Детство и юность Катрин Шаррон - Жорж-Эммануэль Клансье

Катрин подошла к окошку, сквозь которое в комнату еще проникало немного света, облокотилась на подоконник и беззвучно заплакала. Она сама не понимала, чем вызваны ее слезы: горем или усталостью? Нет, никогда не станет она подругой Эмиль-енны, она даже не может объяснить себе, зачем ходила разыскивать ее жилище. Ей стыдно, что она бросила калеку-брата и крошечную сестренку одних в этой печальной, полутемной комнате…

Громко скрипнула входная дверь. Катрин даже не обернулась и продолжала стоять у окна, не отрывая затуманенных слезами глаз от желтого квадратика вечернего неба, которое медленно заволакивала вечерняя мгла. Голос матери, ласковый и тревожный, вывел ее из оцепенения:

— Что случилось? Франсуа, Кати, Клотильда! Где вы? Витаете в облаках, что ли?

Мать поцеловала Франсуа, притянула к себе голову Катрин. — Ты плачешь?

— Не знаю…

— Слышали? Она не знает! — повторила мать и ласково потрепала Катрин по щеке.

Катрин улыбнулась сквозь слезы.

— Плакать не время, — сказала мать.

Она нагнулась и вытащила Клотильду из-под стола.

— А эта какова, грязнуля несчастная! Кати, иди сюда, помоги мне!

Франсуа уже насвистывал. Он взял со стула каштановый сук и принялся старательно вырезать на его коре ромбики. Катрин оживилась. Она бегала по комнате, доставая из ящиков комода чистое белье для Клотильды. Мать разожгла огонь в очаге; пляшущие языки пламени озарили ее тонкое, похудевшее лицо.

Франсуа отложил в сторону свою палку и внимательно посмотрел на мать. Потом поманил проходившую мимо Катрин, дождался, пока мать ушла в другую комнату, и шепнул сестренке на ухо:

— Глянь, как исхудала наша мама!

— Угу! — кивнула Катрин.

— Когда она разжигала огонь, у нее под кожей все кости были видны!

Катрин взглянула на мать, вернувшуюся в кухню. Слова Франсуа отозвались в ней какой-то непонятной болью. Она вдруг отчетливо осознала, что до этой минуты не смогла бы сказать: высокая мать или маленькая, полная или худая?

Мать была матерью — вот и все. Разумеется, она была красивой, хотя красота ее совсем не напоминала красоту других, например Эмильенны.

Но теперь, после слов Франсуа, Катрин уже не могла смотреть на мать по-прежнему, видеть ее такой, какой она была для нее до сих пор.

«Мама исхудала», — сказал Франсуа. «Исхудала!» Неужели сегодняшний день — день прозрений и мучительных открытий? Неужели мама, ее мама тоже начнет стареть и блекнуть, станет когда-нибудь похожей на тех несчастных, изможденных нуждой женщин, которых Катрин встречает ежедневно на улицах Ла Ноайли?

Глава 15

— Мама, мама! — крикнул Обен. — Подите сюда. Он стоял у окна и глядел на улицу.

Мать подошла к нему, посмотрела в окно. Катрин поспешила протиснуться между ними.

— Это он! — сказал Обен, указывая пальцем на смуглого человека с огромным коробом на плече.

Человек шел по улице, останавливался у дверей домов и разговаривал с людьми. Иногда он делал вид, будто собирается поставить свой короб на землю и раскрыть его, но соседи отрицательно качали головами. Тогда человек смеялся и шагал дальше.

Мать смотрела на незнакомца и молчала.

— Вы не узнаёте его, мама? — спросил Обен.

Она ничего не ответила.

— Глядите, — продолжал мальчик, — у него в ушах золотые кольца. Я хорошо запомнил его; он однажды заходил к нам, когда мы еще жили в Жалада, и вы купили у него розовую материю…

— Да, да, припоминаю, — торопливо проговорила мать.

Она отошла от окна и принялась расхаживать по кухне. Казалось, будто она поглощена своими делами, но уже через минуту, забыв о них, снова подошла к стоявшим у окна детям.

— Обен, пойди и скажи этому человеку, чтоб он поднялся к нам. Я хочу поговорить с ним.

Изумленный мальчуган застыл на месте, приоткрыв рот.

— Ну, иди же, говорят тебе!

Худое лицо матери вдруг стало жестким; глаза ярко блестели. Катрин и Франсуа смотрели на нее, не смея шелохнуться. Клотильда мирно играла на полу, прислонившись спиной к комоду. «Для чего мать послала Обена за смуглым человеком? Что она хочет у него купить?» — спрашивали себя дети, не отрывая глаз от лица матери. На лестнице послышались быстрые шаги. Кто-то остановился на площадке, постучал в дверь. Мать стояла посреди комнаты, прямая и бледная. Дверь приотворилась, хрипловатый голос спросил:

— Это сюда меня звали?

— Входите, — с усилием выдохнула мать.

Человек медленно вошел в комнату и сощурился, стараясь привыкнуть к полумраку.

— Ну и темнотища у вас! — проворчал он.

Пока человек говорил, Обен за его спиной бесшумно проскользнул в комнату и стал рядом с матерью.

Торговец подошел к столу, поставил на него свой короб и принялся развязывать его.

— Не трудитесь, прошу вас, — тихо проговорила мать.

— Не трудиться?!

От его резкого голоса Катрин вздрогнула.

— Нам нечего у вас купить… — начала мать. Она говорила с трудом, словно ей не хватало воздуху.

Незнакомец с силой стукнул кулаком по столу. Катрин бросилась к матери, ухватилась за ее юбку. Перепуганная Клотильда заплакала в своем углу.

— Черт бы вас побрал! — выругался незнакомец.

Он вскинул свой короб на плечо, плюнул и направился к двери.

«Наверно, вот такие разбойники и крадут детей», — думала Катрин, крепко держась за юбку матери. Торговец был уже у порога, но вдруг остановился.

— Так почему же вы послали за мной? — спросил он недоумевающе.

— Я позвала вас не для того, чтобы купить, а чтобы продать.

Цыган вскинул голову, приоткрыл рот, словно хотел что-то сказать, и вдруг, оскалив свои белые зубы под тонкими усиками, грубо расхохотался.

— Продать? Продать! — повторил он. — Что продать? Эту хромоногую скамейку? Эти ободранные стены? Продать свою нужду? Иди еще что-нибудь?

Может быть, вот этих сопляков? — И он указал пальцем на окаменевших от ужаса детей.

Он снова разразился смехом и стал раскачиваться на месте, широко расставив ноги. Мать молчала.

— Ну? — спросил он и сделал вид, что собирается уходить. — Что же вы все-таки желаете мне продать?

Мать поднесла руку к голове. Торговец сначала, по-видимому, не понял, в чем дело, потом, догадавшись, пробормотал: — Ах, вот оно что… Он подошел к окну. — Откуда вы знаете, что я покупаю волосы?

— Вы однажды предлагали мне продать…

— Я? — удивился торговец. — Когда?

— Два года тому назад. В Жалада…

— В Жалада? — повторил он, силясь припомнить, — В Жалада? В Жалада… — Он вдруг снова рассмеялся, на этот раз почти беззвучно. Потом лицо его вновь обрело неподвижность, только губы кривились в злобной усмешке. — Вспомнил, — сказал он. — Вспомнил! Это у вас полоумный муж?.. Он прогнал меня тогда как собаку, ваш муженек, да, как собаку…

Вздохнув всей грудью, он облокотился на подоконник и посмотрел в упор на мать.

— Ему, значит, не повезло, бедняге? Некоторые болтают, будто у меня дурной глаз. Очень возможно… Так он умер, ваш благоверный? Ну, понятно, без него — разоренье, нищета…

Он пошарил в кармане, вытащил дешевую тонкую сигару и огниво, высек огонь, зажег сигару и сделал несколько затяжек.

— Благодарение богу, мой муж жив! — сказала мать, перекрестившись.

Цыган метнул тревожный взгляд на дверь.

— О, не беспокойтесь, он не вернется так рано… Торговец снова принял развязную позу.

— Когда я предлагал вам честную сделку, вы с вашим мужем выставили меня за дверь. Теперь ваша очередь попросить меня, да как следует!

Кровь прилила на мгновение к щекам матери, но через минуту они снова побелели.

— Но если ваши волосы стали такими же, как вы сама, — продолжал цыган, — можете оставить их при себе.

Мать молча подняла руки к голове, сдернула, почти сорвала чепчик и стала судорожно вынимать роговые шпильки, удерживавшие корону ее кос. Они упали ей на плечи, тяжелые, длинные и гибкие, словно блестящие черные змеи. Вот это да! — пробормотал торговец, не в силах скрыть своего восхищения, и вынул из кармана серебряную монету.

— О! — только и сказала мать.

— В чем дело? — спросил разносчик. — Вам этого мало? Он спрятал монету обратно в карман.

— Но моя соседка получила вдвое больше, а у нее не было и половины…

— Как хотите, — отрезал цыган.

Он поднял свой короб, направился к двери. У порога остановился и обернулся:

— Ну, красавица, значит, нет? Имейте в виду, что вы не скоро увидите меня и едва ли найдете другого покупателя…

— Ну что ж, раз надо… — прошептала мать.

Цыган поставил короб на пол, взял стоявшую у стены табуретку, отнес ее к окну.

— Садитесь, — сказал он. — Да не так, спиной к свету! Согнувшись, склонив голову вперед, мать ждала. Торговец вынул из своего короба кусок синей материи, расстелил ее на полу, достал из кожаной сумки блестящие ножницы.