Слепота - Жозе Сарамаго

Рассевшись каждый на свою койку, слепые принялись ждать, когда вернутся заблудшие овцы. Козлы они и больше ничего, произнес грубым голосом некто, не догадывавшийся, что отвечает на пасторальную реминисценцию того, кто не виноват, что не умеет излагать свои мысли иначе. Злоумышленники меж тем не возвращались, не без оснований предполагая, ибо наверняка нашелся среди них такой, кто остротой ума не уступал слепцу, высказавшему идею о необходимости физического воздействия, что ждет их кара. Минуты шли, и вот один за другим слепые стали укладываться, а иные уже и заснули. Что же это такое, господа, всех занятий у вас — пожрать да поспать. А вообще-то говоря, это совсем не так уж плохо. С тех пор, как еды, без которой долго не протянешь, а если и протянешь, то ноги, стало вдоволь, чем тут вам не отель. Да уж, страшно представить, какая крестная мука ожидала бы слепца там, за оградой в городе, сущая голгофа. Бродит, то и дело падая по улицам, все от него бегут, семейство в ужасе, боится приблизиться, материнская любовь, сыновняя ли — все чушь собачья, бредни и вымыслы, в лучшем случае поступили бы родственнички так же, как власти, посадили бы под замок да ставили бы в виде особой милости миску к дверям. Оценив ситуацию хладнокровно и трезво, отбросив предубеждение и обиды, неизменно застилающие умственный взор, признаем поневоле, что власти зрели в корень, когда принимали решение собрать слепых со слепыми, чтоб каждый был с подобным себе, ибо таков непреложный закон добрососедства, ну вот как прокаженных собирают всех вместе, в одном то есть месте, и прав, прав доктор, самую суть ухватил он, сказав, что нам надо сорганизоваться, ведь и в самом деле все дело — в организации, сперва, конечно, еда, а потом — организация, без того и без другого жизнь немыслима, надо выбрать скольких-то людей порядочных и умеющих наводить порядок, и вот пусть они руководят, выработаем, придя к консенсусу, простые, простейшие правила общежития, вроде того, кто когда будет подметать, прибирать, мыть и стирать, нам ведь, грех жаловаться, даже мыло выдают и всякие там очищающие средства, постели надо стелить, в смысле койки заправлять, ведь самое главное — не опуститься, не потерять самоуважения, избегать столкновений с военными, памятуя, что они, охраняя нас, исполняют свой долг, убитых и так предостаточно, больше нам не надо, еще бы следовало узнать, кто помнит какие-нибудь занятные истории, чтоб рассказывать по вечерам, истории, всякие забавные случаи, анекдоты, не важно, представьте, какая была бы удача, если бы кто-нибудь из нас знал Библию наизусть, мы бы тогда освежили в памяти все, начиная с сотворения мира, очень важно слушать друг друга, как жаль, что нету радио, музыка ведь так отвлека ет, и новости бы слушали, были бы в курсе происходящего, знали бы, например, не изобретено ли уже лекарство от нашей болезни, то-то радости было бы, но не будет.

Затем случилось то, что и должно было случиться. На улице затрещали выстрелы. Нас убьют, крикнул кто-то. Спокойно, сказал доктор, будем рассуждать логически, захотели бы убить, пришли бы сюда. И он оказался прав, приказ стрелять, притом в воздух, отдал сержант, а не то что какой-то внезапно ослепший солдат нажал на спусковой крючок, и надо ведь понимать, что не было другого способа удержать, как-то построить и привести к повиновению слепцов, которые вываливались из дверей четырех автобусов в полном соответствии с тем, как министерство здравоохранения уведомило министерство обороны: Готовьтесь принять четыре больших автобуса. Это сколько же народу получится. Да человек двести. Ну и куда, интересно бы знать, их рассовывать, в правом флигеле три палаты, по нашим сведениям, на сто двадцать коек, а сейчас там уже шестьдесят-семьдесят больных, минус те десять, которых нам пришлось ликвидировать. Значит, надо будет распределять по всему зданию. Но тогда пациенты из обсервационных палат войдут в прямой контакт со слепыми. Но ведь они все равно рано или поздно ослепнут, и, по тому судя, как идут дела, мы все заражены, ручаюсь, что нет никого, кто не попал бы в поле зрения слепого. Но если слепой не видит, как, я вас спрашимдю, как может он передать свою слепоту взглядом. Генерал, болезнь эта, видимо, проста и логична, как никакая другая, слепой глаз посылает слепоту зрячему, все проще простого. Вот полковник считает, что решил бы проблему, истребляя слепых по мере их появления. Если вместо слепых будут мертвые, это не слишком сильно изменит картину. Не всякий, кто слеп, мертв. Да, но кто мертв, тот и слеп. Ну хорошо, стало быть, вы сказали, двести. Двести. А с водителями автобусов как быть. Изолировать вместе со всеми. В этот же день, только попозже, к вечеру ближе, министерство обороны сообщило министерству здравоохранения: Слыхали новость, тот полкововник, о котором я вам говорил, ослеп. Интересно, что он теперь скажет. Ничего не скажет, он застрелился. Что ж, по крайней мере, последовательно. Армия всегда готова подать пример.

Ворота были уже распахнуты во всю ширь. Сержант по строевой привычке скомандовал становиться в колонну по пять, но ничего из этого не вышло, ибо слепцов, не способных считать, а значит, и разбиться на пятерки, получалось в каждой шеренге то больше, то меньше, и в конце концов всей своей беспорядочной оравой сгрудились они у ворот в глубоко штатской, но, впрочем, органически присущей им манере, даже не подумав пропустить вперед женщин и детей, как оно исстари ведется при бедствиях на сухопутье и особенно при кораблекрушениях. Да, еще скажем, чтобы не забыть, что стреляли не только в воздух, один из водителей отказался идти со слепцами, отговариваясь своим прекрасным зрением, и в результате уже через три секунды собственным примером подтвердил мнение министерства здравоохранения насчет того, что кто мертв, тот и слеп. Сержант отдавал уже привычные приказы: Шагом марш, впереди будет крыльцо о шести ступенях, как дойдете, сбавьте рыси, не хочу даже думать, что будет, если кто-нибудь споткнется, и лишь позабыл напомнить о веревке, но это и понятно, если все будут за нее держаться, шествие вряд ли когда-нибудь кончится. Внимание, провозгласил сержант уже немного поспокойней, потому что толпа втянулась за ворота, направо и налево по три палаты, в каждой по сорок коек, просьба к семейным, если хотите быть вместе, держаться покучнее, при входе отсчитывайтесь, попросите ранее прибывших помочь, ничего привыкнете, освоитесь, главное — сохраняйте спокойствие, продовольствие вам доставят попозже, все будет хорошо.

Еще бы не хорошо, если такая неимоверная толпа слепцов влечется покорно, стадом баранов на бойню, разве что не блея, да, конечно, в тесноте и скученности, не без того, но разве не так жили они всю жизнь, трясь шкурами друг о друга, смешивая дыхание, обдавая друг друга разными ароматами. Одни плачут, другие вопят от страха или гнева, третьи ругаются, а этот вот выкрикнул угрозу, ужасную и бессмысленную: Ну, попадетесь мне когда-нибудь, относящуюся, надо полагать, к солдатам, своими руками глаза вырву. Как и следовало ожидать, когда передние, дойдя до крыльца, должны были остановиться, чтобы пощупать ногой высоту и глубину ступеней, задние поднажали, и двое-трое свалились, коленки расшибли, но, к счастью, только тем и обошлось, так что напутствие сержанта впору счесть благословением. Часть уже проникла в вестибюль, который просто не рассчитан на двести душ, тем более слепых и без поводыря, и к этому обстоятельству, создающему трудности и само по себе, следует прибавить особенности здания, построенного в старину, когда мало заботились о функциональности, и хорошо сержанту, знающему только свои обязанности, говорить: Направо и налево по три палаты, посмотрел бы он, как выглядит это на самом деле, если дверные проемы узкие, как бутылочное горлышко, переходы-коридоры безумием своим под стать прежним обитателям этого дома, начинаются невесть где, ведут незнамо куда, и, короче, сами не понимают, какого рожна им надо. Маневр передовой группы слепых, словно по наитию, разделившейся надвое и в поисках входной двери растекающейся в обе стороны вдоль стен, можно с уверенностью признать удачным при том условии, что на пути не встретится мебель. Рано или поздно, проявив терпение и сметку, новые жильцы в конце концов обвыкнут и устроятся, но произойдет это не раньше, чем определится победитель в битве, завязавшейся между авангардом левой колонны и зараженными, размещенными во флигеле именно этой стороны. Так что подождем. С самого начала, впрочем, было определено и подтверждено соответствующим циркуляром министерства здравоохранения, что левое крыло отводится под обсервационные палаты, и если можно с весьма высокой степенью вероятности предполагать, что находящихся там в конце концов постигнет слепота, то все же, повинуясь формальной логике, нельзя, пока этого не случилось, утверждать и уж тем более ручаться, что случится это неминуемо. И представьте, что вот спокойно сидит человек у себя дома, в уверенности, что при всем обилии примеров обратного в его-то случае все обойдется, и вдруг видит, как с воем накатывает на него лавина тех, кого он и боится пуще всего. В первое мгновение зрячие решили, что эт прибыли такие же, как они, только в большем числе, но ошибка разъяснилась очень скоро. Сюда нельзя, это наш флигель, он не для слепых, вам в другое, правое крыло надо, прокричали дежурившие у дверей. Шедшие в первых рядах попытались было развернуться и отправиться на поиски другого входа, благо им было решительно все равно, что право, что лево, но густая толпа тех, кто продолжал втекать внутрь со двора, неумолимо теснила их вперед. Зрячие обороняли двери руками и ногами, слепцы отбивались, поскольку, хоть и не видели своих противников, очень даже чувствовали, откуда сыплются на них удары. Двести человек в вестибюле поместиться не могут, даже и думать нечего, и потому уже очень скоро центральный вход, хоть и довольно широкий, оказался закупорен намертво, ни вперед, ни назад, ни туда ни сюда, а зажатые и стиснутые со всех сторон люди пытались, чтоб не задавили, отбиваться от соседей локтями и коленями, слышались крики, плакали слепые дети, и слепые женщины падали в обморок, хоть падать-то было и некуда, а снаружи, с крыльца, понукаемые злобными криками солдат, не понимавших, почему эти придурки все еще во дворе, все сильней напирали те, кто не мог войти. Самый ужас начался, когда отхлынула назад мощная волна людей, которые перед неминуемой угрозой того, что их просто раздавят, начали яростно выдираться из этой свалки, и давайте поставим себя на место солдат, увидевших, как вдруг выдавливается из дверей наружу плотное месиво тех, кто только что зашел внутрь, и сразу же предположивших худшее, а именно что слепцы решили прорваться назад, и вполне могла бы начаться самая настоящая бойня. К счастью, сержант, в очередной раз оказавшийся на высоте положения, сам выстрелил из пистолета в воздух, чтобы привлечь ииимание, и закричал в громкоговоритель: Соблюдайте спокойствие, эй, на ступеньках, сдайте назад, задние, не напирайте, полегче, полегче, помогайте друг другу. Пожалуй, он хотел слишком многого, и свалка внутри продолжалась, пока вестибюль все же не разгрузился немного, благодаря тому, что многочисленная толпа слепых устремилась в двери правого флигеля, а там уж их встретили старожилы, которые принялись направлять новичков в третью, до сей поры пустовавшую, палату и на свободные койки в первой и во второй. Какое-то время казалось, что военное счастье перешло на зараженных, и не столько потому даже, что те были сильны, а главное — зрячи, а просто слепцы, обнаружив, что противоположный вход свободен, вышли из соприкосновения с противником, как сказал бы сержант на занятиях по основам тактики. Впрочем, недолги были радости защитников. Из правого флигеля стали кричать, что мест больше нет и все палаты переполнены, и в это же время снаружи поднаперли снова, да с такой силой, что выбили пробку, которая закупоривала главный вход, и слепцы, во множестве заполнявшие двор, прорвались в вестибюль, оказавшись наконец в стенах и под кровом учреждения, где им, как бы там ни грозились солдаты, предстояло жить. В результате этих двух практически одновременных перемещений снова вскипела схватка у дверей в левый флигель, снова посыпались удары, раздались бранные клики, и, как будто этого мало, несколько слепцов, с боем пробившихся к выходу во внутренний двор, шарахнулись назад, крича, что там мертвецы лежат. Сами понимаете, какая началась паника. Итак, они устремились обратно, вопя: Там мертвецы лежат, там мертвецы лежат, беспрестанно и так отчаянно, словно им самим в ближайшие же минуты предстояло лечь бездыханными с ними рядом, и в тот же миг закрутился в вестибюле яростный человеческий смерч, а потом вся эта плотно утрамбованная масса, неожиданно, словно по какому-то внезапному наитию, изменила направление, ринулась в левое крыло, сметная все на своем пути, и прорвала оборону зараженных, из которых одни, кстати сказать, перешли уже в иной разряд, а другие в ужасе бросились врассыпную, все еще пытаясь убежать от злой своей участи. Напрасно. Один за другим слепли они, одному за другим в глаза вливалась молочно-белая мерзость, заполняя сиянием своим коридоры, палаты и весь мир. Снаружи, равно как и в вестибюле и во дворе, бродили в растерянности избитые, истоптанные слепцы, и большую их часть составляли старики, женщины и дети, существа, которые уже или еще не способны защищаться, и просто чудо, что не прибавилось многих других мертвецов к тем, что ожидали погребения во внутреннем дворе. На земле помимо разнообразной обувки, утерявшей ноги своих хозяев, разбросаны были чемоданы, баулы, корзинки, последнее достояние каждого, ныне уже безвозвратно утраченное, ибо поди-ка скажи-ка нашедшему, что, мол, это не твое.