Мертвая зыбь - Юхан Теорин

«Сейчас не лето, я скоро уеду», — подумала Джулия, стоя в дверях и сжимая в руке ключи от машины. Но потом неожиданно она громко, так чтобы услышал Йерлоф, сказала:

— Мы с Леной обычно спали здесь, на двухэтажной кровати. Я — всегда наверху.

Йерлоф кивнул:

— Да, точно, здесь. Когда все собирались на лето, было тесновато, но никто не жаловался.

— Да, я помню только, как было здорово летом вместе со всей родней… По-моему, всегда светило солнце, — произнесла Джулия и посмотрела на часы. — Но сейчас нам пора укладываться.

— Уже? — спросил Йерлоф, поправляя фотографию парусника на стене. — Ты ни о чем меня не хочешь спросить?

— Спросить? — сказала Джулия.

— Ну да… — Йерлоф неторопливо снял покрывало с кресла в гостиной и сложил его. — Давай спрашивай.

Он опустился в кресло, и в этот самый момент Джулия услышала, как в кармане ее куртки, висевшей в прихожей, зазвонил мобильник. Сигнал прозвучал как-то неуместно в тихой комнате, и Джулия заторопилась ответить на звонок:

— Алло, Джулия.

— Привет, как дела?

Это была Лена. Наверное, единственная, кто знал номер мобильника Джулии.

— Ты нормально доехала?

— Ну да… Да, вполне.

А что еще она могла сказать? Джулия встретила свой обеспокоенный взгляд в отражении оконного стекла, и ей совершенно расхотелось рассказывать сестре о том, что случилось: про сандалию Йенса и смерть в каменоломне. В конце концов она просто сказала:

— Все хорошо.

— Ты с Йерлофом виделась?

— Да… Мы сейчас в доме.

— В доме в Стэнвике? Я надеюсь, вы не собираетесь там ночевать?

— Собираемся, — подтвердила Джулия, — мы включили воду и свет.

— Папе ни в коем случае нельзя мерзнуть, — сказала Лена.

— Ничего, не замерзнет, — ответила Джулия и тут же устыдилась. — Мы тут сидим разговариваем…. А в чем дело?

— Ну… Я насчет машины. Звонила Марика, ей надо ехать на какие-то театральные курсы в Дальсланде[38] в следующие выходные, так что ей понадобится машина. Я ей пообещала, что все будет нормально. Ты же ведь не собираешься оставаться на Эланде?

— Я тут еще побуду, — ответила Джулия.

Марика была дочерью Ричарда от первого брака. Джулии раньше казалось, что у Марики и Лены довольно паршивые отношения, но, похоже, сейчас они ладили, коль скоро Лена собиралась одолжить Марике их с Джулией машину.

— А сколько именно?

— Трудно сказать… несколько дней.

— Но все-таки несколько — это как? Два дня, три? — спросила Лена. — Ну во всяком случае машина будет здесь в воскресенье?

— В понедельник, — выпалила Джулия.

Какой бы день недели Лена ни назвала, Джулия все равно бы прибавила еще один.

— Тогда приезжай пораньше, — попросила Лена.

— Я попробую, — ответила Джулия. — Лена…

— Хорошо, передай привет папе и пока.

— Лена… Это ты положила фотографию Йенса в ящик? — спросила Джулия, но сестра уже отключила телефон. Джулия вздохнула и защелкнула свой.

— Кто звонил? — поинтересовался Йерлоф.

— Твоя вторая дочь, — ответила Джулия, — я тебе привет должна передать.

— Ага, — изрек Йерлоф. — И что она хочет, чтобы ты на всех парах неслась обратно?

— Ну да, она так за мной приглядывает.

Джулия устроилась в гостиной напротив Йерлофа в противоположном углу. Ее чай из бузины с медом стоял рядом на столе. Он почти остыл и горчил, но она все-таки его пила.

— Она что, действительно за тебя беспокоится? — поинтересовался Йерлоф.

— Наверное, — ответила Джулия и подумала: «Она за машину беспокоится».

— Да здесь никакого сравнения с Гётеборгом — спокойно и безопасно, — сказал Йерлоф и улыбнулся. Но потом, наверное, он вспомнил о том, что случилось в каменоломне, и посерьезнел. Он замолчал и посмотрел в пол. Джулия тоже молчала.

Воздух в доме постепенно нагрелся. А там, снаружи, уже наступила ночь, было около девяти. Джулия подумала: «Есть ли в доме постельное белье? Наверное, все-таки должно быть».

— Я не боюсь смерти, — внезапно сказал Йерлоф. — В молодости я много лет ходил в море. Тогда и боялся — мелей, мин, штормов, а теперь я слишком стар… А прочие страхи, наверное, ушли, когда Элла оказалась в больнице. Той осенью, когда она ослепла, а потом ушла от нас.

Джулия молча кивнула. Ей не хотелось думать о смерти матери.

Йенс мог выбраться из дома и уйти в туман тем сентябрьским днем по двум причинам. Причина: Йерлофа не было дома, а вторая — Элла прилегла и заснула после обеда. У нее была хроническая усталость, заметно усилившаяся тем летом, которая, казалось, вытянула из Эллы всю ее энергию. Что это за болезнь, никто не понимал, и в первую очередь врачи. Лишь год спустя был поставлен диагноз: оказывается, у Эллы был диабет.

Йенс сгинул, а его бабушка прожила еще несколько лет. Но она больше уже никогда не была прежней, перестала улыбаться и постоянно корила себя, что уснула в тот день.

— Смерть становится чем-то вроде друга, когда ты уже старый, — произнес Йерлоф. — Во всяком случае — знакомцем. Я бы хотел, чтобы ты это знала, чтобы ты не считала, что я с этим не справлюсь… Я про Эрнста.

— Хорошо, — ответила Джулия.

Но вообще-то у нее не было ни времени, ни желания размышлять над переживаниями Йерлофа.

— Жизнь продолжается, — констатировал Йерлоф и отхлебнул чаю.

— Можно сказать и так, — ответила Джулия.

Они помолчал пару минут.

— Ты хотел, чтобы я тебя кое о чем спросила? — сказала Джулия.

— Ну конечно, спрашивай.

— Например?

— Ну… Может, тебе интересно знать, как называлась та круглая скульптура, которую кто-то спихнул в каменоломню? — спросил Йерлоф и посмотрел на Джулию. — Ну такой странной формы камень… Полицейские из Боргхольма не спрашивали или, может, Леннарт Хенрикссон?

— Нет, — заверила Джулия и, немного подумав, продолжила: — Мне кажется, они вообще ее не видели. Они в другое место смотрели — на колокольню и… — Она замолчала. — А что мне вообще за интерес до этой скульптуры? Что в ней такого особенного?

— Можно сказать и так, — сказал Йерлоф. — Уже довольно интересно то, как она называлась.

— Ну и как же?

Йерлоф набрал побольше воздуху, откинулся на спинку кресла, выдохнул и сказал:

— Эрнст этой штуковиной не особенно гордился. Он считал ее неудачной и грозился разбить, поэтому он и назвал Кантовым камнем. Ну, если можно так сказать, в честь Нильса Канта.

В комнате опять стало тихо. Йерлоф со значением посмотрел на Джулию, как будто бы ожидал от нее какой-то реакции. Но Джулия совершенно не понимала, в чем собственно дело. Все, на что ее хватило, — так это сказать:

— Нильс Кант. Ага.

— Ты что про него раньше никогда не слышала? — спросил Йерлоф. — Неужели никто при тебе про него не упоминал?

— Нет, насколько я помню, — ответила Джулия. — Но мне кажется, что фамилию Кант я когда-то слышала.

Йерлоф кивнул.

— Семья Кант жила здесь, в Стэнвике, — сказал он, чуть помедлив. — Нильс — это сын, как это говорится, паршивая овца. Но когда ты родилась, его здесь уже не было, он после войны пропал с острова.

— Ага, — снова протянула Джулия.

— Куда он направился — неизвестно, — продолжал Йерлоф.

— А что же такого ужасного сделал Нильс Кант? — спросила Джулия. — Он что, кого-нибудь убил?

Эланд, май 1945 года

Нильс Кант стоял с дробовиком, держа на мушке двух чужих солдат, палец — на спусковом крючке. Почему-то было удивительно тихо: ни щебета птиц, ни даже обычного шороха ветра, — все как будто застыло. Нильс видел только солдат и мушку на стволах дробовика.

Солдаты медленно, но одновременно, как по команде, встали. Было похоже, что ноги не держали их от усталости, потому что они с трудом поднимались, помогая себе руками. И потом также медленно подняли их вверх. Но Нильс не стал опускать оружие.

— Что вы здесь делаете? — спросил он.

Солдаты лишь смотрели на него, держа руки над головой, и ничего не отвечали.

Тот, который стоял ближе к Нильсу, отступил на полшага, повернул голову к другому солдату и остановился. Он вроде казался моложе остальных, но у обоих лица выглядели как маски из серой пыли, приставшей земли, с глубоко запавшими, окруженными черными тенями глазами. Белки и у одного и у другого были испещрены красной сеткой полопавшихся сосудов, и было невозможно сказать, сколько им лет на самом деле, — оба смахивали на столетних стариков.

— Откуда вы взялись? — опять спросил Нильс.

Никакого ответа.

Нильс быстро посмотрел вниз, но не увидел ни ранцев, ни вещмешков. Серо-зеленая форма солдат выглядела здорово потрепанной: до белизны вытерта на коленях, кое-где небрежно зашита. У того солдата, что стоял ближе к Нильсу, на одной штанине зияла большая дыра.