Медицинский террор. Лечиться или жить? - Светлана Троицкая

Женщины, погубившие во чреве своих детей, чаще всего гораздо раньше прихода смертного часа начинают испытывать запоздалые муки раскаяния за содеянное. Оказывается, намного легче удалить ребенка из утробы матери, чем память о нем из ее души. Даже когда женщина на рассудочном уровне относится к аборту, как к «единственному выходу из создавшегося положения» и умом своим оправдывает его — все это может сосуществовать с полным отрицанием аборта на уровне ее подсознания.

По мнению священника Александра Захарова, как бы женщина ни бодрилась и ни уговаривала себя — аборт всегда вызывает у нее глубокие переживания, чувство душевной боли, стыда и невосполнимой утраты.

Доктор Сьюзен Стенфорд из США, которая сама прошла через аборт, пишет:

«Я не знаю, у кого из людей сердца так сломаны, как сердца женщин после аборта.

Если поначалу и возникает ощущение облегчения, то очень скоро на смену ему приходят противоположные чувства: безотчетный страх, глубокое уныние, жгучее чувство вины, сопровождаемое стыдом, тоска.

После аборта разрушается доверие между супругами, часто такая ситуация приводит к распаду семьи. Еще чаще прекращаются отношения, которые были вне брака. Множество женщин признавались, что не могут любить мужчину, из-за которого прервали беременность. Как соучастников преступления, о котором оба не хотели бы вспоминать, их тяготит общество друг друга. Нередко у женщин проявлялось сексуальное безразличие, чувство неприязни, даже ненависть к несостоявшемуся отцу ребенка. Последствия этого — бессонница, кошмарные сны; возникают сексуальные расстройства, женщина начинает тянуться к алкоголю, наркотикам и порой решается на самоубийство».

Священник Александр Захаров рассуждает:

Женщина — источник жизни. Когда она беременеет — что бы ни говорили ей о «скоплении клеток», какими бы доводами рассудка она сама себя ни уговаривала — душа ее твердо знает, что в ее теле растет ребенок. Если она изменяет своему призванию и решает прервать зародившуюся в ней жизнь — это оскверняет основу основ ее женской природы. Она из источника жизни становится вместилищем смерти, вместо детородительницы делается детоубийцей. Такое надругательство над своей природой безнаказанно для нее пройти не может.

Женщины — всюду женщины. И везде, где есть аборты, в любой стране мира, встречается одна и та же картина женского горя и страданий. Русскому священнику она знакома до боли. Почти в каждой женской исповеди — от совсем юных особ до глубоких старух — приходится встречаться с этой незаживающей раной в душе кающейся, видеть намученные душевной болью глаза, катящиеся из этих глаз горькие запоздалые слезы…

И, глядя на все это, невольно содрогаешься, и появляется желание сказать: «Женщины! Милые! Что же вы делаете? Опомнитесь! Очнитесь! Кого вы заставляете страдать?! Прежде всего и больше всего тех, кого надо больше всего любить и оберегать — своих родных деток и самих себя!

В заключение этой главы хотелось бы привести сон одной женщины и текст молитвы матери о загубленных в утробе детях, читать который нужно всю жизнь.

Погребенные заживо

Как-то раз я приехала домой и почувствовала себя очень плохо. С трудом добравшись до постели, тут же погрузилась в зыбкий сон, сходный с тем, какой случается при высокой температуре.

Как в бреду, когда явь путается со сновидением, я кружила по мрачной местности — без солнечного света, без растительности, среди серых камней. Самым мучительным в этом сновидении был звук: металлически-скрежещущее подобие музыки. Больше всего хотелось избавиться от этих звуков, хотя местность, по которой я шла, была не менее отвратительной, чем звуки.

Мне хотелось кричать, звать на помощь, но язык и губы высохли, окаменели. Тогда раздался голос, никакой — без всякой интонации. Он сказал: «Все это мое. Слушай». Музыка стала превращаться во что-то знакомое и еще более мучительное: механический, жужжащий, монотонный звук, прерываемый отвратительными всасывающими всхлипами. От него было больно, определенно больно где-то внизу живота.

И снова раздался тот же голос: «Перемололи, разорвали на части, порезали… перемололи, разорвали на части, порезали.» «О чем это?» — мысленно кричала я. «Мальчика твоего, ребеночка, хорошенького мальчика. Голубые глазки, льняные волосики, розовое тельце. Перемололи, порезали, разорвали на части.» «Нет-нет!» — все так же беззвучно кричала я, грудь болела от немых рыданий. «Это сон, это обыкновенный кошмар, сейчас я из него выберусь». Но как это делается? Я забыла.

Теперь я шла вдоль длинного темного рва, в котором угадывалось что-то живое. Смотреть было страшно, и все же я подошла к самому краю и заглянула. Дети! Их было много, так много, что самое это слово по отношению к такому количеству не значило ничего. Бесконечное число младенческих лиц виднелось на дне рва. Далеко-далеко, сколько хватало взгляда, были младенческие лица, с приоткрытыми глазками, полуоткрытыми ротиками.

Я силилась найти среди них своего мальчика, но не могла. Их были сотни, тысячи, миллионы. Младенцы были живые и втоже время казались погребенными заживо. Последним усилием попыталась я крикнуть, позвать — в надежде, что мой ребенок узнает голос и отзовется. Но голоса не было, я оставалась по-прежнему немой. Теперь слышалось лишь дыхание тысяч крошечных ртов.

Что-то нужно сделать, что-то сказать. Но что? «Господи, прости! Прости нас, Господи!» И тогда я вспомнила заветные спасительные слова: «Отче Наш! Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое». И пока я кричала слова молитвы, как делала это всегда во время кошмарных сновидений, ров стал отдаляться. Он отдалялся, отдалялся. и стал трещиной на обоях, на стене около моей кровати.

Этот фрагмент из книги Веры Приселковой «Не убивай меня, мама!». А ниже — текст обещанной канонической молитвы:

Господи, помилуй мя за убитых во чреве детей моих.

Господи, помилуй чад моих, загубленных мною во утробе моей, не лиши их Света Твоего Божественного, окрести их в море щедрот Твоих, спаси их неизреченною благостию Твоею. Меня же помилуй и прости за мой великий грех. Аминь.

«Он был убит не на войне»

P.S. Когда эта книга уже была написана и предварительно сдана в издательство, ко мне в Александро-Невской лавре неожиданно подошла очень красивая и элегантно одетая женщина и протянула книгу своих стихов. Это оказалась известная петербургская писательница, литературовед и поэт Алла Константинова. Я наугад открыла ее поэтический сборник. «Ах, это чудо сдвоенных зеркал.» (СПб, 2010) и сразу наткнулась на стихотворение «Он был убит не на войне». Я попросила Аллу Константинову использовать его в своей книге, и она любезно разрешила пользоваться ее творчеством. Поэтому прежде чем предложить вашему вниманию ее стихотворение, хочу передать здесь ее краткие рассказы о встречах со старцами и священниками.

Одного православного старца попросили помолиться и спросить Господа, почему у России мало деятелей, правителей, полагающих душу свою за Россию.

Старец сказал: «Я уже спрашивал. Был в строгом посте и молитве. И был дан мне ответ от Господа: «Я давал вам таких деятелей и правителей, но вы убивали их в утробах ваших матерей»».

А один русский священник мне как-то сказал: «Русские женщины должны были народить множество людей, которые бы заселили Сибирь. Поскольку этого не было сделано, земля передается китайцам. Уже сегодня на просторах сибирской земли на одного русского приходится десять китайцев». И еще он сказал: «Именно поэтому старцы и говорят, что будет война с Китаем и китайцы захватят всю землю до Урала».

Он был убит не на войне.Он был убит вчера во мне.Мой сын, мой мальчик, мой герой.Мне ночью снилось: он — живой.Как я забылась, как могла?Как жизнь мою покрыла мгла?Ведь он был рядом — за спиной.Еще не зачат, но — со мной.Он в духе жил. Он в духе — жив.Он был бы статен и красив.Русоволос, как мать с отцом.С простым и ласковым лицом.Он мог меня еще назватьНеоскверненным словом «мать».Он думал: «Мы теперь — семья.Мы вместе будем — мать и я.Потом я маме помогу.Я стану сильным, я смогу.Я буду умный и большой.Я с мамой — жизнью и душой».Еще не знал он, кто враги.Но различал отца шаги.Но слышал близких голоса,Но видел все — невидим сам.Он все любил, что любит мать,Чтоб лучше жизнь ее понять.Я жизнь поставила на кон.Он был уже приговорен,Он «жить мешал», а он за матьГотов был искупленьем статьИ бремя жизни понести.А я его. Сынок, прости!Защитник, друг, сынок мой, какТы там в нигде, одетый в мрак?Я не могу теперь понять,Как я могла убийцей стать.Но не вернуть, не воскресить.Я не могу себя простить.Мне этой боли — не избыть.Я не могу тебя забыть!Живу — как все, но мне не снятьУбийства тяжкого печать.

Санкт-Петербург, 2006

И последнее. Хочу добавить, что по древним правилам церковного суда за грех аборта женщина отлучалась от причастия на 10 (!) лет. И муж ее тоже, если он знал о ее решении или как-то способствовал ее желанию уничтожить их будущего ребенка в своей утробе.