Свет во мраке - Владимир Беляев

Первой пробирается в полутьме канала семья Кригеров. За ними ползут остальные. Они попадают в очень неудобную трубу с конусным дном. Ноги скользят, выворачиваются. Стенки трубы, соединяющиеся почти под острым углом, словно капкан, ловят каблуки туфель и ботинок. Жена Кригера падает, подбивает мужа, тяжестью своего тела придавив ему ноги.

Упавшие запрудили собою течение — вода подымается, заливая идущих позади. Дети кричат. Пепа Кригер плачет. В такие минуты любой ощущает уже холодное прикосновение смерти. И в это мгновение, словно по уговору, из темноты выплывает далёкий огонёк. Идущий время от времени очерчивает нимбы перед собой. Маленький Пава видит опознавательный сигнал Леопольда Буженяка и, забыв об осторожности, плачущим, звенящим голоском кричит:

— Польденька! Спасай!

Леопольд Буженяк слышит вопль мальчика, с которым он, человек, любящий детей, уже успел подружиться. Буженяк бросается на помощь. Он вытягивает из воды упавших и, пока суть да дело, прячет всех в заброшенной, но очень тесной трубе, едва достигающей полуметра ширины.

Целую ночь полуголые и босые, без тёплой одежды, беглецы ютились на сырых камнях. Тем временем Буженяк и Колендра, шныряя под городом по знакомым им каналам, подыскивали для своих подопечных новое, более надёжное убежище.

Под монастырём Бернардинов

Тяжёлой, но безопасной дорогой Буженяк ведёт беглецов в старый каменный канал, расположенный под монастырём ордена Бернардинов. Не только женщины, но подчас и мужчины застревают в узких переходах, в изгибах коллекторов. Буженяк подползает к ним, протягивает сильную руку, тащит их на себя.

Старый каменный канал расположен буквой «Т» под главным входом в монастырь ордена Бернардинов. Несколько сот лет назад он служил не то погребом, не то тюрьмой. Его протяжённость восемнадцать метров, ширина восемьдесят пять сантиметров, высота один метр двадцать сантиметров.

Переправив сюда беглецов, Буженяк принёс им несколько мокрых досок. Доски настелили чуть повыше протекающей воды. Впервые за пять недель пребывания под землёй издёрганные, затравленные люди рухнули в мокрой одежде на доски и уснули в горизонтальном положении.

Буженяк притащил беглецам карбидовую лампу, потом примус и другие предметы домашнего обихода.

Отчаянным оказался он человеком. Надоело ему таскать в зубах мешочки и портфели с картошкой. Какому-то крестьянину пригородного села удаётся прорваться в город, благополучно миновав все кордоны гестаповцев. Леопольд Буженяк замечает в городе эту подводу, гружённую мешками с картофелем, и договаривается с крестьянином. Подвода заезжает во двор дома на Валовой. Обрадованный быстрой сделкой, крестьянин великодушно предлагает снести картофель наверх, хозяйке. «Сваливай на землю, — требует Буженяк, — пускай старая холера сама себе носит!» Куча картофеля и двести килограммов вырастает на дворе.

Не успела ещё пустая подвода завернуть в соседнюю улицу, как Леопольд Буженяк и Коваль, открыв люк канализации во дворе, сыпят лопатами вниз картошку. На балкон четвёртого этажа выходит любопытный обитатель дома в утреннем халате. Он всматривается в работу канализаторов и кричит им: «Вы ошалели, дураки? Зачем картошку, выбрасываете?» — «Не волнуйся, она гнилая и проросла вся. Не видишь разве?» — отвечает Буженяк.

И лишь когда убрана последняя картофелина, они захлопывают крышку люка, чтобы поскорее опуститься вниз, и задать работу подземным пленникам. Не менее двух десятков раз придётся теперь обернуться Кригеру и его товарищам, прежде чем вся картошка будет перенесена в канал под Бернардинским монастырём.

Ничто не пропало под землёй, напрасно, даже перегорелый карбид. Его насыпали в мешок и заткнули такой необычной пробкой люк, ведущий на волю. Когда люк закрыт, под землёй можно громко разговаривать и даже петь вполголоса. Беглецы вспоминают советские песни, слышанные ими за те двадцать два месяца, когда Львов был советским.

«Москва моя»

Взрослые и дети поют любимую «Катюшу», «Летят самолёты, сидят в них пилоты» и, разумеется, одну из самых любимых песен львовян, особенно привившуюся в городе, — «Песню про Москву». Узники, быть может, самой страшной тюрьмы на свете поют разными голосами тихо и взволнованно: «Москва моя, страна моя, ты самая любимая!» Песня трогает всех до слёз, потому что любое её слово переплетено с единственной надеждой на Москву. Откуда же больше ждать помощи? Родные, близкие, знакомые, те, что когда-то жили наверху, убиты.

Беглецы, загнанные в темноту, перебирают в памяти всех дальних родственников, которые живут в Америке, в Палестине, в Англии. В самом лучшем положении Галина — дочь часового мастера из местечка Турки. Её родной брат живёт в Америке. Он хорошо учился когда-то во Львовском университете, но вынужден был покинуть Львов в ноябре 1938 года после того, как польские студенты — «эндеки» зверски избили его в одной из аудиторий старинного университета. Галина Винд отлично помнит адрес американского брата.

Но Галина не могла знать тогда, что брат не сможет помочь сестре оттуда, из далёкой заокеанской страны, где уже зреют семена нового американского фашизма!

…Течение времени почти незаметно. Люди потеряли бы счёт дням, если бы не вести с воли, которые приносили Буженяк, Колендра и Коваль. Изредка, чтобы побаловать детей, Буженяк приносит им в портфеле то землянику, то черешни. Надо было видеть, какую радость доставляли ребятишкам эти вестники лета, занесённые в мрачный и тёмный мир.

Однажды хладнокровие Коваля спасает всех беглецов от неминуемого провала. На улице Романовича — очень, удобный спуск в подземелья Львова. И до Бернардинского монастыря оттуда недалеко. Вот почему несколько раз Коваль именно здесь опускал под землю Буженяка и Колендру, нагруженных припасами. Коваль не знал, что агент гестапо, ведущий наблюдение за улицей, сквозь жалюзи из квартиры углового дома, заметил набитые портфели в руках у канализаторов. В следующий раз, не успел Коваль закрыть крышку люка за ними, как агент выскочил на улицу, показал свой значок и опросил: «Что они понесли туда, в канал?»

Коваль спокойно улыбнулся и сказал:

— Спустись и посмотри!

Такое предложение не очень улыбнулось гестаповскому шпику. Он повертелся, повертелся и скрылся. Чтобы сбить его с толку, Коваль вскочил в проходивший по улице трамвай, проехал несколько остановок, затем пересел на следующий, пока, наконец, не убедился, что за ним не следят. Он пробрался в канал через другой люк и предупредил товарищей, что отныне спуск и выход на улице Романовича для них должны быть закрыты.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});