Окаянное время. Россия в XVII—XVIII веках - Борис Керженцев

Хотя константинопольский патриарх Дионисий и иерусалимский патриарх Нектарий по-прежнему отказывались приехать в Москву, они прислали грамоту, в которой назначали Паисия Лигарида своим полномочным представителем на предстоящем соборе. Кроме того, в ближайшее время в Москву лично обещали приехать патриархи антиохийский и александрийский.

В ожидании их приезда, весной 1666 года, который, по многим пророчествам, должен был ознаменовать конец православия на Руси и начало царства антихриста, в Москве открылся большой церковный собор.

На его рассмотрение были предложены вопросы отношения к обрядовой реформе и судьбе патриарха Никона. Русские архиереи отнеслись к своему бывшему главе снисходительно. За самовольное и не вызванное никакими внешними причинами оставление своего пастырского места, что подвергло жизнь церкви опасности и смуте, его лишали сана патриарха московского. Но Никона по-прежнему именовали «святейшим» господином и в качестве утешения оставляли ему в его личное владение три крупных монастыря. Примечательно, что еще до собора Никону предложили самому определить условия своей отставки, и это он выдвинул требование такого солидного материального обеспечения. Его аппетиты, правда, были еще шире. Эти три монастыря были как бы центрами целого созвездия из 16-ти менее крупных обителей, каждая из которых владела своими вотчинами, приписанными к ним крестьянами, промыслами и прочим достоянием. Таким образом, в свои руки бывший патриарх хотел получить область, сопоставимую по размерам с небольшим княжеством удельного времени. На соборе Никону оставили крупные монастыри, но все прочие «тянувшие» к ним — вернули в распоряжение епархиальных архиереев. Отклонили также требование Никона, снова начавшего терять чувство реальности, самому определять — кто будет следующим патриархом.

Одновременно с этим, собором были признаны нововведения отставленного патриарха в церковных обрядах. Троеперстное крестное знамение и все исправления богослужебных текстов признавались правильными. Несогласным угрожали не только духовным осуждением, но и прямой физической расправой: «Аще же кто… начнет прекословити… мы таких накажем духовно; аще же и духовное наказание начнут прсзирати, и мы таковым приложим и телесная озлобления»{41}.

Перед отцами собора предстали как раз несколько таких «мятежников», отказывавшихся признать никоновские новины. Это были известные и уважаемые в русской церкви люди — протопоп Аввакум, игумен Сергий (Салтыков), старец Ефрем Потемкин, протопоп Серапион Смоленский, священник Никита Добрынин, диакон Феодор и другие.

Поп Никита и диакон Феодор привезли с собой письменные опровержения реформ. Они с наивной верой в торжество здравого смысла утруждали слух своих судей подробным сличением прежнего и нового текста, указывали на вопиющие ошибки редакторов и на противоречия друг другу внутри самих «исправленных» книг разных изданий. Архиереи, накануне судилища поклявшиеся ни в чем не противоречить воле царя и непременно добиться осуждения защитников старины, даже не слушали их. Они отметали любые доказательства, затыкали рты и требовали одного — слепого преклонения перед царским и архиерейским словом. Но такая авторитарная позиция в корне расходилась с русской традицией соборности. Горько сказал диакон Феодор в глаза этим продажным князьям церкви: «Добро угождати Христу… а не лица зрети тленного царя и похоти его утешать!»

Между заседаниями собора непокорных пробовали уговаривать. Когда не действовали слова — били, морили голодом. Аввакума еще до открытия собора девять недель держали на цепи в Пафнутьевом монастыре в Боровске, где игумен едва не каждый день приходил к нему с одними и теми же словами — «Приобщися нам…»

Однако беззаконные действия судей принесли свои плоды. Большинство из тех, кого привезли на собор в качестве обвиняемых, — покорились и признали новые книги и троеперстие. Непреклонными оставались трос: суздальский поп Никита, диакон Феодор и Аввакум. Их отвели в Успенский собор, где лишили священного сана и предали анафеме. В ответ защитники древлеправославия прокляли своих проклинателей.

В ноябре приехали наконец восточные патриархи, Макарий антиохийский и Паисий александрийский. Еще ранее агенты Лигарида дали им понять, что от них требуется исполнять желания царя и своим авторитетом поддержать решения русского собора по осуждению старого русского церковного обряда. У напутствованных таким образом патриархов не было, по-видимому, ни большого желания, ни возможности, ввиду незнания русского языка, вникать в истинное существо дела. Но все же они, хотя и не по своей воле, а по инициативе некоторых участников собора, едва не оказались втянуты в серьезный конфликт с царем. Кое-кто из русского епископата, в частности, Иларион Рязанский и Павел Коломенский, затеяли нечто вроде оппозиции царскому стремлению слишком глубоко вмешиваться во внутреннюю жизнь церкви. Не имея ничего против отставки Никона, они тем не менее разделяли его стремление защитить и максимально увеличить архиерейские права и полномочия. Приезд восточных патриархов был удачной возможностью с их помощью попытаться приостановить напор светской власти на прерогативы священства. Встречаясь с Макарием и Паисием, Иларион и Павел жаловались им на «великую нужду и всякие затруднения» в собственных епархиях от вмешательства в их дела царских людей. «Много тяжкого переносим от властей, но страшимся еще худшего», — вздыхали епископы, призывая вселенских судей уговорить царя пойти на уступки.

До Алексея Михайловича дошли слухи о приватных переговорах русских епископов с приезжими иерархами. Не желая никаких неожиданностей, царь дал понять высоким гостям, что любая самостоятельность, не предусмотренная «сценарием», не найдет у него понимания. На двор, где остановились патриархи, приехал однажды архимандрит афонского Иверского монастыря Дионисий. Этот грек давно жил в Москве и принимал активное участие в правке книг и подготовке всех соборных заседаний. Он напрямки заявил престарелым первосвятителям: «Отцы святии! Заезжия вы люди здесь. Лще так станете судить… и вам чести большия и милостыни довольной и даров не будет от великого государя… но сошлют вас в монастырь, где яко же и Максима Грека нашего святогорца, и во свою землю не отпустят вас, аще в зазор станет дело. Как им надобно, так и пущайте»{42}.

Вселенские патриархи не стали спорить, тем более что жаловаться на царскую щедрость им не приходилось. С самого момента их пересечения русской границы подношения и дары не переставая пополняли патриарший сундуки. За время пребывания в России сами святые отцы и множество сопровождавших их лиц изрядно обогатились серебряной и золотой посудой, мехами, денежными пожалованиями из казны. По подсчетам С.Л. Зеньковского, на долю каждого из патриархов пришлось не менее 200 000 рублей по курсу 1900 года. И это не считая драгоценных подарков от частных лиц, вельмож, архиереев, настоятелей монастырей. Впрочем, не менее щедро были оплачены и услуги Паисия Лигарида, и его доверенных людей.

Первым делом участников вновь открывшихся соборных заседаний стал пересмотр решения русских епископов о судьбе Никона. Не вполне понятны причины, по которым царь счел необходимым вернуться к рассмотрению этого вопроса. Так или иначе, по участь бывшего патриарха теперь переменилась круто и безжалостно. Он был расстрижен из сана, лишен всего имущества и простым монахом отправлен в далекий северный Ферапонтов монастырь.

Для характеристики Никона нельзя не упомянуть о его поведении на суде. Обвинители, вновь упрекая его в самовольном оставлении патриаршего служения, сослались на указание греческой Кормчей книги, предусматривавшей в этом случае наказание в виде отстранения архиерея: «Кто покинет престол волею, без навета и тому впредь не быть на престоле». Однако Никон невозмутимо возразил: «Те-де правила не апостольские и не вселенских соборов». Когда ему напомнили, что это правила, принятые в греческой церкви, он в ответ и вовсе заявил нечто от него совершенно неожиданное: «Тех-де правил в русской Кормчей книге нет. А греческие-де правила не прямые. Те-де правила патриархи от себя учинили, а не из правил. После вселенских соборов все-де враки! А печатали те правила еретики…»{43}

Так отец русской церковной реформы по новогреческому образцу во всеуслышание порочил основные источники собственных преобразований и их создателей-греков.

Теперь, после устранения Никона, собор приступил к рассмотрению его нововведений. Подробности реформы, ее причины и содержание были представлены для патриархов в сочинении афонского грека Дионисия. Это был весьма предвзятый взгляд на старый церковный устав и всю русскую церковную традицию вообще.