Шаровая молния - Иван Черных

Геннадий хорошо помнил эпизод захвата бандой Шакирова автобуса с детьми в Минеральных Водах. Тогда еще старшему лейтенанту Навроцкому на самолете «Ан-24» доверили вести над автобусом патрулирование и в случае необходимости помочь сопровождавшим заложников милиционерам оружием.

Переговоры с бандитами ни к чему не привели. Автобус с детьми помчался в аэропорт. Андрей лавировал над ним, ломая голову, как помочь освободить детей. В аэропорту террористы собираются пересесть в самолет, чтобы улететь за «бугор» и уйти от ответственности. Вот тогда, прикидывал он, и можно накрыть сверху бандитов. Кажется, их трое. Все члены экипажа у Андрея стреляют, как сибиряки-охотники – попадут белке в глаз. Это он, конечно, преувеличил немного, но на своих ребят надеялся, не подведут.

Стрелять придется только тогда, когда прикажут с земли. Операцией руководит опытный человек, начальник краевого управления МВД генерал-майор Сергеев. По тому, как вел он переговоры с бандитами, можно с уверенностью сказать, что генерал знает дело…

Автобус мчится по дороге, и ни встречных, ни обгоняющих; на перекрестках тоже нет ему помех – дана зеленая улица. Бандиты накачаны наркотиками и могут пойти на любые злодеяния. Милицейские машины с мигалками несутся спереди и сзади.

Вон и аэропорт показался. Андрей увидел стоявший в отдалении на рулежной дорожке «Ту-152». Приготовили. Неужели отпустят?.. Не может быть… Что делать? Что делать? – тревожно бьется мысль в голове и не находит выхода.

– Как, тезка, сумеешь попасть? – кивая на автобус, спрашивает Навроцкий у штурмана.

Нехайчик не спешит с ответом. Такой характер – прежде чем отрезать, семь раз отмерит.

– Думаю, не разрешат нам хлеб у снайперов отнимать. Да им и сподручнее.

– Сподручнее, – иронично повторяет Навроцкий. – С боков бандиты пацанами прикроются, а сверху – в голову, как в десятку, можно.

Штурман молчит. Значит, не согласен.

Автобус подкатывает прямо к трапу самолета. Из двери выскакивают мальчишки и девчонки, изо всех сил бегут в сторону, к милицейским машинам.

Отпустили!

Но вот, придерживаемая за руку бандитом, вышла женщина. Видимо, та самая учительница, что была с ребятами. Бандит прижимается к ней, подталкивает к трапу. За ним еще двое, с офицером, который участвовал в переговорах. Понятно – заложники вместо детей. Они так открыто поднимаются по ступенькам, аж руки чешутся. Навроцкий до боли стискивает челюсти.

– Ну, блин!..

– Успокойся, командир. Никуда они не уйдут. Главное, ребят освободили.

– Все равно. Этих гадов нельзя живыми отпускать.

Он и позже, вспоминая о том случае, жалел, что снайперы дали возможность бандитам улететь.

Потом, когда вспыхнули боевые действия в Северной Осетии, экипаж капитана Навроцкого перевозил туда наших бойцов для усмирения враждующих сторон, увозил пострадавших; не раз его самолет попадал под обстрел. И лишь благодаря высокой выучке пилота возвращался на свой аэродром.

Хорошо знал Геннадий и летчика-штурмана Андрея Нехайчика.

ЛЕТЧИК-ШТУРМАН АНДРЕЙ НЕХАЙЧИК

Они, командир экипажа и летчик-штурман, были разные по внешности и по характеру. Один – среднего роста, крепкого телосложения, брюнет, энергичный, порою даже горячий; второй – высокий, худощавый, спокойный, интеллигентно-сдержанный, вовремя тушивший горячность командира. Одно в них было общее – любовь к небу, ответственность за порученное дело. Это помогало в полетах, это сдружило их на земле.

У обоих были семьи. У Навроцкого Андрея – жена Светлана и трехлетняя дочурка Настенька, у Нехайчика Андрея – жена Анна и сын Максимка, тоже трехлетний.

Летчик-штурман на семь лет младше. Но в серьезности, рассудительности командиру не уступал, летное и штурманское дело знал без подсказки. Полеты в горной местности, где ориентироваться очень сложно – горы с высоты полета кажутся похожими одна на другую, – требуют высокой выучки и большого напряжения, но не было случая, чтобы Нехайчик сбился с курса или, хуже того, потерял ориентировку. Всегда до минуты рассчитывал выход на объект и поражал цель с первого захода.

Когда банда Сабирова напала на село Первомайское, экипаж пролетал над ним и поддержал наших бойцов спецназа огнем ракет и пулеметов. А ранним утром 18 января экипаж Навроцкого обнаружил на берегу реки Терек группу боевиков. Некоторые уже на лодках плыли к берегу Чечни.

Навроцкий направил «Су-24» на лодки, а Нехайчик, поймав одну в перекрестье прицела, нажал гашетку «НУРСа». Огненный фонтан оставил от лодки и сидевших в ней бандитов только брызги.

Непонятно откуда на берегу появилась «Нива». Вовремя подоспели наши вертолетчики, хлестнули по ней очередями. Машина занялась пламенем. А невдалеке к берегу катили еще три «жигуля» и повозка, запряженная лошадью.

– Давай, командир, крути влево. Дай вертолетчикам порезвиться, – вынес приговор Нехайчик…

Здорово тогда поработали авиаторы. Мало кто остался из отряда Сабирова. Правда, главарь ушел, схитрил: послал своих головорезов на переправу, догадываясь, что там может быть засада или беглецов накроют «вертушки», а сам спрятался в лесу и выжидал, пока утихнет. И ждал момента для мести…

* * *

Четверо суток боролись врачи за жизнь героев-пилотов. В ожоговом центре делали все, чтобы облегчить невыносимые муки раненых и обгоревших – более чем на 70 процентов лишились кожи. Надежды спасти их не оставалось ни на один процент. Но офицеры не знали этого и просили врачей об одном: «Не сообщайте домой».

Лана уговорила врачей пустить ее к раненым.

– Я надеялась, что они выживут, – вытирая слезы, говорила теперь Лана. – Лучше бы врачи отказали. То, что я увидела, не дай бог никому видеть. Их нельзя было узнать. Вместо лица – белая марлевая маска, из-под которой кое-где просматривались кровавые полоски. Ни бровей, ни век. Лишь бусинки зрачков глаз.

За ними ухаживали девушки-медсестры, буквально не отходили от кроватей пилотов. То уколы им делали, стараясь облегчить страдания, то поили соком и чаем, то меняли тампоны. А они еще, превозмогая нестерпимую боль, шутили:

– Ну как, девушки, не побоитесь теперь, глядя на нас, выйти замуж за летчиков? Не бойтесь, ныне медицина такая, еще красивее нас сделает.

Они, наверное, и не думали, что судьба им отпустила всего несколько дней жизни.

– Спишут нас, наверное, теперь из авиации, – сокрушался Навроцкий. – Что я буду делать на земле?..

При мне ему стало плохо.

– Что-то трудно дышать стало, Лана Петровна, – еле прошептал он.

– Давайте, Андрюша, я положу вас поудобней, – предложила медсестра и, почти не прикасаясь руками к больному телу (не к телу, а к сгустку обнаженных нервов), одним дыханием и волей повернула раненого. – Вот так хорошо?

– О-о… Так лучше… Спаси… – и глубокий вздох вырвался из груди. Вместе с жизнью…

В это утро и Андрею Нехайчику стало плохо. Он потерял сознание. Было решено срочно переправить его в Центральный госпиталь внутренних войск. Плакали девушки, медицинские сестрички, провожая мужественного офицера, полюбившегося им своим терпением. Ни одной слезинки не проронил, ни стона не издал, испытывая нечеловеческие муки. Товарищи рассказывали потом, что два Андрея, Навроцкий и Нехайчик, плакали лишь однажды, когда погиб их комэск майор Касаткин.

Врачи и медсестры надеялись на чудо. Но чуда не произошло…

* * *

Лана закончила рассказ и кивнула на бутылку. Геннадий наполнил рюмки. Выпили молча. Лицо возлюбленной стало розоветь.

– А как Дмитрюков? – спросил Геннадий.

Лана пожала плечами.

– Вроде бы оправился от контузии. На другой день представил меня в палате социальной защиты. Стали расспрашивать меня о работе в Ижевске, как мне удается выдерживать конкуренцию с известными предпринимателями. А у меня из головы не выходили Навроцкий и Нехайчик, и я сказала, что отвечу на вопросы в другой раз, а теперь прошу отпустить меня домой. И вот я здесь.

– Как отреагировал Дмитрюков на твой отказ?

– Он не осудил мое решение и не одобрил. Тоже был не такой, как всегда. То ли из-за контузии, то ли по другим причинам. И об автозаводе ничего не сказал. – Она помолчала, снова выпила. Доверительно глянула в глаза Геннадия. – Не зря говорят: семь раз отмерь, один – отрежь. Ты первый сказал: а зачем тебе автозавод, столица? Мало забот?.. Меня не заботы волновали. Я была уверена, что сумею сделать машину не хуже, чем на Западе. И теперь не сомневаюсь в этом. Наши конструкторы не хуже японских, американских, шведских. Но действительно, зачем? «Только козырная власть может дать человеку то, что он хочет», – как-то просвещал меня Дмитрюков. И я заглотила эту приманку. Прикинула: чтобы сделать хорошую машину, мне потребуется около пяти лет. Сделаю. А что дальше? Сколько за эти годы японцы, американцы, немцы и иже с ними наклепают машин? Подсчитала. Их уже ныне столько, что ржавеют на автозаводах. Почему Форд и Кутаяма продают свои корпорации? Потому что спрос на их продукцию падает, а значит, и цена. Ты знаешь, во сколько обошлась задержка твоего экипажа и Лаптева нашей корпорации? Даже представить себе не можешь. И не буду тебя расстраивать. Давай лучше забудем об этом. – Она сама наполнила рюмки. – За нас с тобой. – Закусила виноградиной. – Дмитрюков провожал меня. Пообещал прилететь в скором времени, посоветовать, где и как добыть денег. Я и без него знаю. Завтра возвращается из Финляндии Лаптев. Он твой друг, вот и давай с его помощью овладевай «Ил-76». Извини, поработать еще придется, а потом… потом я поделюсь с тобой своими планами. Не бойся, козырная власть перестала меня интересовать. Есть более заманчивые перспективы. Закусывай, и давай займемся земными благами. Я очень соскучилась по тебе.