Ледяной поход. Воспоминания 1918 г. - Африкан Богаевский

Уже поздно ночью по страшной грязи я со своим штабом добрался до отведенного квартирьером дома и заснул мертвым сном под непрекращавшуюся ружейную трескотню…

Глава VIII

В Ново-Димитриевской

В станице Ново-Димитриевской мы пробыли целую неделю, с 16 по 23 марта.

Едва успели кое-как разместиться и немного отдохнуть, как утром 18-го большевики атаковали ее с двух сторон. Мне с полком пришлось защищать ее с севера.

Несколько атак противника было отбито почти исключительно артиллерийским огнем батареи полковника Миончинского. Сидя вместе с ним на красной железной крыше одного из домов северной окраины станицы, где был его наблюдательный пункт, я с удовольствием следил за его удивительным управлением огнем своих двух пушек, стоявших где-то сзади на улице. Современный артиллерийский начальник мне всегда казался дирижером какого-то гигантского оркестра, однотонные могучие инструменты которого отвечают громом выстрелов и свистом снарядов на каждую команду по телефону – его дирижерскую палочку. Миончинский, высокий, стройный, еще молодой полковник, был именно таким дирижером, замечательным «стрелком» в артиллерийском смысле этого слова. Царство ему небесное. Он погиб в одном из боев под Ставрополем в декабре 1918 года.

Атака красных с запада была отбита корниловцами и краснянцами.

В первый же день пребывания в Ново-Димитриевской станице генерал Корнилов подписал договор с кубанской высшей властью относительно подчинения ему кубанских вооруженных сил. Под грохот разрывов снарядов красных батарей, осыпавших станицу, в доме командующего армией шел горячий спор по этому вопросу. Представителям кубанской власти – войсковому атаману, членам Рады и правительства – трудно было отказаться от своей недавней самостоятельности и всецело подчиниться Корнилову, зная к тому же его крутой нрав. Кубанская власть хотела сохранить автономию внутренней жизни и управления своего отряда, подчинив его командующему Добровольческой армии лишь в оперативном отношении. Последний во имя азбуки военного дела – единства командования – настаивал на своем. Все же договорились.

Договор, подписанный обеими сторонами, заключался в следующем:

«1. Ввиду прибытия Добровольческой армии в Кубанскую область и осуществления ею тех же задач, которые поставлены Кубанскому правительственному отряду, для объединения всех сил и средств признается необходимым переход Кубанского правительственного отряда в полное подчинение генералу Корнилову, которому предоставляется право реорганизовать отряд, как это будет признано необходимым.

2. Законодательная Рада, войсковое правительство и войсковой атаман продолжают свою деятельность, всемерно содействуя военным мероприятиям командующего армией.

3. Командующий войсками Кубанского края с его начальником штаба отзываются в состав правительства для дальнейшего формирования кубанской армии».

Подписали: генералы Корнилов, Алексеев, Деникин, Эрдели, Романовский, полковник Филимонов, Быч, Рябовол, Султан-Шахим-Гирей.

В этом союзе не было взаимного доверия и искренности. Только суровая необходимость заставила обе стороны сойтись, и в то время, когда Корнилов с прямолинейностью солдата мало считался с представителями кубанской власти, держа их во время дальнейшего похода в черном теле, последние с трудом переносили такое отношение, видя в нем унижение не только своего достоинства, но и Кубани.

Через две недели Корнилова не стало. Но неискренние отношения между главным командованием Добровольческой армии и кубанской властью, постепенно ухудшаясь и приведя к ноябрьской драме 1919 года, закончились полным разрывом между ними перед новороссийской трагедией.

С постепенным прибытием в станицу Ново-Димитриевскую кубанских частей Добровольческая армия, увеличившись почти до 6000, была переформирована и получила следующую организацию:

1-я бригада – генерала Маркова. Офицерский полк.

1-й Кубанский стрелковый полк. 1-я инженерная рота. 1-я и 4-я батареи.

2-я бригада – генерала Богаевского.

Корниловский ударный полк.

Партизанский полк.

Пластунский батальон.

2-я инженерная рота.

2-я, 3-я и 5-я батареи. Конная бригада – генерала Эрдели.

1-й конный полк.

Кубанский полк (вначале – дивизион).

Черкесский полк.

Конная батарея.

Приняв бригаду, я сдал Партизанский полк генералу Казановичу, храброму офицеру с решительным, твердым характером. Сжившись за месяц почти непрерывных боев со своими партизанами, я хорошо знал их и умел ладить с ними. У генерала Казановича с места же вышел конфликт с есаулом Лазаревым, который позволил себе какую-то нетактичность по отношению к новому командиру, за что последний хотел предать его суду. Ценя боевые заслуги Лазарева, я не согласился на это, но вынужден был отчислить его от командования сотней, приказав ему состоять в моем конвое.

В своих воспоминаниях я еще не один раз буду говорить о Лазареве. Среднего роста, полный, коренастый, с светлыми, слегка навыкате, глазами, с кинжалом на поясе и башлыком по-кавказски за спиной, георгиевский кавалер, живой и энергичный, он невольно внушал симпатию своей смелой удалью в бою и веселье.

Под командой и надзором начальника, которого Р. Лазарев уважал или боялся, он вел себя сравнительно прилично, и его дебоши не выходили за пределы допустимого.

Атаман Краснов в одном из своих приказов по поводу одного из них обмолвился словом: «Беспутный, но милый моему сердцу Роман».

Но когда он становился почему-либо самостоятельным, то его выходки граничили уже часто с преступлением. Но о них речь впереди. Очень характерный отзыв дал о нем кто-то из тыловых начальников на Кубани в феврале 1920 года, жалуясь мне телеграммой на какую-то его проделку: «В бою незаменим, в тылу невыносим…»

Кончил Роман трагически – по суду был расстрелян в Крыму.

Я жил со штабом в хате какого-то иногороднего, по-видимому, большевика, бежавшего с семьей при нашем приходе в станицу. Мне предоставлено было почетное место – на широкой кровати в углу. Мои офицеры устроились вповалку на полу, один даже под моей кроватью. Вскоре пришлось перебраться на пол и мне, так как многочисленное и разнообразное «население» хозяйской кровати атаками, более жестокими, чем большевиков, заставило меня позорно бежать с поля битвы.

Отдыхали, высыпались за весь поход, приводили в порядок потрепанные вещи. Молодежь придумывала разное меню обедов из муки, картошки, молока и прочей деревенской снеди, которой в общем было достаточно, и от души хохотала, вспоминая какие-нибудь смешные эпизоды из только что пережитых боев. Зубоскалили и надо мной, хотя и сочувствовали, когда, проснувшись в одно непрекрасное утро, я оказался без сапог; с вечера поставил сушить их на печь, а утром кто-то растопил ее, не посмотрев, и они сгорели…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});