(сборник) - Слово солдате

Прибыв на станцию, они сами становятся организаторами погрузки, сводят к минимуму простой.

Все это доступно каждому шоферу. Сотни тысяч шоферов, работая по-стахановски, борясь за метры и минуты, дадут новые миллионы тонно-километров, необходимых для армии, для всей страны.

Отделение Лобова ведет борьбу за постоянную боеготовность машин, за ремонт на ходу, в пути. Порванную в пути камеру они не откладывают. Ее ремонтируют во время рейса в кабине помощники шофера Макеевин или Халоша, и уже на ближайшей стоянке в резерв командира отделения возвращается исправное запасное колесо. Профилактический осмотр и ремонт производятся во время погрузок и разгрузок. Крупный ремонт — в тех случаях, когда обстановка на фронте вынуждает к ожиданию.

Принципом своей стахановской работы они сделали ремонт на ходу, и потому удивленный диспетчер, спрашивая у Лобова при возвращении в парк, сколько дней потребуется на ремонт, получал неизменно ответ: «Все машины исправны и готовы немедленно в новый рейс».

Под Адрианополем взрывом немецкой бомбы тяжело повредило машину шофера Мальчикова. Казалось, отремонтировать ее не было возможности. Не хватало запасных частей, не было приспособлений для ремонта, стояли лютые морозы. Но у шоферов была воля к преодолению трудностей, чувство шоферской чести; им казалось позорным тащить на буксире машину в свою часть. Машину отремонтировали. И снова к родному батальону одна за другой подкатили все машины отделения Лобова.

* * *

Наши шоферы выросли в годы первых пятилеток, в напряженном труде и борьбе с природой.

Командиру отделения старшему сержанту Сергею Лобову всего двадцать три года. Он рос в труде и учебе. Окончил школу ФЗУ. Работал на заводе и за хорошую работу был послан на курсы шоферов. В первые дни Отечественной войны вместе со своей частью Лобов ушел на фронт.

Иван Адиянов, колхозник Саратовской области, стал заправщиком первого трактора, который появился в деревне в 1933 году. О нем писали в районной газете и за ударный труд послали учиться на курсы шоферов. И он, как и Лобов, завершил техническую учебу в Красной Армии, первоклассным шофером вернулся в колхоз и по зову страны в первый день мобилизации ушел на фронт.

Мальчиков и Дьяков — уже бывалые шоферы. Условия труда забрасывали их в Казахстан и Монголию. В армии один из них служил на персидской границе, другой — на границе с Финляндией.

Самый молодой в отделении, комсомолец Иван Полигалов, окончив ФЗУ, потянулся к машине; он успел до войны исколесить Урал и Сибирь, работая на лесозаготовках.

Сила и знание, русская сметка и упорство, помноженные на чувство взаимной выручки, боевой дружбы, — вот закон бойцов отделения Лобова. Все вместе берутся они за любую трудную работу, быстро и точно выполняют ее. По внешности они удивительно похожи: сильные, кряжистые, мужественные и ловкие.

— Дружные в работе, дружные в быту, четкие в строю, а сядут обедать — ну точно одна семья! — с любовью говорит о них комиссар полка Парасюк.

Много сил и командирского чутья проявил старший сержант Лобов, сплачивая свое отделение. Отличный шофер, он вначале, как сам говорит, «попал в беду». За красивый почерк его сделали писарем в штабе. Немало просьб было написано Лобовым, пока ему не разрешили уйти в автоотряд, к любимым машинам. Получив отделение, он просил только об одном; чтобы его людей не откомандировывали, машины не обезличивали. И начав свою работу с воспитания людей, продумав, как рационально использовать время, хорошо подготовив машины и выжав из них все, что можно, Лобов добился результатов, за которые правительство наградило его орденом «Знак Почета».

Пример работы отделения Лобова широко распространился в подразделениях батальона и полка.

В своем обращении к авточастям Красной Армии полк призывает бороться за то, чтобы 98-100 процентов всех машин были всегда в боевой готовности, как винтовка пехотинца. Полк призывает бороться за каждый километр пути, за каждую каплю бензина.

Когда задушевно побеседуешь с бойцами отделения Лобова, и они, скромные в начале разговора, даже застенчивые, разговорятся, ясно чувствуешь, как за простыми их словами кроются большие для страны нашей, для всего государства дела.

— У нас один бензиновый бак на всех — запас горючего СССР, и каждый из нас и все мы за его расход отвечаем, — говорит большевик Адиянов.

— Мы видим, кого везем и что везем. Чем медленнее будет подвоз, тем медленнее наступать будут наши части, тем дольше будут топтать наши земли враги, — говорит шофер Мальчиков. — Мы видели своими глазами, что фашисты творят с нашими людьми, и нельзя нам медленно ехать. Ненависть к врагам гонит нас вперед!

Константин Паустовский

ПРОСЬБА БОЙЦА ТЕРЕХИНА

Правая рука у меня разбита осколком, лежит в лубке. Сам я ни одного слова нацарапать не могу. Так что у меня к вам великая просьба: напишите за меня письмо Петру Гавриловичу Голубеву в Ленинград. Живет он на Мойке против Певческого моста. Его на Мойке все знают. И вы про него слыхали! Да как его не знать, старика? Он первостатейный художник. Скольких мальчишек приохотил к живописному делу, вывел в люди! И меня, было, начал выводить, да война малость задержала это дело.

Я Петра Гавриловича знаю давно. Я родом из-под Новгорода Великого, из тех мест, куда он приезжал летом работать. Край наш древний, пустынный. В городках летом липы цветут, хозяйки сушат липовый цвет на окошках, в каждом саду пчелы гудят. А за городками — синий лен, и холмы, и леса, и озера с такой чистой водой, что иной раз не разберешь, вода это или воздух. А воздух у нас легкий, пахнет брусникой. И очень уж тихо у нас. Бывает, дождь прошумит в кустах, иволга просвистит, пастух заиграет на рожке, соберет свое стадо — и опять ничего не слышно.

А вместе с тем знаменитый наш край. В деревнях, в погостах — да хотя бы в нашей деревне — стоят такие церкви, каких, говорят, и в Италии нету. Белые, строгие, обмерные, построенные по верному глазу. В таких церквах — стенная роспись. Называется — фреска. Жаль, что вы не видели. Сотни лет прошли, а роспись эта горит и горит, будто с каждым годом краска на ней молодеет. Работали эту роспись и строили здания — наши предки, простые мужички, зипунные живописцы. Наше это, крестьянское мастерство. А вот видите, большие художники приезжали любоваться на их работу и прикидывали и так и этак, чтобы добиться секрета старых красок. И Петр Гаврилыч за этим приезжал, срисовывал фрески в нашей церкви и нам, мальчишкам, велел, чтобы мы не били церковные окна и не портили роспись.

Жил я в деревне с отцом. Мать у меня умерла очень молодой. Я ее совсем и не помню. Говорят, была красавица. Особенно про глаза ее вспоминают: очень синие были у нее глаза. Отец мой был человек спокойный и любил ремесло. Дуги он делал росписные. Бывало, в ясный день развесит их сушиться по избе, так лучшего праздника для нас, для ребят, и не надо. На дугах накрашены разные травы и цветы, и дубовый лист, и узоры, и желтые птицы, и козероги. Прямо ярмарка! Под такую дугу подвесь бубенец и вали по дорогам, пыли, заливайся, спорь звоном с птицами, пугай журавлей! Петр Гаврилыч очень отца за эти дуги уважал и, бывало, все говорил: «Талант у тебя, Прохор, великий, и дуги твои можно показывать в Эрмитаже рядом с картинами». А отец только смеялся. «Мне бы, — говорит, — Гаврилыч время, да не такую кучу ребят; да дорогую краску, я бы еще и не то сделал».

Когда я подрос, взял меня Петр Гаврилыч с собой в Ленинград и отдал в художественную школу. Я там первое время ходил как спросонок, никак не верил, что все кругом настоящее. Стою час, стою два, смотрю на какой-нибудь дворец и пугаюсь даже, до чего великолепно все это придумано и сделано. Даже милиционеры меня иной раз гоняли. «Чего, — говорят, — ты стоишь тут, как тумба! Проходи по своему делу!» А разве это не дело — таким городом любоваться. Это, может, важнее, чем ихние светофоры.

Что-то больно я уж разговорился. Да... так вот о чем Петру Гавриловичу хотел я написать. Началась война. Пошел я в Красную Армию. У нас в роте все ребята подобрались с севера. Все краснощекие, сероглазые. Наш лейтенант даже смеялся. «Действительно, — говорит, — вы настоящие красные бойцы». Объяснил он нам, что в старину слово «красный» обозначало красивый, очень ладный.

Боев было много. И так уж привелось, что отходил я со своей частью через родные места. Было это осенью. Первые морозы легли на землю, а снега еще не было. И от тех морозов все дни падал и падал желтый лист, засыпал чистые наши озера, синие наши реки, и солнце стояло невысоко. А воздух был горьким, прямо как слезы. Очень трудно было бойцам отдавать каждую межу, каждую березу.

А зимой начали мы наступать, гнать врагов со своих полей. И опять так привелось, что подошли мы к своей деревне. Называется она Великий Двор. Деревня наша стоит на яру над рекой. С колокольни старой нашей церкви очень далеко видно. Старухи нам, ребятам, всегда говорили: «Полезай на колокольню — половину России увидишь. Только, гляди, не испугайся».