Обретение счастья - Виктория Васильева

В комнату выпорхнула стая белых, палевых, пестрых перышек и пушинок и закружилась, затрепыхалась, заполнила собой пространство.

Влюбленные закашлялись и перестали целоваться. Пух пытался забиться в самые не предназначенные для него места. Перышки медленно опускались, потом снова поднимались, парили и падали, как теплый уютный снег.

Они стремились укрыть обнаженные тела влюбленных, словно кто-то неведомый задумал превратить их в птиц.

Невесомые и безобидные, пушинки сумели потушить страсть юных любовников и заставить их до вечера заниматься кропотливой «охотой», словно тот же неведомый пожелал Ольге и Алексею «ни пуха, ни пера».

Когда подушка была заштопана и «переодета» в новую крепкую наволочку, уже стемнело. Свет лампы отражался в еще влажном после уборки крашеном полу. Пух и перья вновь были пленены, если не считать нескольких пушинок, осевших на розах. Но Ольга только теперь заметила их и подумала, что такая седина даже к лицу благородным цветам.

Оля подошла к окну и чуть-чуть раздвинула шторы. В пределах видимости невооруженным глазом находилось еще одно общежитие.

Сессия кончилась. Почти все студенты разъехались, и только в нескольких окнах горел свет.

Шторы, очевидно, были сданы коменданту, иным образом их отсутствие было объяснить невозможно. Во всех трех освещенных комнатах происходили весьма откровенные действия.

Алексей подошел к Оле, обнял ее за плечи и тоже замер от нахлынувшего инстинктивного интереса, который заставляет людей подсматривать в замочные скважины и читать чужие письма.

В каждой из комнат было по парочке. Ни одна из парочек, безусловно, не подозревала о существовании двух остальных. Но действия на всех трех кроватях были настолько синхронны и согласованны, что Ольге показалось, будто кто-то ставит большой эксперимент одновременно на трех приборах.

— Алексей, это же ужасно.

— Что именно? То, что мы подсматриваем? Они готовы к такому повороту событий, раз решили заняться любовью, не позаботившись о маскировке, — он явно был увлечен зрелищем.

— Нет, я не о том. Они ведь… Как муравьи в муравейнике. Все — одновременно. Кажется, перетасуй их, как колоду карт, и все будет точно так же. Я только сейчас понимаю, почему супруги изменяют друг другу… Потому что от этого ничего не меняется.

— Нет, от этого меняется все.

Он поцеловал ее в затылок, и она почувствовала, как огонь снова вошел в ее тело. Ольга закрыла глаза, чтобы не видеть тех, других, как ей казалось, безликих и ненастоящих. Она на ощупь плотно задернула шторы и повернулась лицом к Алексею.

Возбужденные зрелищем чужих страстей, они быстро освободились от одежды. И стали одиноки во Вселенной. Они еще не знали, что проживают последнюю из отпущенных их любви ночей…

Вскоре Захаров исчез, потом вернулся, потом снова исчез. И теперь одна во Вселенной была только Ольга, хрупкая и беззащитная. Во всяком случае, ощущавшая себя такой.

Их последняя встреча произошла как раз накануне гибели «Нахимова». Ольга не хотела о ней вспоминать.

Много лет ей снился Захаров. Он врывался в ее видения, как обжигающий ветер, и каждый раз поглощал ее единственным поцелуем, доводил до истомы, заставлял просыпаться в холодном поту и лежать до утра с открытыми глазами.

А еще ей часто снилась каюта на пароходе. Лестница, коридор, еще лестница, еще коридор… По лестницам и коридорам мгновенно поднималась вода, она прибывала и в каюте. Спящая Ольга подхватывалась, вдыхала соленую жидкость и захлебывалась. «Если кто-то находился в той каюте первого класса в момент катастрофы, то не смог спастись». — Ольга представляла неосвещенные лабиринты коридоров, заполненные людьми, давящими друг друга и по телам пытающимися пробиться к выходу.

Корабль погружался в ненасытную утробу морской пучины, делая кощунственным всякое воспоминание о радости, связанной с его существованием.

Ресторанная копия «Завтрака с омаром» Хеда как бы возвращалась в свою стихию. Ольга спустилась в музейное фойе, надела плащ и стала нашаривать перчатки на дне сумки. Неожиданно ладонь дотронулась до холодной, похожей на стеклянную, обложки.

«Книга Миши. Я так и не прочла, что он написал в дарственной надписи».

Она достала томик и прочла название: «Единственный путь».

«На слух, — как название какого-нибудь коммунистического манифеста», — подумалось вдруг.

На титульном листе стремительным писательским почерком было начертано: «Твой единственный путь, Оля, — любовь. Единственная любовь».

Глава 11

Ольга бродила по бульварам, медленно приближалась к Пушкинской площади, шурша только что опавшими листьями.

«И вас подметут сегодня вечером. И вам осталось совсем немного свободы», — мысленно обращалась она к этим желтым, как будто одухотворенным существам.

На такси денег не было. Троллейбус, как всегда, оказался переполнен уже на конечной остановке.

Изнывая от тесноты, от множества случайных прикосновений и нечаянных объятий, Ольга доехала почти до дому. За остановку до своей она сошла, с трудом продвинувшись к выходу и проклиная осень, заставившую людей натянуть свитера, куртки и плащи, от которых троллейбусная толчея сделалась, казалось, еще невыносимее.

«Итак, нужно возвращаться в собственную жизнь», — убеждала себя Растегаева, входя в стеклянные двери родного гастронома. Самовнушение помогало плохо, но все же не помешало купить молоко, кефир и даже пристроиться в рыбном отделе к небольшой очереди за карпами.

Перед ней стояла молодая женщина с девочкой лет пяти.

— Мама, а что мы будем покупать? — поинтересовалась девочка.

— Верочка, ты же видишь, что здесь написано: «Живая рыба».

Девочка довольно долго и пристально присматривалась, как продавщица кладет на весы покрытых слизью, нешевелящихся карпов с выпученными глазами и обвисшими хвостами. Достаточно понаблюдав, малышка выдала заговорщицким громким шепотом:

— Мама, а ведь эта рыба неживая!

Как всегда, устами младенца глаголила истина.

Тем не менее, и мама девочки, и Ольга унесли в полиэтиленовых пакетах свои порции условно живой рыбы и, кажется, остались довольны.

Добытая пища придала Растегаевой уверенность в сегодняшнем дне. Она чувствовала себя так, словно сама была этой условно живой, и вполне пригодной к употреблению рыбой.

За сутки, прошедшие со времени вчерашнего события, она смертельно устала от воспоминаний и теперь чувствовала скорее раздражение от вторжения прошлого, чем неудовлетворенность нынешним. Ей хотелось размеренности, спокойствия и предсказуемости событий.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});