Азиатский аэролит. Тунгусские тайны. Том I - И Ковтун

Горский замолчал, устало положил руку на лоб. Помолчав, заговорил вновь:

— Я по большей части доверяю и следую классификации Коэна, — и профессор начал быстро писать на обратной стороне листка знакомые определения:

1) железные аэролиты:

а) аеролитное железо,

б) литосидериты;

2) каменные аэролиты:

в) ахондриты, совсем или почти без железа,

г) хондриты, с хондрами и заметным количеством железа,

г) сидеролиты.

Написав это, профессор опять замолчал, а потом откровенно обратился к Маричу:

— Теперь вы понимаете меня? Могу ли я сказать что-то определенное, когда все авторитеты ни словом не обмолвились об аэролитах, исключительно или хотя бы частично состоящих из платины? Ну? Лишь кое-где, в незначительных, микроскопических количествах, платина встречалась в аэролитном железе. Однако же, твердо сказать: «абсурд», «нет, не может быть» — я, честно признаться, не могу. Сомнения гложут! Не готов! Но вместе с тем и предположить… Нет! Это ведь сказочные сокровища! Впрочем, пусть там даже окажется обыкновенный железный аэролит: полсотни миллионов тонн железа — чудесный подарок советской металлургии.

Профессор замолчал и устало поглядел в окно купе.

Молчал и Марич — пока вагонный проводник не нарушил молчания и не оторвал от мечтательных, фантастических дум.

То был шестой день путешествия. Экспресс оставил позади тысячи километров, и проводник сообщил, что поезд скоро прибудет на станцию Тайшет.

* * *

В полутемном сером уголке станционного зала (неподалеку от окошка кассы), на широкой скамейке, склонив безвольную голову на широкую грудь, храпел упитанный, грузный человек.

Он со свистом выдыхал воздух и заполнял зал тяжелым водочным перегаром. Волосатая шапка съехала на самые глаза, подбородок увяз в складках тулупа, затянутого спереди черным замызганным передником, какие всегда надевают носильщики.

— Фу-у-ух-у-у, — человек затрудненно выпускал воздух и сонно чмокал губами.

Вскоре у скамьи остановился низенький старичок в черной шинельке с кантами на красноверхой фуражке. С минуту растерянно смотрел на носильщика, а затем воскликнул:

— Мирон, Мирон, поезд скоро. Мирон! — и побежал дальше.

Вскоре вернулся с еще более озабоченным видом. Принялся тормошить носильщика.

— Мирон, Мирон, поезд сейчас! Багаж надо выгрузить, Мирон, слышишь?

— У-гу… — прогудел Мирон и трубно свистнул носом.

Начальник станции сильнее задергал носильщика за плечо, зашелся криком:

— Вставай, сейчас поезд придет, Мирон, черт, Мирон. Черт!

— У-гу-у… — промычал Мирон и снова засвистел носом.

Начальник станции цепко схватил старческими морщинистыми пальцами огромную руку Мирона, — силился стащить его со скамейки. Где-то забренчал телефонный звонок и он, оставив Мирона, бросился сломя голову из зала.

Через пять минут, громыхая буферами, на станции, с трудом сдерживая разгон, остановился транссибирский экспресс.

* * *

Марич и Горский растерянно стояли на перроне. Что же делать? Поезд стоит три минуты, а багаж? Ведь все в багажном вагоне!

— Носильщик! Багаж! Черти косматые, багаж берите! — донеслось откуда-то со стороны паровоза.

На перрон выбежал начальник станции. Растерянно покрутился на одном месте и снова исчез в здании. Профессор и Марич услышали умоляющие крики:

— Мирон, Мирон!

В эту минуту профессор Горский заметил, что кондуктор багажного вагона пододвинул к двери самый объемистый ящик (с инструментами), очевидно, решив выбросить багаж прямо на перрон. Профессор неистово закричал:

— Стойте, осторожно!

Марич, широко раскрыв глаза, смотрел вслед профессору, который по-мальчишески проворно мчался к вагону. Потом понял, в чем дело, и сам побежал.

Опоздал. Когда первая пятипудовая ноша оказалась на спине профессора и тот, тяжело передвигая ноги, потащил груз к платформе, раздался свисток. Паровоз вздохнул, и черные двери багажного вагона тихо поползли вперед.

Увидев, что поезд тронулся, профессор бессильно опустил свою ношу — ноги его задрожали, он устало сел на ящик, жалобно посмотрел на Марича и, как ребенок, тихо спросил:

— Виктор Николаевич, что же делать?

Потом вдруг резко вскочил, распрямив длинные ноги. Побледнел и задрожал от злости:

— Это черт знает что такое! Это же… — и помчался на станцию.

Начальник станции, увидев совнаркомовский мандат, смертельно побледнел. У него задрожали пальцы и болезненно задергались мышцы на правой щеке. Горский грозно допытывался:

— Вы понимаете, что натворили? Я жаловаться на вас буду! Вы сорвали…

Профессор неожиданно замолчал, оборвав начало фразы. Только теперь он заметил смертельную бледность на лице старичка, мучительное подергивание щек и полные ужаса глаза. Ученый что-то неразборчиво и уже незлобиво забормотал, а затем, сдвинув брови, словно бы даже неловко сказал:

— Вы, пожалуйста, сейчас же задержите, чтобы багаж немедленно вернули сюда… Вы уж там как-нибудь… сами понимаете…

До самого вечера профессор не произнес ни слова. Видел — весна заполонила Тайшет. Как можно скорее, скорее мчаться на север.

В райисполкоме совнаркомовские печати произвели магическое впечатление — к вечеру все было готово: лошади, проводники, сани, не было только багажа.

Марич ежечасно наведывался на станцию. Начальник дрожал и виновато оправдывался:

— Я депешу послал, ответ есть, но придется подождать до завтра.

Наутро в десять часов на специальной дрезине прибыл багаж.

И когда все уже было сложено, проверено, запаковано в огромные грубые брезенты — ровно в двенадцать экспедиция должна была выйти из Тайшета — все увидели, как от станции, размахивая руками, бросились к обозу две фигуры. Это прибыли Аскольд и Самборский.

* * *

Юго-западный берег Алеутов, суровый и холодный, вот уже полторы недели задыхался в тяжелом, насыщенном водой тумане.

Черные гряды голых гор едва виднелись в густых клочьях испарений.

С океана шла весна. Порой долетало сюда дуновение теплого ветра, принося йодистые запахи водорослей, и тогда завеса тумана вздрагивала и расходилась. Но дыхание ветра было редким и слабым. Туман быстро густел и вновь застилал густо-серым мраком берег, ущелья и вершины гор.

В глубокой, просторной лощине, сжатой с трех сторон высокими каменными кряжами, в свете радужных огней громадных электрических ламп вырисовывались горбатые ангары, прямоугольные здания, низкие бараки. Электричество с трудом одолевало объятия липкого тумана, и здания, окруженные высоким забором, на свету едва проступали в тумане и казались призрачными, нереальными в суровой, мертвой пустыне.