Советские космонавты - Михаил Ребров

Всюду валялись куски железа и фольги, болты, шурупы, гвозди, гайки. На столе — кучи конденсаторов, катушек, радиоламп. Нянька ворчала:

— Дряни натаскал всякой... Изобретатель...

Она не раз порывалась выбросить весь этот «хлам», но тронуть боялась: «Вдруг током ударит!»

Потом пришло новое увлечение. Из обычного старого бинокля делал телескоп для наблюдения за звездами. Не все получалось, как хотелось. Переделывал несколько раз. Времени не хватало, поэтому порой недосыпал, порой пропускал занятия в школе. Отметки стали хуже, что явилось причиной серьезного разговора с отцом. Рассудили по-мужски: учеба прежде всего, остальное потом.

Однажды отец принес домой большую, купленную у букинистов книгу с золоченой надписью на корешке: «Солнце». Читал ее Борис не отрываясь. Но вскоре надоели и телескоп, и «Солнце». Стало скучно. Захандрил, забросил книги, прохлаждался во дворе. Любил бродить по ночным улицам, когда желтые огни фонарей расплываются в мокром асфальте, а в голове всякая чепуха. В такие минуты ни к чему душа не лежала. На отличников из класса смотрел как на «заучившихся психов». Все-то они долдонят, а толку чуть.

Борис становился замкнутым, молчаливым, порою резким и даже грубым... А, в общем-то, был обычным мальчишкой, каких тысячи. Пускал бумажных змеев, пробовал покуривать тайком. Бориса (тогда еще восьмиклассника) потрясла встреча с героями книги Митчела Уилсона «Брат мой, враг мой» Дэви и Кеном Мэллори. Один из них был совсем молодым, когда им удалось изобрести телевизионный приемник. Разве это не счастье? Обыкновенные уроки физики вдруг стали конкретными, а потому и интересными.

И он решил, что сделает телевизор. Не обычный, не стандартный, а по своей собственной, усовершенствованной схеме. Так он решил.

Борис засел за книги но радиотехнике, читал подряд все, что доставал. Добывал схемы, перечерчивал из журналов «Радио» узлы, придумывал различные усовершенствования. Новая идея настолько-захватила, что он забывал о сие, об обеде, уроках... И сделал.

До многих истин Борис в конце концов доходил сам. Отец говорил: «Чем больше за душой у тебя будет хорошего и полезного, тем больше сможешь передать людям».

Бориса влекло к искусству и технике, к медицине и физике. То пришла идея написать киносценарий, и он не отходил от письменного стола. То эта идея с телевизором, который он все-таки собрал. Свой, на восьми лампах. Качество изображения было неважным, слабеньким, зато телевизор получился легким и маленьким. В доме у Егоровых главенствующее положение занимала медицина — говорили об операциях, диагнозах, о гуманности профессии врача. Наверное, это и повлияло на выбор специальности. После школы подал документы в медицинский. Ребята отговаривали:

— Зря ты, Борис, пошел в медики. Это почему же?

— Ну что хорошего с больными возиться? Пенициллин им прописывать, таблетки разные... То ли дело — радиоэлектроника! Кибернетические машины строил бы, роботов разных...

Но он твердо решил, что с техникой покончено. Даже телевизор, детище свое, подарил товарищу.

...За окнами стемнело. Электричка пропела коротким гудком и остановилась. Прокатился раскат грома, встряхнул лохматую тучу, и по стеклам заструились серебристые нити дождя. Он весело запрыгал по платформе фонтанчиками брызг. Громко смеясь и стряхивая с волос капли, вошли три девушки. Сели неподалеку от нас. В руках книжки. Наверное, ехали сдавать экзамены: была пора сессий. На него посмотрели вскользь, просто так. А я подумал, что пройдет несколько дней или недель — и эти девчонки, увидев его портреты в газетах, будут вспоминать, откуда им знакомо это лицо.

На каждый космический Старт планета откликалась многоязыким голосом газет

Подошел встречный поезд. На его стеклах, словно бусинки, поблескивали дождевые капли, играя всеми цветами радуги. Улыбаясь одними глазами, Борис сказал:

— Красиво, правда?

— А что такое красота?

Он посмотрел на меня удивленно, потом пожал плечами:

— Красивое — это все: и березы с серебристой листвой, и птичьи голоса, и люди...

Он лирик, этот Борис, хотя говорить об этом не любит.

— Ну а что было потом?

— Потом? Учился в институте. В пятьдесят седьмом, помню, были мы на картошке, в колхозе. И вот — спутник. Спорол тогда было... Рассказываем бабке-хозяйке, у которой жили, а она: «Все это враки!»

— А как стал космонавтом?

— Я им еще не стал.

— Ну кандидатом?

— Просился.

— А все-таки?

— Серьезно. Много раз просился.

Я знаю, что все было много сложнее. Просились тысячи, даже десятки тысяч, а взяли...

Разговор прервался. Сидели, молчали. Каждый думал о своем. Он, наверное, о предстоящем полете. Я о нем. Что он за человек — врач, будущий космонавт Борис Егоров?..

Когда подъезжали к Москве, он заговорил снова:

— В юности, наверное, мало лишь прилежно учиться. Нужна любознательность. Я люблю мальчишек, для которых радио — это не сверкающий лаком фабричный приемник, а свой, своими руками собранный из медных катушек и старых радиоламп; я люблю людей, которым не терпится заглянуть в микроскоп, посмотреть в бинокль на звезды, которые могут подолгу сидеть около муравейника, разглядывая странную жизнь этого маленького «государства», которые любуются закатом, которые хотят знать больше, чем может им рассказать учебник...

А давно ли была она, его юность? Сколько весей отшумело с тех пор? Он много работал. Работал и учился, стал врачом, поначалу просто рядовым в огромной армии медиков. Тема его исследований — деятельность вестибулярного аппарата — тесно соприкасалась с проблемами космической медицины. Чтобы проверить теорию на практике, стал проситься в космонавты.

Тщательно готовился к полету. Готовился как врач, чтобы оказать необходимую помощь другим членам экипажа, готовился в случае крайней необходимости взять на себя работу товарищей.

Домашние не знали, где он пропадает днями и ночами. На вопросы отвечал коротко: работа, командировки. Отцу признался в последний момент. Борис Григорьевич задумался. Он отчетливо представлял сложность предстоящего полета, но знал и настойчивый характер сына.

— Решай сам, — было его мнение. Борис же решил давно.

...Сутки работы в космосе. А потом годы работы на земле. Борис защитил докторскую диссертацию, трудится в научно-исследовательском институте, опубликовал ряд интересных работ...

ПАРОЛЬ — МУЖЕСТВО

Павел Иванович Беляев

Летчик-космонавт СССР, Герой Советского Союза полковник Павел Иванович Беляев. Родился в 1925 году в селе Челищево Вологодской области. Член КПСС. Совершил полет в космос в 1965 году.

Личное дело офицера... Оно — как и тысячи других. Пролистаешь его и вроде бы все узнаешь о человеке: когда родился, где проходил службу, когда и куда переводился, как характеризуется командованием. Здесь указаны точные даты, номера приказов, подшиты разные документы, выписки, справки...

И все-таки это всего лишь бумаги. В них статистика, хронология. А как заглянуть в глаза и душу того, о ком здесь сказано: «Беляев Павел Иванович, военный летчик второго класса, член КПСС, родился 26 июня 1925 года...»?

Первый разговор с ним никак не клеился. Будто костер из зеленых веток — и гаснуть не гаснет, и гореть не горит. «Вырос в тайге, хотел летать... Учился, работал. Ну вот теперь здесь, в Звездном. Что еще? Жизнь как жизнь...» Это все, что он рассказал о себе.

Зато товарищи говорили о нем много, называя почтительно Павлом Ивановичем — ведь он старше других, жизненного и профессионального опыта у него больше.

...Деревня Миньково, где рос Павел, — таежная. Не потому, что глухомань, а просто окружили ее со всех сторон леса дремучие. Дом, где жили Беляевы, окошками на тайгу. Куда ни глянь — тайга. Уйдешь километра за три от дома, — не ровен час, медведя повстречаешь.

В селе немало заправских охотников. В каждой избе есть ружье, а то и не одно. Поэтому, собственно, и определялось: мальчишка или взрослый. Есть у тебя свое ружье, стало быть, ты уже не мелюзга, а самостоятельный человек.

У Паши своего ружья не было. Но охотничьи тропы он знал хорошо. Не раз мерил их размеренными шагами, уходя с отцом в тайгу на косачей, зайцев, а то и на медведя. Однажды, когда они сидели у шалаша после долгого пути, отец сказал: «Побудь здесь чуток, отдохни, а я пойду подранка поищу. Где-то неподалеку должен быть».

Отец ушел, а ружье оставил. Павлик слышал, как ломались сухие ветки под его тяжелыми яловыми сапогами. Потом все стихло. И вдруг рядом с шалашом сели два огромных косача. Рука сама потянулась к ружью, а когда коснулась холодного металла, отдернулась. Испугался. Ни разу не стрелял! Но удержаться не смог. Какая-то сила толкала к ружью: скорее, скорее. Громыхнул выстрел. И сразу звон ударил по ушам, острой болью завыла рассеченная губа. Во рту стало солоно...