Две сорванные башни - Дмитрий Пучков

– Говори быстрей. У пацанов уже руки устали. Поборов страх, Федор снова заглянул за край обрыва. Пловец, нарезавший круги по воде, слегка подустал и принялся выбираться на валун, торчащий посреди маленького озерца. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что это не кто иной, как Шмыга, он же Голый.

Потерявший всякую осторожность хмырь, похоже, нашел, чем поживиться в горном озерце, и сейчас пребывал в прекрасном настроении. Он приплясывал на камне, прочищая уши и напевая дурным голосом:

– Шаланды полные фекалий в Одессу Голый приводил. И все вокруг нос зажимали, когда в пивную он входил. Я вам не простой ассенизатор, и я не простой советский мент…

Федор аккуратно отодвинулся от края обрыва. По его груди скользнула метка лазерного прицела, что моментально прибавило карапузу сговорчивости. Кивнув головой, он подтвердил:

– Точно. Это он. Только он не Бритый, а Голый. Инвалид умственного труда. У него голова со смещенным центром тяжести. Хотите, я его позову?

Главбрат махнул рукой, показывая своим людям, чтобы те опустили оружие, и жестом пригласил Федора исполнить его любезное предложение.

Карапуз, решивший заработать таким образом индульгенцию, ринулся исполнять обещанную подлость. Он спустился к самому озеру и, зайдя Голому со спины, подозвал того:

– Шмыга. К ноге.

Обернувшийся ему навстречу хмырь моментально спрятал руки за спиной, но Федора было не провести:

– Че ты жрешь всякую пакость. Сюда иди. Иди сюда.

Шмыга попятился назад, все еще держа руки в «интересном» месте:

– А Толстый сказал, что вегетарианцам рыбу можно.

Федор, мелкими шажками придвигавшийся к Голому, почти вытеснил того на самый край валуна:

– Шмыга, пошли со мной. У нас пиво есть. Выпьем, рыбкой закусим. Че ты, как неродной, по канавам шаришься, – карапуз доверительно вытянул руку: – Иди, Шмыга. К ноге!

Хмырь перекинул в свою пасть рыбину, которую до сих пор прятал за спиной, и на «своих четырех» двинулся к Федору.

В тот самый момент, когда он почти добрался до карапуза, где-то в кустах послышалось шевеление. Голый застыл с рыбиной во рту и, почуяв неладное, дернулся было назад, но было поздно. Налетевшие со всех сторон бандиты в плащах с капюшонами принялись вязать доходягу по рукам и ногам, а когда он стал кусаться, еще и накинули ему мешок на голову – по всему было видно, любили они это дело.

Метавшийся вокруг Федор «отрабатывал» свой хлеб предателя по полной:

– А ну, врежьте ему, гаду! Господа, позвольте, я пробью с ноги!

Когда вконец успокоенного Шмыгу тащили мимо, он изловчился-таки врезать Федору ногой и возопил, порядком заглушаемый мешком:

– Володенька, я же тебя зубами рвать буду!!!

Повеселевший главбрат потрепал Федора по щеке и скомандовал кому-то из своих подчиненных:

– Выпишите мальчугану банку варенья и ящик печенья…

Шмыгу, попинывая по пути ногами, втащили в кабинет главбрата и швырнули на металлический стул, крепко привинченный к полу, пристегнув хмыря наручниками к спинке. Опер, занимавшийся этим нехитрым делом с какой-то особой любовью, даже слегка пошутил: «Наручники – надежная фиксация для полной релаксации».

Выполнив необходимые процедуры, он оглядел скорчившегося на своем «троне» Голого и, оценив психологическое состояние подозреваемого, от души приложился тому по мордасам:

– Ну че, очухался, скотина? Отвечай, живо! Очередное сотрясение мозга не добавило хмырю разума, скорее наоборот – Голый опять словил клина, принявшись общаться с самим собой. Он дергался на стуле из стороны в сторону, насколько ему позволяли наручники, гримасничал и нес полную ахинею.

Сперва его рожа приняла слегка придурковатый вид, он повернул голову наискосок и спросил кого-то, кого явно не было в этой комнате:

– Шмыга… Шмыга, ты, что ли, обиделся? Секундой позже его лицо перекосила презрительная гримаса, он сплюнул на пол и вопросил:

– Ты нави'що у фонта'н поли'з?

Тут же глазки его забегали, взгляд его принял подобострастный вид, и он залепетал извиняющимся голоском:

– Да мы толпой мимо шли. Кто-то и говорит: «А слабо Голому в фонтан нырнуть?»

Презрительная маска снова наползла на его рожу, он, шикуя, цыкнул между передних зубов струйкой желтоватой слюны и пробасил:

– Ось нэха'й Го'лый бы и пирна'в. Встрепенувшись, он снова переместился на противоположный угол стула и поспешил заметить:

– Так ведь Голый – это я!

И тут же, развалившись, словно в кресле, коротко гоготнул:

– Вас, москали'в, не зрозуми'ешь. То го'лый, то вдя'гаэный.

– Че ты дразнисся… вообще говорить не буду, – теперь уже обиженно съежившись на стуле, отвечал он сам себе.

Опер, наблюдавший за этой картиной, потихоньку сходил с ума сам. Подошедший главбрат спас его от сумасшествия, заставив беднягу вытянуться по стойке смирно:

– Товарищ капитан, докладаю – подозреваемый допрашивает себя сам!

«Товарищ капитан» склонился над хмырем, шлепнул тому по щеке и проорал:

– Бритый, ты че, рехнулся?

А дальше только хорошая реакция позволила капитану спасти свою драгоценную шкуру, поскольку внезапно пришедший в чувства Голый едва не вцепился тому своими желтыми зубами в горло:

– Начальник… дай марафету! Дай!

* * *

Федор и Сеня, сидевшие все в том же чуланчике, приспособленном под предвариловку, никак не могли слышать воплей Голого, которого настигли ломки, даже несмотря на то, что мешки на головы на этот раз им надевать не стали. Впрочем, веселее от этого не становилось.

Сеня не выдержал первым:

– Что-то скучновато здесь. Хоть бы шахматы выдали. Или карты. Ты как думаешь, Федор, во что играть труднее: в очко или в преферанс?

Федора больше всего волновали мысли о том, что сделает с ним Голый, если ему удастся-таки выпутаться из лап «лесных братьев», и чего такого может выболтать хмырь на допросе. Поэтому в ответ на дурацкий вопрос приятеля он ляпнул первое, что пришло ему в голову:

– Ну, я даже не знаю. Наверное, в очко… Поглядев на Сеню, Федор понял, что придется обосновать свое мнение… Делать было нечего – пришлось выкручиваться:

– Преферанс – отстой. Там раздадут карты. Побормочут чего-то… и уже вскрываются. А в очко думать надо. Шанс прикидывать. Очки считать.

Его рассуждения на тему азартных игр прервал вломившийся в чуланчик главбрат. Ни слова не говоря, он выволок Федора и Сеню наружу и, швырнув их на пол, выхватил «Макарова» и двинулся на них с перекошенным от злобы лицом:

– Меня опять терзают смутные сомненья. «Голый, падла, сдал», – успел подумать Федор, прежде чем дуло пистолета уперлось ему в лоб.

Капитан сдернул с карапуза плащ и, обнаружив болтающееся на груди кольцо, щелкнул по артефакту пальцем и продолжил доводить до сведения подозреваемых свое видение ситуации:

– Так вот какое было у братана моего задание. Колечко это в федеральном розыске, – он махнул рукой в сторону покосившегося стенда «Они разыскивают милицию» и завершил начатую мысль: – А я так сам себе думаю: кто колечко свистнул, тот и Баралгина грохнул.

Федор слегка побалансировал между диареей и нервным срывом, но обосраться на пустой желудок было сложно, поэтому он психанул и, не раздумывая о последствиях, вдарил капитана по руке, все еще сжимающей ствол, и бросился бежать по коридору, где за первым же поворотом его скрутил стоявший на стреме опер.

Сеня же, прикрывая отход товарища, бросился поперек дороги главбрату и, вцепившись тому в рукав, принялся лепетать:

– Дяденька капитан, возьмите себя в руки! Не видите, человек вашего юмора не понимает! Нам в Мордовию надо по делу. Там тепло, там яблоки.

Подоспевший на подмогу опер волок за волосы отбивающегося из последних сил Федора. Подскочив к своему начальнику, он наклонился к уху и зашептал:

– Задержать их надо. Я стукачку вместо варенья и печенья героин подбросил. Обыщи их.

Капитан довольно ухмыльнулся и обратился к карапузам:

– Я все понял. А ну, пухлячки, выворачивайте карманы!!!

Глава восьмая

ЗАВТРА БЫЛА ВОЙНА

Кто стучится в дверь ко мне

С толстой сумкой на ремне?

С цифрой пять на медной бляшке

В синей форменной фуражке.

Это он! это он!!!

Страшный дядька Саурон!!!

С. Я. Маршак. Изенгардский почтальон

Проспавшийся в седле Агроном разлепил глаза посреди какого-то унылого пейзажа, куда приковыляла его кобыла. Впрочем, язык его шевелился с трудом, и поводьями он пока не владел, потому лошадь так и продолжала катать своего бестолкового всадника, благо, что не по кругу, иначе бомжа стошнило бы наверняка.

Продолжаться это могло практически бесконечно, но в какой-то момент, услышав за ближайшим холмом непонятный шум, «любимец женщин» все же решил взять себя в руки и, пнув лошадь в бока, заставил-таки порядком измотанную животину вскарабкаться наверх.