиры, первоначально со старанием избегавшие смотреть в нашу сторону — нормальная реакция нормальных граждан на появление выпившего соседа — теперь часто оглядывались, брезгливо морщась.

Мужичонок придвинулся ко мне почти вплотную, потрясал теперь неумытым кулаком у меня перед носом. Речь его становилась все более бессвязной, а интонации — все более угрожающими. Я сдерживался. Мне было интересно, как поступят мои топтуны.

Наконец один из них, вельветовый, встал и направился прямо к мужичонку. С ходу он подцепил его за воротник и потащил к выходу. Все произошло настолько быстро, что мой хмельной собеседник даже не сразу осознал, что уже не сидит на лавочке, а спиной вперед почти волоком продвигается по вагону. Он продолжал бы свою пламенную речь, но все-таки до него наконец дошло, он замолчал и предпринял достаточно целеустремленную попытку вырваться. Этого у мужичонка не получилось: вельветовый держал крепко.

— Э-э, ты шо-о, ты шо-о?! — завозмущался мужичонок, упираясь в пол непослушными заплетающимися ногами.

Вельветовый вытащил его в тамбур и, наверное, что-то там такое предпринял, потому что мужичонок заткнулся.

Очень вовремя электричка сбавила ход — станция. В тамбуре завозились, и когда после объявления: «Посадка закончена. Осторожно, двери закрываются!» — она снова тронулась, я увидел лежащего на перроне мужичонка, медленно с трудом шевелящего руками и ногами. Совсем как черноморский краб, выброшенный на камни высокой волной. Вельветовый, вытирая платком руки, вернулся из тамбура на свое место. В вагоне вздохнули свободнее.

Ясно… Еще и телохранители. Это меня устраивает. Проще будет договориться.

В Ораниенбауме я вышел и дождался поезда, идущего в Калище. На часах было 21.14.

В калищенской электричке мне повезло сделать еще одно открытие. Где-то минут через пятнадцать после отправления в вагоне появились две дородные не первой молодости дамы с намерением проверить билетики. У меня билет имелся, а топтуны взмахнули красными книжечками, потому были прощены.

Это же элементарно, Ватсон, подумал я, раскрывая свой блокнот.