Мерфи - Сэмюел Беккет

И Мерфи решил, что произошло нечто ужасное…

6

Amor intellectualis quo Murphy se ipsum amat.[127]

Как это ни печально, но, кажется, мы достигли такого момента в нашей истории, когда приходится предпринять попытку найти оправдание выражению «внутренний мир Мерфи», или «дух Мерфи», или, если хотите, «ум Мерфи», а еще точнее, все это и многое другое вместе взятое. К счастью, нам не нужно доискиваться до того, как же все это было в действительности, – такая попытка была бы с нашей стороны чистой блажью, а может быть, и просто непозволительным нахальством; мы лишь попытаемся на все взглянуть с точки зрения того, как это виделось самому Мерфи. В конце концов, Мерфиев внутренний мир и является граваменом[128] нашего изложения. Если мы посвятим упомянутому предмету немного места в данной главе, это избавит нас от необходимости извиняться за то, что мы займемся этим в каком-нибудь другом месте.

Внутренний мир Мерфи представлялся ему самому как огромная полая сфера, герметично отгороженная от всей вселенной за ее пределами. И то было отнюдь не обеднение, ибо в этой сфере присутствовало все, что должно было присутствовать. Все из того, что было, есть или будет во вселенной за пределами сферы, уже наличествовало внутри этой сферы в качестве наличной или потенциальной реальности, либо в виде потенциальной реальности, становящейся актуальной данностью, либо в виде наличной реальности, опускающейся в потенциальную. Иначе говоря, внутри сферы существовала своя собственная вселенная.

Но сказанное вовсе не значит, что Мерфи засосало болото идеализма. Просто существует реальность духовная и реальность материальная, и та, и другая реальности в равной степени реальны и почти в такой же степени приятны для чувств.

Мерфи проводил грань между действительной и потенциальной реальностями своего внутреннего мира не как между формой и бесформенным стремлением к обретению формы, а как между реальностью, каковую он уже познал в опыте в сугубо духовном и материальном, и реальностью, каковую он познал лишь в духовном опыте. Таким образом, можно было сказать, что пинок под зад для него был бы реальностью актуальной, а ласка – реальностью потенциальной.

Мерфи представлялось, что наличествующая реальность его внутреннего мира пребывает где-то вверху и ярко сияет, а потенциальная располагается где-то внизу и погружена во мрак, но он не связывал эти две реальности этической веревочкой. Духовный опыт он отделял от опыта материального, причем не прилагал к материальному опыту обычные критерии такого опыта – наличный материальный факт в его понимании еще не придавал материальному опыту ценности. Материальный опыт нельзя был устранить просто потому, что он не имел ценности. Он состоял из света, постепенно угасающего и уходящего во мрак, из верха и низа, но не из добра и зла. В нем были формы, имеющие параллели за пределами сферы внутреннего мира Мерфи, но не формы, которые можно было назвать правильными и неправильными. В нем не было антагонизма между светом и мраком, не было и необходимости свету пожирать тьму. Необходимостью являлось нахождение попеременно то в свете, то в полусвете-полумраке, то в полном мраке. Вот и все.

Таким образом, Мерфи ощущал себя словно рассеченным надвое – на тело и на душу. И тело его, и душа сношались каким-то образом, иначе бы Мерфи не знал, что в них есть нечто общее. Но подчас ему казалось, что его душа непроницаема для тела, так сказать телостойка, и ему было непонятно, по какому каналу осуществлялось такое сношение и каким образом духовный и материальный опыты частично перекрывали друг друга. Мерфи, однако, не вникал в такие тонкости – его вполне удовлетворяло знание того, что один опыт не вытекал из другого. Он не помысливал удар ногой в зад, потому что ощущал таковой, и не ощущал удар ногой в зад, потому что помысливал таковой. Возможно, знание об ударе ногой в зад имело отношение к факту удара, подобно тому как две математические величины имеют отношение к третьей. А возможно, то был не-умственно воспринимаемый, не-реально физический Удар, вне пространства и времени, пришедший из вечности, неявственно явленный Мерфи в тех своих формах, которые соотносимы с сознанием и его протяжением за собственные пределы, удар inintellectu[129] и удар inre.[130] Куда же в таком случае подевалась Наивысшая Ласка?

Как бы там ни было, Мерфи удовлетворялся тем, что принимал это частичное соответствие его внутреннего духовного мира с внутренним, хоть и телесным миром его плоти как проистекающее из какого-то процесса сверхъестественной предустановленности. Однако эта проблема его интересовала мало. Любое решение было бы приемлемым, если только оно не вступало в противоречие с ощущением, которое все усиливалось по мере того, как Мерфи старел, что его внутренний духовный и интеллектуальный мир являл собою закрытую систему, не подверженную каким бы то ни было изменениям, самодостаточную и не поддающуюяся влияниям его тела, в котором изменения происходили постоянно и которое было подвержено всяческим напастям и превратностям.

Значительно больший интерес представляет не то, как все это образовалось, а то, как это могло быть использовано.

Да, Мерфи внутренне раздвоен, одна часть его никогда не покидала его внутренний мир, представлявший собой сферу, наполненную светом, который в нижней части угасал и переходил во тьму, потому что выхода из сферы не было. Но движение в том внутреннем мире зависело от покоя в мире внешнем. Вообразим: некто лежит на кровати, ему хочется спать. Где-то рядом, за стеной, находится крыса, ей хочется двигаться. Человек слышит, как скребется крыса, и заснуть не может, крыса слышит, как ворочается в кровати человек, пугается и дальше двигаться не рискует. И человек, и крыса крайне недовольны – человеку не спится, он ворочается, крысе приходится выжидать, а ведь можно помыслить и благоприятную для обоих ситуацию: человек спокойно спит, крыса бежит, куда ей хочется.

В некотором роде Мерфи мог размышлять и познавать в то время, когда его тело находилось, так сказать, в вертикальном положении и перемещалось в разных направлениях, и такая умственная деятельность являлась своего рода ментальным ticdouloureux,[131] достаточным для того, чтобы Мерфи мог вести себя хоть в какой-то степени рационально, хотя у него это выглядело как пародия на рациональное поведение.

Тело Мерфи все чаще пребывало в состоянии, так сказать, подвешенной неподвижности, менее всеохватывающей, чем сон, что было и телу удобно, и позволяло уму двигаться. Складывалось впечатление, что от его тела, не входящего в сферу его духа, оставалось все меньше, и эта все еще наличная, но уже сходящая на нет плоть ощущала постоянную усталость. Сосуществование плотского и духовного во внутреннем мире Мерфи казалось ему каким-то тайным сговором между этими двумя его составляющими, столь отличными друг ото друга, и оставалось для Мерфи явлением столь же непонятным, как и телекинез или же Лейденская Банка,[132] и столь же малоинтересным. Но он с удовлетворением отмечал, что такое явление существует и что телесное все более уходит в сферу умственного и духовного.

По мере того как это телесное все более увядало, все живее функционировала его духовно-интеллектуальная сфера, все более высвобождалась она и все более наслаждалась своими богатствами. Тело – это склад всякой рухляди, дух – сокровищница.

В духовно-интеллектуальной сфере Мерфи имелось, как мы сказали, три зоны: свет, полусвет-полутьма и тьма, и каждая зона, естественно, имела свои особенности.

В первой зоне присутствовали формы, имеющие некоторое параллельное соответствие формам внешнего мира, например, там присутствовало некое сияющее абстрактное обобщение того, что представляет собой собачья жизнь; имелись там некоторые элементы материального опыта, которые можно было складывать, как детские кубики, получая новые конфигурации. В этой зоне удовольствие мыслилось как возмездие, удовольствие от переделывания материального опыта; тут Мерфи духовный давал Мерфи материальному удар ногой, то был вполне материальный удар, но отправленный по новой тракетории; в этой зоне могли происходить сколь угодно странные вещи: здесь можно было обрить бакалейщиков, а то и вовсе снять с них кожу, можно было вынудить Тыкалпенни изнасиловать квартирохозяйку Кэрридж и так далее. В этой зоне полное фиаско в материальном становилось восхитительным успехом в ментально-духовном.

Во второй зоне располагались формы, не имеющие соответствий. Здесь удовольствие заключалось в созерцании. В этой системе не имелось того, что могло бы разладиться, и ничего здесь не требовалось чинить. Здесь царили блаженство тихого пребывания на природе рядом со Скалой Белаква и другие едва ли менее замечательные состояния.