Дневник гауптмана люфтваффе. 52-я истребительная эскадра на Восточном фронте. 1942-1945 - Гельмут Липферт

Когда я отворачивал, мою машину сотряс мощный удар. Ага, я совершенно забыл, что позади меня был еще один. Я немедленно резко спикировал. Русский больше не стрелял, и я не видел его у себя сзади. Я продолжал пикировать к Керчи. На 1500 метрах и скорости 600 км/ч я потянул за ручку управления, чтобы выйти из пикирования. Она подалась удивительно легко. В тот же самый момент я понял, что все еще пикирую и что руль высоты не реагирует. Я мгновенно отбросил мысль выпрыгнуть с парашютом, потому что на такой скорости не смог бы покинуть самолет.

Керчь становилась все ближе, и через несколько секунд я должен был врезаться в центр разрушенного города. Вдруг у меня возникла мысль: триммеры. Проклятье, триммеры! Я установил их в положение «перетяжелить нос», когда начал пикирование.

С такой скоростью, на какую был способен, я начал обеими руками крутить штурвал управления триммерами.[88] Я выровнял самолет прямо над Керчью. Она была так близко!

Поскольку я все еще находился в воздухе, то осмотрел свою машину и обнаружил пулевую пробоину в крыле, прямо около конца элерона. Я был потрясен, когда, отклонив ручку управления влево, обнаружил, что элерон заклинило и он лишь слегка двигается. Как приземляться без руля высоты и без работающего элерона? Но это было еще не все. Я нашел свой аэродром и собирался начать заход на посадку, когда самолет начал сваливаться в пикирование, едва скорость стала ниже 300 км/ч.

Тем временем я приблизился к аэродрому. Стало ясно, что придется садиться «на живот» на скорости 300 км/ч. Я начал разворачивать машину, пока она не встала по оси аэродрома. Он находился прямо передо мной, и мне повезло, что в тот момент никто не собирался взлетать или садиться.

Я осторожно снижался к летному полю и убрал газ перед самой посадкой. Лопасти винта немедленно ударили по земле. Машина подпрыгнула и упала на землю, затем снова подпрыгнула в воздух и опять ударилась о землю. Самолет еще несколько раз подпрыгнул и, наконец, заскользил на «животе». В конце концов он остановился перед маленьким пригорком на краю посадочной полосы.

Я выбрался наружу и осмотрел повреждения. На сей раз я получил только два попадания, но в этом случае мне больше и не требовалось.

Мой ведомый приземлился после меня. Он видел все и подтвердил мою 84-ю победу. Однако его подтверждение было не нужно, поскольку на командном пункте уже хорошо знали о моем бое. Там знали даже гораздо больше, и я смог узнать, что сбил одного из хорошо известных русских летчиков-истребителей. Наш пост радиоперехвата обнаружил частоту, использовавшуюся двумя вражескими истребителями, и перехватил следующие обрывки их радиопереговоров: «Внимание! Два мессера выше нас. Мы атакованы! Разворот! Внимание, атака снова! Он приближается! Продолжай разворот!» – «Я должен спикировать, иначе он подстрелит меня!» – «Выводи! Он не пошел за тобой! Скорее, он попал в меня!» – «Снова попадания! Быстрее, обстреляй этот жалкий мессер! Помоги мне! На помощь, на помощь! Я – М., прошу помощи. У меня жена и дети! На помощь, на помощь!»

Я чувствовал жалость к этому бедняге, тем более что мог понять, как плохо ему, должно быть, было. Я сам был близок к призыву о помощи предыдущим днем. Возможно, эта проблема волновала бы меня в течение некоторого времени, если бы четырьмя днями позже тот же самый пост радиоперехвата не сообщил новость, что мой «товарищ» М. снова с увлечением носится в небе. Он благополучно опустился на парашюте и был выловлен из воды своими товарищами. Возможно, позднее он сбил некоторых из моих товарищей.

В это время мой друг Хейнц Захсенберг снова стал предметом разговоров. Он ненавидел и презирал «собачьи схватки». Он отказывался вступать в маневренный бой с врагом, вместо этого одерживая свои победы элегантно и с превосходством. Он всегда утверждал: «Я постоянно выше всех. Если я лечу слишком низко, по неосторожности или вынужденно, то тогда я быстрее, чем кто-либо!»

Да, у Хейнца были свои причуды. Они начинались на взлете. Он всегда забирался в свою машину одним и тем же образом и мог трижды вылезти из своего «Мессершмита», стоявшего с уже работающим двигателем, и не взлетать, потому что его механик, обер-ефрейтор Роммель, не помахал ему, когда он собирался выруливать на взлет. Поднявшись в воздух, он первым делом надевал «шноркель»[89] – кислородную маску. Хейнц утверждал, что не может летать без кислорода и всегда носил маску.

Однажды мне представилась возможность вылететь на самолете Захсенберга. В ходе полета я так и не смог определить скорость, на которой двигатель его желтой «восьмерки» работал бы ровно. Но почему? Все оказалось очень просто, Хейнц признавал лишь одно положение дросселя в воздухе – полностью открытым!

Крымская погода также была не по вкусу Хейнцу. Облака обычно висели довольно низко, так что он летая очень близко к нижней кромке облачности на максимальном газе.

Мы вместе летели в одном звене в один из этих тоскливых зимних дней, когда кромка облаков была на 2500 метрах. Мы набрали высоту и оказались над Керченским проливом. Хейнц не имел никакого желания летать над морем и вместе со своим ведомым резко развернулся, чтобы направиться на юг вдоль побережья непосредственно под облачной кромкой. Поскольку в назначенном нам районе были замечены русские, я хотел пролететь, по крайней мере, до косы Тузла – маленького острова посередине Керченского пролива К сожалению, врага нигде не было видно. Поэтому мы тоже развернулись и неторопливо полетели в юго-западном направлении к побережью.

Затем я увидел одиночный самолет. Внезапно из облаков выпал другой самолет и обстрелял первый. «Ага, – подумал я, – это Захсенберг». В то время как первый самолет упрямо придерживался своего курса, второй выполнил вторую атаку, отвернул и снова атаковал. За самолетом впереди уже тянулся большой шлейф вытекавшей охлаждающей жидкости, и он направлялся к нашему аэродрому. Русский – это, должно быть, был только он – снова исчез в облаках.

При заходе на посадку я увидел на летном поле обгоревший, дымившийся «Мессершмит». Это была желтая «восьмерка» Хейнца Захсенберга. Вот что случилось: осознавая свою высоту и скорость, Хейнц, как всегда, думал: «Никто не сможет достать меня!» Он перестал смотреть назад и сконцентрировался на обнаружении вражеских самолетов, уверенный, что его никто не застанет врасплох. Но вдруг из облаков позади него спикировал русский, получивший все преимущества. Когда пули начали стучать по обшивке его машины, Хейнца не взволновало, что дела идут не так, как надо: «Что-то с двигателем, сегодня он определенно стучит!» Лишь во время третьей атаки, когда очередью почти что срезало левый радиатор, Захсенберг не смог больше не замечать русского. Увидев прямо позади своего самолета большой красный нос врага, он начал маневрировать. Он спас свою жизнь, умело выполнив полупетлю.

Его «Мессершмит» был кучей хлама, но он смог дотянуть на нем до аэродрома. Там он выскочил из него и успел отбежать перед тем, как взорвался боекомплект.

Глава 5

Отступление в Крыму

24 января 1944 г. я в ходе одного вылета одержал свои 87-ю и 88-ю победы. Я продолжал выполнять боевые вылеты, пока 2 февраля не получил отпуск. В последнее время интенсивность боевых действий в воздухе возросла. Каждую неделю несколько наших пилотов не возвращались из полетов. Я был «на последнем издыхании», но собирался совершить перелет домой и обратно, хотя он мог бы стать столь же драматичным, как настоящий боевой вылет.

Как и полагалось, перед стоянкой 6-й эскадрильи стояла «транзитная машина». Это был самолет, больше непригодный для боевых вылетов, который требовалось перегнать в Германию для капитального ремонта. Но сначала я должен был перелететь в Грамматиково, где базировались две эскадрильи из нашей II./JG52. Этот довольно короткий путь из Багерово в Грамматиково почти добил мои расшатанные нервы. Как только я поднял машину в небо, она начала болтаться и скользить из стороны в сторону; я должен был работать изо всех сил, чтобы удержать ее в воздухе. Это было трудно, и любой русский новичок мог легко меня сбить.

Обильно вспотев, я, наконец, приземлился в Грамматиково. Я совсем не собирался снова садиться в этот самолет, но я хотел добраться до дому настолько быстро, насколько это было возможно, а путешествие по железной дороге отпадало, поскольку русские полностью отрезали Крым. Длинный окружной путь через Румынию по морю также казался мне слишком опасным. Так что я передал эту «скотину» механикам для «объездки», а затем совершил на ней пробный испытательный полет. Самолет все еще летел не совсем нормально, но я был готов рискнуть отправиться на нем в Николаев.

Я взлетел вместе с унтер-офицером, который тоже получил разрешение вылететь домой в отпуск. Немедленно после взлета мы начали набирать высоту и приблизились к русским позициям около Перекопа[90] на 5000 метрах. Мы слегка повернули на запад, в сторону моря. Я не испытывал никакой радости от полета над морем, потому что мой «ящик» настолько ужасно трясло, что я мог не бояться замерзнуть. Когда, наконец, я достиг высоты 6000 метров, то вспомнил о шести бутылках шампанского, уложенных в фюзеляже. Позднее, после посадки, я с облегчением обнаружил, что они благополучно пережили этот высотный перелет.