Танжер - Фарид Нагим

Потом пошел в то кафе, где мы летом сидели с Асель, когда искали материал на свадебное платье. Вспомнил голубей, и что было необыкновенно грустно рядом со Столешниковым переулком, и хотелось что-то написать, чтобы передать грусть всех времен. Может, я что-то предчувствовал или помнил? «Я приехал в Москву, я был, как голубь у мусорного бака на сырой земле. Я хотел счастья, и не знал какого, и грустил, что его никогда не будет, гули-гули-гули».

Взял коньяк «Белый аист», кофе черный и вот сижу, курю.

Это случилось на Пасху девяносто четвертого года. Вечером в общаге стало необычно тихо и пустынно, все вдруг поверили в бога и ушли друг за другом в церковь на всю ночь, радуясь своей новой общности, своей серьезности и возможности быть чистыми и светлыми. Остались только мы с Аселькой и Юра Разбродных. Мы очень много выпили с нею. Так много, что, казалось, сейчас откроется некая жестокая правда, откроются наши настоящие лица. Догорала свеча в пепельнице. И часто мы замирали с нею – настолько смешались наши ауры, что даже на расстоянии мы вдруг чувствовали себя обнаженными, соединяющимися инью с янью и нечаянно задевали себя друг в друге. С такой остротой ощущал ее лицо, шею, груди, жестко сморщившиеся соски, все её тонкие хрящики, что хотелось вскрикнуть, как от ненависти. Вся её мучительная женская сладость не ограничивалась вагиной и её-моим телом, а была повсюду, даже в деревяшке столешницы, на которой лежали ее пальцы, растопыренные с такой силой, что казалось, между ними перепонки; она длилась дальше, сквозила в горлышке опрокинутой бутылки шампанского, и терялась где-то в сером сужающемся мраке. Наверное, распятому человеку было так же невыносимо больно, как нам сладко. Было страшно за это наше счастье, сам себе я казался грешником и богоотступником, которого неминуемо покарают. Тихо светил телевизор. И бегал, выл в пустых коридорах Юра от своей наркоманской боли, стучал в нашу дверь, убегал, выл и снова стучался.

Мы спали, и казалось, что у нас семь рук и трое ног.

В обед мы вышли погулять, так, недалеко, по району. Взяли конфеты и початую бутылку «Амаретто». Было так тепло, до дрожи, мир нес нас в своем тепле, и мы пошли в солнечном тумане, а потом поехали и уехали далеко. Были в парке «Эрмитаж», и я хотел залезть на крышу, а потом спрятался на стройке и помочился, потом спряталась Асель.

«Так и не нашел я сегодня этого бульвара».

Улица забирала круто вверх. Подниматься было тяжело. На высоком, ажурном балкончике целовались парень с девушкой. Солнце ярко било меж их лиц и слепило. Девушка выгибалась, опасно отклоняясь через перила. Я показал Асель на них, и она демонстративно не смотрела. Садились на лавочки, выпивали. Невероятно драгоценным и сладким казался этот поддельный «Амаретто», с искусственным и потому очень сильным вкусом и запахом жженого миндаля. Целовались и обнимались. Воздух был свежий и острый. Иногда казалось, что он пахнет слезами. Листва едва-едва показывалась, нежная, будто зеленый дымок. Пили и шли дальше. Воздух стал холоднее. Есть что-то тайное, захватывающее, быть с девушкой вечером в огромном городе, в тихих и пустынных переулках, как бы затерявшихся во времени.

– Правда, кажется, что эти деревья как будто потеют – нет еще листьев, чтобы дышать им?.. А ворона ходит, сложив руки за спиной…

Я захлебывался от пустых слов, а она восхищалась мною. Я искал крышу, на которую можно было бы залезть вместе с нею, греться на последнем солнце, смотреть на город и пить, но так и не нашел. Мы сели на развалистую скамью в каком-то парке, в котором вырубили деревья и торчали одни пеньки.

Солнце быстро покраснело. Осветилась красная кирпичная стена. Жестяные крыши старых домов загорались розово в самых неожиданных местах, иногда было видно дерево чердачных балок, кирпичные трубы, заляпанные желтой краской. – сказала она.

Я посмотрел на ее лицо сбоку, и мне стало странно, что я с нею, будто со мною рядом незнакомая женщина. Я ее не знаю, а она меня каким-то образом знает, и я ей что-то должен. Мне захотелось отодвинуться, встать и уйти. Странно, думал я, это лицо – лицо какой-то женщины – лицо моей жены. Мне пусто стало и одиноко.

– Да? О чем ты думаешь? – спросила она.

Я смотрел на нее и не узнавал. Я часто так не узнавал Асель.

Потом я целовался на этой скамье с Полиной Д. Так страстно, что она вскрикивала и отталкивалась, будто и от меня, и от самой себя. Сидели прямо, отстранившись, не узнавая парка, по которому бродили какие-то существа. И снова стояло сзади это чувство. Я видел, что место рядом со мною все-таки пусто, но всё играл себя, веселился между собой и ею. И мучился потом: где-то бродит в этом огромном мире та душа, с которой моей душе не было бы так? Я бы смотрел на нее и думал, что вот можно жить, а можно уже и не жить, потому что я увидел ее. Есть ли она? Это место всегда будет пустым, кто бы ни сидел со мной. ЭТОГО нет. Так же понятно, как и умирать.

Тринадцать

– Слушай, как тебе… (– Это Артемий, – прошептал Гарник), как тебе: с Билайн на новую высоту?.. а, ну ясно… С Анваром сидим.

И он передал мне трубку.

– Привет, Артемий… да так, ничего… нормально, в общем.

«Сейчас про Нелли спросит, как мне под ее начальством?»

– Суходолов передавал тебе привет, – сказал он.

– А он что, в Москве?! Ты тоже передавай ему привет от меня!

– Он просил тебя позвонить ему, если будет настроение.

– Обязательно! Передай, что позвоню.

«Серафимыч в Москве!»

– Ты так обрадовался, – сказал Гарник, не отрываясь от экрана компьютера.

– Гарник, Суходолов, оказывается, в Москве!

– Понял, не дурак… Мне кажется, что он «голубой», – сказал Гарник, нащупывая рукой зажигалку.

– Вот все так думают, а это совсем не так, – засмеялся я. – Просто он преданный искусству человек.

– Ну-ну.

– Так смешно, Гарник, он очень боится машин. И если даже машина далеко, он все равно ждет. Фобия.

– Не знаю, Анвар, он такой женственный, обтекаемый какой-то, непонятный, короче.

– Я тоже думал, и даже боялся, когда мы с ним в Ялту ездили тогда. И мне стыдно было, стыдно, что я боялся. Скорее я был ненормальный, чем он. И еще меня так удивило то… Гарник, вот всегда так – ты постоянно за компьютером, с тобой даже поговорить не о чем. Ты только мычишь и смотришь в экран.

– М-м.

Играли с Гарником в Мортал-Комбат. Потом мылся в их красивой ванной. Видел свое голое отражение в хромированной выпуклости распылителя, даже виден член. Очень сильный напор воды. Тугие, колючие струи. Опустил распылитель в воду, и когда поднес под струю пальцы, почувствовал в воде упругое, округлое и нежное волнение, совсем как у женщины там.

Я лежал на раскладушке, а Гарник стоял у книжной полки.

– Ты читал «Мэри и вино»?

– Нет.

– «Возвращение в Эдем»?

– Нет.

– Ну, надеюсь, «Унесенные ветром» читал?!

– Нет, Гарник.

– Ну, вот и поговорить с тобой не о чем.

Я засмеялся.

– Друг называется, мало того что поговорить не о чем, так он даже слоган для Билайн придумать не может.

– Билайн – заебись!

Четырнадцать

«Амэ-эрика-а! Амэрикэн страр-р!» За фанерой, в пещере, на двух советских телевизорах, вымученная, опустошающе смешная передача «Белый попугай».

Лежу на матрасике и дрочу на американскую рекламу про лимфодренажный массаж. Удивительно развратно растрясают эти ремни роскошные негритянские ляжки. Невероятная попа и трясется такими длинными восьмеричными волнами.

В мире что-то сломалось. Удивляют деньги у людей в метро, на рынке.

«И сразу позвоните по этому телефону»… Ну покажите еще раз эту задницу, хрен ли мне ваш пиздеж?! Я все равно не куплю!

Уже не удивляют цены. Удивляет реклама. Кажется, что все зависит от них. И если они не захотят, то все сломается.

«Амэ-эрика-а! Амэрикен стар-р! Позвоните по этому телефону и закажите прямо сейчас»…

Кончил два раза, уже научился спускать даже с абсолютно вялым членом, парадокс, но легче не стало. С особой силой чувствовал через этот переходник полноту внутри и мучительную пустоту вовне. Видимо, женщина во время секса выделяет смазку, жизненно необходимую для мужчины. Вспомни, как ты успокаивался после этого с Асель. Да-а. Да, я даже показывал ей его. Смотри, Аселька, какой он спокойный, словно бы умащенный, у него даже кожица другая стала, вот, потрогай, это после тебя, от твоего сока, я думаю. А до этого такой жесткенький, испуганный, как будто его в хлорке помыли.

Если бы возможно было выделить эту смазку химическим путем или закупать у женщин, и продавать для таких, как я, в аптеках. Да, этот доктор озолотился бы тогда. Такой пузырек «Любовный сок женщины» или «Экстракт любви эспешели фо ю» или «Выжимка эспешели фо неудачник Джон от Кристины (брюнетка)» или «Сандаловая настойка от Сандры (блондинка) для неудачника Энди». Закажите прямо сейчас.

Надо собраться. Да. Сколько нужно голодать, чтобы поумнеть. Итак, я ушел с работы. Сижу в комнате, которую снимаю за 85$. Не знаю, что со мной будет. В голове вертится «Детство», «Наш малыш», «ВИП-охрана», «Детектор лжи», «Психофизиологическая реабилитация телохранителя», «АО БУРДА МОДЕН», «Перидуральная анестезия», «Статья про простатит» и подозрения, что Юрий Владимирович так и не выплатит оставшиеся 500 $ и со мной скоро уже ничего не будет. Итак, надо собраться, сосредоточиться.