Хpоники российской Саньясы. Том 1 - Владислав Лебедько

В: — А вы проводили с собой какие-нибудь эксперименты?

И.Н.: — Да, конечно. Но я в этом смысле был аккуратен, меня звали «мастером по технике безопасности». Я делал все последовательно и по правилам.

В: — Может быть вспомните какие-нибудь случаи?

И.Н.: — Ну, самое интересное было тогда, когда я захотел попробовать полное разотождествление. Я подготовил трех ребят своих: каждый из них должен был принять под свое руководство на время эксперимента — один — мое тело, другой — психоэнергетику, третий — сознание. И это удалось — я разотождествился и они потом рассказывали, как мое тело выполняло мышечные движения, как команды того человека, которому оно было поручено, психоэнергетика и сознание — тоже. Я же пребывал в пустой, как пустота пустоте и темной, как темнота темноте. Это было очень любопытное переживание, но самое смешное оказалось потом, когда все закончилось; они очень удачно меня вывели, встретили, собрали грамотно. Сидим, пьем чай, как вдруг я обнаруживаю у себя в голове каких-то пионэров, — какие-то образы пионеров в красных галстуках. Я говорю: — «Что такое? У меня в голове какие-то пионеры. Откуда?». Тогда Ева спохватилась — «О, — это мои!» — она тогда в школе работала.

Потом, например, перенос точки восприятия. Я и сам это делал и других людей потом учил — когда можно посмотреть на себя глазами человека, сидящего напротив, — это очень любопытно, когда видишь сам себя.

Вообще разные были практики. Многое мы пробовали, но все это не привлекло надолго мое внимание, потому что сиддхи есть сиддхи, — они приходят и уходят по мере необходимости. Самая большая сложность — так построить свою жизнь, чтобы тебе все это было нужно, а иначе все это — просто баловство.

Когда мы «кроликами» работали в научных экспериментах, получалось много чего делать с приборами, влиять на их показания своим сознанием. В общем, все это баловство, но если к нему относиться нормально, критично, то оно освобождает от интереса к неглавному.

В: — По поводу интереса к главному: наверное, в те годы люди проходили к какой-то реализации только на мощном устремлении. И, наверняка бывали ситуации крайне рискованные? (— «Ну.» — полусонно кивнул И.Н.). Вы можете какие-то такие ситуации вспомнить, когда удавалось пройти как по лезвию бритвы между какими-то крайностями только за счет силы устремления?

И.Н.: — Ну, это сложно сказать. Это немного такая романтизированная постановка вопроса. Вот, например, когда я делал полное разотождествление, — это тоже крайность, собственно говоря, и риск был, но в данном случае он был сведен к минимуму, так как была специально подготовленная команда.

Я знаю, что в те времена один человек в «психушке» целую диссертацию написал на тему всех этих «залетных», которые к нему попадали. Диссертация имела красивое название: «Неконтролируемый прорыв материалов бессознательного в сознание».

А так, ну какие там крайности? Ну, например, когда жрать было нечего, когда семью было нечем прокормить. Крайности могли возникнуть только у человека, который очень сильно был привязан к чему-то, к кому-то, к чему-то социальному особенно. Конечно, когда мне запретили работать с Театром, а как потом выяснилось и не только с Театром — меня нигде не брали на работу. Ну, конечно, это все для человека, который понимает, с чем он имеет дело было только стимулом. Это все — уроки. Получить сейчас такие уроки очень сложно:

В: — В отличие от того времени?

И.Н.: — Да, конечно.

В: — А почему?

И.Н.: — Какое наше время — тепличное, с этой точки зрения. Кого интересует какими ты там йогами или еще чем занимаешься? — Никого.

В: — Занимаясь какое-то время самопознанием, человек обычно подходит к такому моменту, когда приходиться расставаться с привычными ценностями и часто его начинает мягко говоря — колбасить. Это уже другой риск:

И.Н.: — Да я не думаю. Риск только в одном, — когда человек начинает без концептуальной позиции якобы расставаться, якобы нарушать социальные запреты, то есть, когда «свобода от» выводится на первый план, а вот для чего это делается, — нет никакого осознавания. Ну что такое потеря? Самое тяжелое переживание за всю мою жизнь было связано только с одним — с осознаванием одиночества.

В: — А как это произошло?

И.Н.: — Ну какая разница? Но это было тяжело, потому что то, что я сейчас называю так красиво в лекциях «Второе рождение», «Покидание социальной матки» — это все красиво звучит, а как переживание это было очень тяжело. Я был достаточно романтичным человеком по молодости, ну и вообще в целом, поскольку — художественная натура, и это было трудно. А остальное — ну что там — ну голодал, ну не имел работы:

В: — Что касается одиночества: это случилось вдруг или был какой-то промежуток времени, когда вы подходили к этому?

И.Н.: — Оно как бы логично было понятно, что это будет, но когда это наступило — это же выразилось в конкретных жизненных ситуациях и это длилось года полтора-два.

Я в одном убежден глядя назад, что главное, это способность к осознаванию — не концептуальному осознаванию. Иррациональные какие-то варианты возможны только в старых Традициях, при очень жестких отношениях Учитель-Ученик. Там жесткие отношения были построены сознательно и правильно, потому что это не давало ученику просто свихнуться. Я пережил однажды момент, когда я чувствовал, что вот-вот сойду с ума. Я понимаю, что с клинической точки зрения это было проявлением формы глубокой истерии, но как субъективное переживание оно было очень сильным, когда в течение двух часов я сознательно сопротивлялся этому.

В: — Сойти с ума в каком смысле?

И.Н.: — В клиническом смысле, причем пример такого, скажем, невеселого сумасшествия.

Несколько раз я очень серьезно хотел умереть. Я считаю, что это глубинные подростковые комплексы и когда они во взрослом возрасте всплывают, — это такое полуистерическое желание умереть, потому что жизнь кажется невыносимо тяжела, плюс одиночество — так получилось, что на тот момент мне было не с кем общаться, — те два человека, с которыми я тогда общался уехали за рубеж, эмигрировали. Это было довольно сложно, но с тех пор я имею постоянный контакт со своим источником информации, если говорить таким языком. И, когда это действительно необходимо, я знаю точно, что я могу обратиться и получить ответ, то есть я стал независим от какой-то человеческой личности.

В: — Это было следствием тех кризисов?

И.Н.: — Да, потому что при всем моем тогда полу-клиническом, суицидальном состоянии, одно-то во мне оставалось — я обращался к Традиции и Традиция мне внятно так отвечала (смеется), что все это глупости. А поскольку я имел опыт нахождения в состоянии, близком к критическому, — это было еще до встречи с Традицией, в армии, когда я чуть не погиб, то, собственно говоря, какие-то опорные точки были. Поэтому я с тех пор говорю, что смерть — сладкая, что смерть — соблазн, — я имею в виду преждевременную смерть. Это — как бы возвращение в матку, в предельную простоту.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});