По следам рыжей обезьяны - Джон Мак-Киннон

Бахат никогда не пил чай с сахаром, но обожал мед диких пчел. Каждый раз, перед тем как отправиться на сбор меда, он целую неделю вел лихорадочную подготовку. Обнаружив дерево, с которого свисали пчелиные соты, Бахат начинал собирать длинные плети ротановой пальмы, из которых обычно плетут кресла и корзины. Для экспедиции за медом требовалось триста футов ротана — из них сплетали крепкий канат, чтобы привязывать большую банку для сбора меда. Вдобавок нужно было приготовить сотни две бамбуковых колышков, а чтобы выстругать и заострить каждый колышек, требовалось несколько минут. Нужны были также крепкий молоток из железного дерева, несметное количество веревочек из крепких волокон лианы, тридцать острых кольев и растрепанная на мелкие волокна и связанная в пучок лиана — для дымокура. Нередко Бахат даже строил на месте проведения операции специальный маленький домик в честь этого великого события.

Мы все были готовы к нашей первой экспедиции за медом. Пингас и слепой Дайнал скатали на берегу ротановый канат, а Бахат и Шингит навьючили на себя бамбуковые колышки, банки для меда и прочее снаряжение. Мы оставили собак в лагере и переправились через реку возле устья Малой Боле. Через двадцать минут быстрого хода по тропе, которую Бахат вырубил специально для этого случая, мы оказались у подножия громадного дерева менгарис, верхушка которого была футах в двухстах тридцати от земли. На месте нас ждали небольшая хижина и заранее подготовленные шесты, и Бахат с Дайналом сразу же принялись за сооружение лестницы. Пингас и Шингит расчистили площадку возле дерева, чтобы мы могли свободно передвигаться и принимать спущенные сверху банки с медом, даже если нас застанет ночь. Высоко над нашими головами свисали восемь прикрепленных к ветвям громадных сотов, из-за которых и разгорелась вся эта кипучая деятельность.

Бахат построил вокруг основания дерева крепкий помост, и началось медленное сооружение лестницы. Слепой Дайнал ощупью находил на стволе место для опоры и, размахивая молотком из железного дерева, загонял в ствол бамбуковый колышек. Углубив его всего на два дюйма, Дайнал брал вертикальный шест и накрепко привязывал его к колышку (лиановыми волокнами. Затем он взбирался на одну ступеньку и повторял все сызнова. Это было наводящее ужас зрелище — слепой человек на середине гладкого ствола, невозмутимо заколачивающий колышки и связывающий лестницу. Когда он добирался до конца длинного шеста, ему снизу подавали следующий, который он прикреплял к предыдущему и снова привязывал к маленьким колышкам. Эти колышки прикреплялись с интервалами в три фута, но сами по себе они не выдерживали веса человека. Только вся конструкция в целом — все шесты и все колышки, на которых они держались, обеспечивала надежную опору, и карабкающийся вверх человек должен был держаться за шесты, а не за колья, чтобы все сооружение не отделилось от дерева и не свалилось вниз. Я подумал о том, чувствует ли Дайнал, какая жуткая; пропасть разверзается под ним, и решил, что в этом случае слепота даже кстати. Взобравшись примерно на сто футов, Дайнал спустился, и Бахат продолжил эту страшноватую работу. Наконец он добрался до нижних ветвей громадного дерева и тоже спустился вниз передохнуть.

Уже стемнело, но Бахат хотел дождаться, пока зайдет луна, чтобы пчелы его не заметили. Далеко за полночь он взобрался наверх, продолжил лестницу до самых сучьев и после передышки предпринял последнюю и решительную атаку на пчелиное гнездо. На этот раз он захватил конец ротанового каната и тлеющий лиановый трут, который горел, как кончик великанской сигареты. Возле первых сотов он вдруг принялся неистово размахивать тлеющим факелом, чертя на фоне неба причудливые, диковинные узоры. Трут занялся пламенем, и, когда Бахат ударил им по гнезду, пламя брызнуло и рассыпалось целым каскадом искр, которые, кружась, летели к земле вместе с тысячами разозленных пчел. Мы бросились в темноту, как в укрытие, потому что пчелы неслись прямо на костер в отчаянной самоубийственной атаке. Услышав вопли и завывания Бахата, мы поняли, что, невзирая на принятые предосторожности, пчелы добрались-таки до своего злодея. Но он, не обращая внимания на боль, срезал соты деревянным ножом, сложил их в четырехгаллонную[9] банку и благополучно спустил ее на землю, а мы вынули драгоценный груз. И так продолжалось всю ночь: банку поднимали и опускали вновь, до краев наполненную сотами, медом и личинками пчел. Бахат атаковал гнезда, устраивая все новые праздничные фейерверки, и каждый раз его жалили пчелы. Я радовался, что на мне ботинки, потому что земля вокруг была покрыта шевелящимся ковром заблудившихся и опаленных пчел, которые то и дело жалили Пингаса и Шингита. К двум часам мы закончили сбор, Бахат спустил последнюю банку с медом и слез к нам вниз. Мы поспешно побежали к лодкам и вскоре вернулись в лагерь с награбленной добычей. Бедняга Бахат так распух от укусов, что почти ничего не видел, и я дал ему перед сном пару сильных антигистаминных таблеток. К завтраку он был в полном здравии и с наслаждением объедался восковыми сотами прямо с личинками, в натуральном виде. Мне поднесли целую миску этой тошнотворной каши, но я сумел съесть только немного чистого меду. Он и вправду был удивительно вкусным и ничего общего не имел с медом домашних пчел, только оказался слишком приторным, так что много сразу не съешь. Очень скоро вокруг нас закружились тучи пчел, слетевшихся на запах и сообщивших подругам эту приятную новость. Мы собрали около четырех галлонов чистого меда, но все же мне казалось, что он стоил несоразмерных трудов, напряжения и риска, и я понял, как высоко люди ценили природные источники сладкого, пока не научились возделывать сахарный тростник. Может быть, единственные сладости, которые знал доисторический человек острова Калимантан, — это мед и спелые фрукты.

Но Бахат был вовсе не одинок в своем желании рискнуть своей шкурой ради дикого меда. Бируанг, малайский медведь, также добывал себе пропитание, карабкаясь вверх за сотами, и стволы деревьев носили шрамы от его острых кривых когтей. Даже оранги не оставались равнодушными к пчелиным гнездам, и я как-то раз стал свидетелем поразительного зрелища: старый оранг ухитрился взобраться на верхушку дерева менгарис. Он сидел выше пчелиного гнезда и пригоршню за пригоршней отправлял в рот куски, вырванные из сотов. Вокруг него кружилась туча разъяренных пчел, но он только отмахивался от них свободной рукой да жмурился, открывая глаза только на минутку, чтобы высмотреть очередной кусочек поаппетитнее, но вообще-то не обращал на них ни малейшего внимания.