Убили Винни - Джереми Камерон

Да, чуть не забыл:

— Это тебе за Винни.

Он катался по полу и выл. Я пошел на выход. Я знал, что скоро они опять начнут выяснять, с кем Винни общался. Может, даже придут к маме разбираться. Хотя я надеялся, что они скорей на первую часть клюнут: про наркотики. Узнают, где у нас все планируется, поговорят с народом и проглотят нашу дезу.

*****

Позвонил Рамизу с мобильного на мобильный, все рассказал.

— Молодцом. Ну как ощущения? Прет?

— Хреновые ощущения, честно говоря. Я теперь из района сваливаю. Ты с центром на пятницу договорился?

— С центром без проблем. Зал забронировал, общество нашел: с лейкемией борются. Помнишь, недавно двое детей заболели, один наш, один белый? Блин, хорошее дело, я лично горжусь. Все уже на мази, мусульмане, католики — какие есть церкви в районе, ото всех придут.

— Хорошо.

— Слушай, ты себя точно нормально чувствуешь? У тебя какой-то голос замороченный.

— А я и сам замороченный. Давай дальше без стрельбы, ладно?

— Как скажешь. Только ты теперь большим человеком стал, Ники. Это все знают. Ты деньги приготовил?

— Деньги не проблема. Небось слышал уже, как народ деньги собирает.

— Слышал. Ты мужик, Ники, слово держишь.

— С тобой не сдержишь, пожалуй, ты же закопаешь!

— Шутишь все… Ладно, мы с пацанами тоже готовимся.

— Тогда, если что, свяжешься со мной, да?

— Увидимся.

Я пошел к Флоксику — весь день дрых и французскую музыку слушал. Я прошлую ночь так психовал, что вообще не спал. Теперь надо было нагонять. Поспал — вроде полегче стало.

*****

Потом, уже ночью, я заснул на полу перед телевизором. Флокс сидела со стаканом вина, проверяла тетрадки. Мы уже поужинали — опять бобы с фасолью. Все-таки прикольная она, Флокс.

Сплю и вдруг слышу, она мне шепчет:

— Ники, спать пора, уже двенадцать.

— А?

Открыл глаза. Она совсем рядом сидит. А дальше я сам не понял — взял обнял ее за шею, притянул поближе и поцеловал. Целую, а сам думаю: все, мне конец. Но тут она мне мягко-мягко сперва верхнюю губу, потом нижнюю, потом языком. Господи. Языком провела по зубам, по деснам, по языку.

— Господи…

Она легла рядом, потом перебралась ко мне на грудь. Мне сон как рукой сняло. Она подвинулась повыше, мы стали целоваться, я гладил ей спину под майкой. Она была без лифчика.

Она села мне на бедра, прижалась, потом передвинулась повыше, поцеловала в губы, потом в глаза, в нос, в уши, в шею. Потом — расстегнув рубашку — целовала грудь, живот, плечи, тихонько кусала соски. Господи. Я стянул с нее майку и взял в рот сперва один сосок, потом другой. Она часто задышала. У нее была красивая грудь: круглая и крепкая.

Я хотел что-то сказать, но она прижала мне палец к губам, помогла подняться и повела в мою комнату. К себе не пустила: ее спальня — святое.

Она стояла полуодетая и улыбалась. Я тоже улыбнулся. Она сняла остальное. Я тоже.

Потом она стянула с кровати одеяло, и мы легли обнявшись, лицом друг к другу. Я засмеялся, мы стали целоваться, потом я лег сверху. Флокс развела ноги. Она улыбнулась мне и опять перекатилась наверх. От нее шло тепло, у нее была такая кожа, что мне захотелось кончить прямо так. Потом опять я сверху, мы целуемся, моя нога у нее между ног, и там все влажное.

— Господи.

Она тихонько засмеялась.

Потом она села мне на бедра, и все началось уже по-настоящему. Она провела мне языком от груди вниз, ее соски прочертили по моему животу. Господи.

— Ух ты, какой у тебя красивый!

Ну да, ей виднее. Тут она быстро скользнула вверх и поцеловала меня в губы.

Я охнул. Блин, как же она это делала! Я и забыл, что так бывает. Вот, значит, как это в Сток-Ньюингтоне поставлено.

Ох!

Потом она поднялась еще выше и встала надо мной на коленях.

Я сперва растерялся, потом сжал ей бедра, она медленно опустилась и вздохнула. Я нашел ее языком, лизнул, она тут же отодвинулась. Я за ней, и мы опять лежим, я целую ей грудь и бедра, провожу языком внутри, там влажно и мягко. Она вздыхает, сжимает мне виски, потом тянет к себе и целует в губы. И тихо-тихо выдыхает:

— Ники…

Потом она опять сверху, опускается ниже, ее соски щекочут мне живот, она лижет меня там, и я кричу. Тогда она берет меня в рот, глубоко, до конца. Потом опять выпрямляется, и мы в обнимку катимся куда-то.

Потом я понимаю, что пора, наклоняюсь к ней, и она раздвигает колени. Она уже почти все — я только дотронулся, а она уже почти все. И я добираюсь до нее языком — нашел, теперь медленно, потом быстрей, быстрей, потом вдруг под губами как будто сердечко стукает — раз, два. И она выгибается, сжимает мне голову, потом резко садится и кричит, тише, тише, потом снова выгибается. Она вся дрожит. Она откидывается назад, чуть покачивается, пропускает сквозь себя волну. Сильно — сильно — слабей — еще слабей — совсем тихо — все. И тогда она смеется, смеется…

Я лег рядом, и она прижалась ко мне. Потом шепнула:

— Ох, хорошо! Давай потом еще раз, уже с презервативом, а то я еще хочу… Господи, до чего же хорошо!

— Да запросто!

Мы засмеялись.

— Запросто…

Она обняла меня:

— Нет, ну надо же: бегал какой-то мелкий, с дружками своими сопливыми… Мне бы кто сказал — не поверила бы.

— Да я бы тоже…

Я прижал ее поближе. Нет, я все понимал: мне в субботу все равно надо выметаться, но все равно было хорошо. И, потом, понятно, что каждый раз я бы так не потянул. Один раз — классно, неделя — классно, а если все время так — никаких сил не хватит. У нас с Келли никогда ничего такого не было, она небось думала, это неприлично. Ей всегда надо было по-простому, да я с ней по-другому и не собирался.

Лежу и улыбаюсь. Она тоже улыбалась — она мне положила голову на плечо, и я плечом почувствовал. Понемногу заснул. Спал как младенец. Флокс — это что-то, даже лучше, чем я думал.

Вэндсворт

На прошлой неделе к нам посадили стукача.

Карасей и стукачей обычно держат отдельно. Караси — это те, кто своего ребенка изнасиловал или какую-нибудь старуху. Иногда, правда, насильников не очень достают: если человек, например, подружке мозги вправлял или девку какую-нибудь у бара поимел — тогда ничего. Хотя обычно их тут мочат, и стукачей тоже. Если ты человека подставил, а вас с ним в одну тюрьму посадили, отметелят так, что мама не горюй. Если уже в тюрьме кого-то сдал — все, яиц, считай, лишился.

Хотя сдать ведь тоже можно по-разному. Например, когда Абдул начал себя резать, я же не мог смотреть, как он в Мекку отчаливает. Пришлось охрану вызвать. Другое дело донести про драку в туалете или что кто-то пронес траву со свидания. Это уже не прощается, за это и убить могут.

С дежурными по столовой нужно осторожно. Бывают нормальные: с мужиком, который у начальника тюрьмы убирается, о чем хочешь поговорить можно, старые зеки даже врага никогда не продадут. Подозрительно бывает, когда молодого вдруг назначают в столовую, или дают лишние свидания, или переводят на мягкий режим содержания. При таких лучше особо не трепаться.

Этот новый, Уоллес, на воле кого-то сдал. Дело было в Бристоле, поэтому его перевели к нам, подальше. Хотя от Бристоля до нас сейчас пять минут на машине. И посадить его умудрились через стенку от мужика из его же района. Мужик работал на перекупщика машин и погорел, а до того сидел за квартирные, и сдал его как раз Уоллес.

Они его держали в общем крыле, не отдельно, так что никто бы не догадался, если бы они ему так с соседом не удружили. Уоллес как его увидел, надо думать, с жизнью попрощался.

В четверг мы его на общем часе обработали. По радио шел хит-парад, ничего не слышно. Встретили в сортире и раскатали по полной.

Три зуба выбили, нос сломали. Кто-то ему челюсть разнес, пришлось проволокой зашивать. Теперь полтора месяца так ходить будет. Я-то особо не рвался: мне скоро выходить, прибавка к сроку мне не нужна. Но и отказаться нельзя: народ уважать перестанет. Короче говоря, я его тоже пнул пару раз. Его только после отбоя нашли. Он, между прочим, до сих пор в больнице прохлаждается на народные деньги, так что ему теперь тоже нормально.

На него, в общем, зла-то никто не держит, просто с тюрьмой у него незадачка вышла. Пришлось его малость поучить.

Вот с карасями сложнее. Тут ведь кого только нет: насильники, растлители, маньяки, которые детей убивают. До этих приходится как-то добираться. Хотя желающих полно: у нас тут полно народу сидит за тяжкие телесные. В общем, бить-то необязательно. Можно дерьма в тарелку подложить или в чай налить для аромата. Охране пофиг, они даже иногда нарочно их с нами оставляют, чтобы мы им мозги вправили.

Еще можно самому в изолятор напроситься за нарушение дисциплины. Иногда только так их и можно достать. Пошлешь охранника куда подальше, они это запишут, еще раз пошлешь или работать откажешься — в изолятор. Если подраться с охранником — вообще сто процентов, да еще и срок добавят. Правда, это уже лишнее, но зато до козлов дорвешься.