Целестина, или Шестое чувство - Малгожата Мусерович

— Что ты делаешь? — спросила она, не глядя в Цесину сторону. — Моешь посуду?

— Нет, — неожиданно ответила Цеся и закрутила кран. — Нет, не мою.

— Ты что, спятила? Так эта грязь и будет стоять? — встревожилась Юлия.

— Не будет. Ты вымоешь.

— Я?!

— Ты! — рявкнула Целестина.

— Я не могу, — снисходительно бросила Юлия. — У меня ногти намазаны.

Тогда Целестина выхватила у сестры пузырек с лаком и, скрипя зубами, проехалась кисточкой по всем ногтям сразу.

— У меня тоже! — крикнула она.

— Что с тобой происходит? — Юлия оторопела от изумления.

— Ничего! Только с меня хватит! Довольно на мне ездить! Все вы на мне ездите! Никто меня не любит!

На крик стали собираться домочадцы.

— Что она говорит?

— Я говорю, что с сегодняшнего дня прекращаю мыть горшки! Пускай Юлька этим занимается!

— Правильно, — поддержал Цесю отец.

— И я так считаю, — пробормотал дедушка, защелкивая портсигар. — Юлия должна набираться опыта, того-этого. Цесе приходится много заниматься, а вы там у себя в академии…

— Что мы у себя в академии, а? — вежливо спросила Юлия.

— Лодыря гоняете, — пояснил дедушка. — А Цесе уже сейчас пора думать об аттестате зрелости и экзаменах в институт.

— Юлия все колотит, — заметила мама.

— Не имеет значения, — изрек дедушка. — Это она нарочно.

— Ну, знаешь!.. — возмутилась Юлия.

— Не убоимся взглянуть правде в глаза, — отважно провозгласил отец. — В этом доме существует угнетаемое меньшинство. Я имею в виду Целестину и Весю.

— А некая художница бьет баклуши, — прошипела Целестина.

— Я не узнаю Телятинку, — задумчиво проговорила мама.

— Она стала многоречива, — признал Жачек. — И тем не менее наша младшая дочь права. Мы на ней ездим.

— Да, — с жаром произнесла Цеся. — И вдобавок мне нечего носить.

Все так и вытаращили глаза.

— Что происходит? — поразился дедушка. — Телятинка, ты же всегда считала, того-этого, что в женщине самое важное — внутреннее содержание…

— Я изменила мнение. Человека с внутренним содержанием платье тоже украшает.

— Да ведь у тебя масса платьев, — сказала удивленная мама.

— Все Юлькины. Они мне в груди широки! — со слезами в голосе воскликнула Цеся; на это никто ничего не мог возразить. — И то, в чем хорошо брюнетке, мне совершенно не идет. Каждый сразу поймет, что я таскаю обноски старшей сестры, и невесть чего подумает! Кроме, конечно, одного, что я женственна и элегантна!

— Кто подумает? — Жачек потерял нить Цесиных рассуждений.

— Ну… никто! Никто не подумает!.. То есть подумает, вернее… Целестина густо покраснела. Слезы навернулись ей на глаза и закапали с ресниц. — Господи, какая я несчастная! — вдруг вырвалось у нее. — Никто меня не понимает, никто не любит!

Домочадцы, задетые за живое, переглянулись.

— Ну что ты, Цеся… — выступил от общего лица дедушка. — Мы тебя очень любим, того-этого, поверь…

Но на Цесю это признание не произвело никакого впечатления, закрыв лицо руками, она разрыдалась и стукнулась лбом о кухонный стол.

— Плохо дело, — сказала Юлия. И, отставив лак, вышла.

Минуту спустя она вернулась вместе с Кристиной, которая несла на вытянутых руках свою прелестную белую блузку. Блузка была вся в оборочках, в рюшечках и расшита несметным количеством причудливых закорючек.

Долгих два месяца трудилась Кристина над этим шедевром, целые часы проводя за рукоделием и теша себя мыслью о грядущих днях, когда она снова станет стройной и элегантной.

— Получай на время это чудо, — торжественно произнесла Юлия, а Кристина вручила Цесе блузку, радостно кивая рыжей головой.

— Но… я не могу… — пробормотала Цеся без особой убежденности.

— Бери, бери, — сказала Кристина. — К твоей цветастой юбке очень подойдет.

— Наверняка понравишься, — заявила Юлия.

— Кому? — спросил отец немножко громче, чем следовало бы.

— Ну… каждому. Что, нет, Цеська?

Цеся уже не плакала. Она взяла блузку, просияла и убежала переодеваться.

— В самом деле, — вполголоса заметила Юлия, — она права. Пора покупать дочке наряды, дорогие родители.

— Что ты говоришь! — отмахнулся отец. — Цеся еще ребенок.

— Ребенка тоже нужно одевать. К тому же Цеся как раз вышла из детского возраста, — сказала мама. — Я так считаю, Жачек: нужно пересмотреть бюджет и выкроить немного деньжат.

Отец помрачнел: он ужасно не любил говорить о деньгах. У него, как правило, не хватало средств для удовлетворения всех безумных потребностей своих домочадцев.

— Снова прикажешь залезать в долги?

Жачек явно намеревался подавить мамину инициативу.

— Мне скоро заплатят за «Орлицу», — робко напомнила она. — Можно было бы купить Цесе дубленку и красивые сапожки. И платье.

— Сколько тебе заплатят? — спросил отец сурово.

— А, не знаю.

— Почему не знаешь?

— Ну, не знаю, почему не знаю.

— Не знаешь, а уже покупаешь дубленку.

— Я другое знаю, Жачек. У меня иногда складывается впечатление, что ты скуп.

— А у меня складывается впечатление, что ты безрассудно расточительна.

— Не ссорьтесь из-за денег! — сказала Юлия. — Ссоры из-за денег убивают настоящую любовь.

Родители переглянулись и вдруг расхохотались.

— Жаченька, — сказала мама, падая в объятия мужа, — я считаю, пора кончать этот спор.

— Верно. Если наша любовь под угрозой…

— Давай просто условимся, что…

— …что мы пойдем на компромисс. Дубленку покупать не станем, а купим платье.

— И сапожки.

— И сапожки.

Скрипнула дверь ванной, и появилась Целестина.

Родители умолкли и уставились на младшую дочь. Цеся выглядела прелестно. Ее лицо выражало глубокую решимость, глаза были подернуты загадочной пеленой. Она окинула своих родственников невидящим взглядом и, не проронив ни слова, шагом сомнамбулы направилась к двери.

— Куда ты идешь? — спросила мама, испытывая странное чувство — нечто среднее между жалостью и тревогой.

Цеся вздрогнула.

— К одно… — сказала она. — К одной девочке. Скоро вернусь.

12

Собственно говоря, почему она солгала?

Ведь всем было ясно, что ради подружки она бы не стала так наряжаться.

Проклиная в душе свою беспредельную глупость, Цеся выбежала из подъезда и торопливо зашагала по направлению к улице Сенкевича. Павелек не помнил номера дома, в котором жил Гайдук, Цеся узнала только, что в этом доме внизу продовольственный магазин.

Итак, на Сенкевича. Смелее.

Было солнечно и холодно. Сильный ветер без труда пронизывал тонкое Юлино пальто и Кристинину блузку. Он дул прямо в лицо, и Цеся почувствовала, как в уголках глаз у нее скапливаются слезы. Она сама толком не знала, от ветра это или из-за хандры.

Цеся перешла мостовую, чудом избежав смерти под колесами мчавшегося с огромной скоростью грузовика. И, поглощенная своими мыслями, даже этого не заметила.

Родителям она соврала, потому что испугалась, как бы ее не подняли на смех. Но испугалась-то почему? Ее вышучивали столько раз, что она давно должна была приобрести стойкий иммунитет. Да и шутки всегда были беззлобные и никому вреда не приносили.

И тем не менее на этот раз ей почему-то не захотелось, чтобы объектом шуток стал Гайдук. Бородач — пожалуйста, сколько угодно. Когда бы Зигмунд ни появлялся, отец буквально засыпал его колкостями и насмешками; кстати, бородач выдерживал натиск, не моргнув и глазом. Но Гайдук?

Очень уж Гайдук к ним ко всем не подходил.

Цеся ойкнула, вспомнив его злобный взгляд, и остановилась. Отвага окончательно ее покинула.

— Привет! — крикнул с противоположной стороны улицы бородач и бросился через дорогу к Целестине.

Видно было, что он немало потрудился над своей внешностью: из-под дубленки выглядывал воротничок шикарной клетчатой рубашки и узел модного вязаного галстука. Явно гордясь достигнутыми результатами, он остановился перед Цесей, скаля в улыбке зубы:

— А я как раз к тебе. У меня есть билеты на «Рим» Феллини, на четыре часа. Правда до восемнадцати не пускают, но ты сегодня как-то так выглядишь… тебя пустят.

Цеся едва обратила внимание на комплимент. Предложение пришлось совсем некстати.

— Боюсь, я не успею. Мне еще нужно зайти к одно… к одной девочке.

— Я пойду с тобой.

— Ой, нет! — крикнула Цеся.

— Если ты меня стесняешься, я могу подождать и у подъезда, — обиженно сказал бородач. — Где живет твоя подруга? — И, обняв Цесю потянул за собой.

— На Сенкевича, — нехотя ответила Цеся и сняла со своей талии руку бородача. — Знаешь, мне что-то неохота идти в кино.

— Не валяй дурака! — возмутился бородач. — Билетам, что ли, пропадать!