Смерть Ахиллеса - Борис Акунин

— Да. Его мне будет вполне д-достаточно. От вас же мне требуется только одно: сообщите, где искать Мишу Маленького.

Надворный советник набожно перекрестился на ударивший сверху звон колокола.

— Есть на Хитровке отчаянное местечко. Трактир «Каторга» называется. Днем там обычная мерзкая пивнушка, а к ночи сползаются «деловые» — так на Москве бандитов зовут. И Миша Маленький частенько заглядывает. Самого не будет — кто-нибудь из его головорезов непременно объявится. Обратите внимание также на хозяина, отъявленнейший разбойник.

Хуртинский неодобрительно покачал головой:

— От моих агентов зря отказываетесь. Опасное место. Это вам не парижские тайны, а Хитровка. Никнут ножиком, и поминай как звали. Пускай хоть кто-нибудь из моих вас до «Каторги» доведет и снаружи подежурит. Право слово, не упрямьтесь.

— Благодарю покорно, но я уж как-нибудь сам, — самонадеянно ответил Фандорин.

Глава восьмая,

в которой происходит катастрофа

— Настасья, что ты орешь, будто тебя режут? — сердито сказал Ксаверий Феофилактович, выглядывая на крик в прихожую.

Кухарка была баба глупая, на язык невоздержанная, к хозяину непочтительная. Если и держал ее Грушин, то только по привычке и еще из-за того, что умела дура печь исключительные пироги с ревенем и печенкой. Но зычный ее голосина, которого Настасья отнюдь не берегла в вечных своих баталиях с соседской Глашкой, с городовым Силычем, с попрошайками, не раз отвлекал Ксаверия Феофилактовича от чтения «Ведомостей московской полиции», философских рассуждений и даже сладкого предвечернего сна.

Вот и нынче расшумелась проклятая бабища так, что пришлось Грушину вынырнуть из приятной дремы. Жалко — снилось про то, что он вроде бы никакой не отставной пристав, а кочан капусты, растущий на огороде. Будто торчит головой прямо из грядки, и сидит рядом ворон, и поклевывает в левый висок, но это совсем не больно, а, наоборот, очень покойно и приятно. Никуда не надо идти, спешить, тревожиться тоже незачем. Благодать. Но потом ворон расхулиганился — задолбил уже не на шутку, а по-жестокому, с хрустом, да еще, поганец, оглушительно раскаркался, и проснулся Грушин под Настасьины вопли с головной болью.

— Чтоб тебя еще не так скрючило! — вопила из-за стены кухарка. — А ты, нехристь, что щуришься? Я вот тя щас тряпкой-то по блину маслену отхожу!

Послушал Ксаверий Феофилактович эту филиппику и заинтересовался. Кого это там скрючило? Что за нехристь такая? Кряхтя встал, пошел наводить порядок.

Смысл загадочных Настасьиных слов прояснился, когда Грушин высунулся на крыльцо.

Ясное дело — опять нищие. Так и шастают по жалостливым замоскворецким улочкам с утра до вечера. Один — старый горбун, скрюченный в три погибели и опирающийся на две коротенькие клюки. Другой — чумазый киргиз в засаленном халате и драном малахае. Господи, кого только в матушку-Москву не заносит.

— Хватит, Настасья, оглохнешь от тебя! — прикрикнул Грушин на скандалистку. — Дай им по копейке и пусть идут себе.

— Дак они вас требуют! — обернулась охваченная гневом кухарка. — Энтот вон (она ткнула на горбуна) говорит, буди, мол, дело у нас до твоего барина. Я те дам «буди»! Разбежалася! Поспать человеку не дадут!

Ксаверий Феофилактович пригляделся к каликам повнимательнее. Стоп! Киргиз-то вроде знакомый! И не киргиз это вовсе. Пристав схватился за сердце:

— С Эрастом Петровичем что? Где он?

Э, да он по-нашему не понимает.

— Ты, старик, от Фандорина? — наклонился Грушин к горбуну. — Случилось чего?

Инвалид распрямился и оказался на полголовы выше отставного сыщика.

— Ну, если вы, Ксаверий Феофилактович, меня не п-признали, значит, маскарад удался, — сказал он голосом Эраста Петровича.

Грушин пришел в восхищение:

— Так поди узнай! Ловко, ловко. Если б не слуга ваш, вовсе ничего не заподозрил бы. Только не утомительно скрючившись-то ходить?

— Ничего, — махнул Фандорин. — Преодоление трудностей — одно из наслаждений жизни.

— На эту тему готов с вами поспорить, — сказал Грушин, пропуская гостей в дом. — Не сейчас, конечно, а как-нибудь после, за самоваром. Нынче же, как я понимаю, вы собрались в экспедицию?

— Да. Хочу заглянуть на Хитровку, в некий трактир с романтическим названием «Каторга». Г-говорят, там у Миши Маленького что-то вроде штаба.

— Кто говорит?

— Петр Парменович Хуртинский, начальник секретного отделения канцелярии генерал-губернатора.

Ксаверий Феофилактович только развел руками:

— Ну, этот много чего знает. Всюду глаза и уши имеет. Значит, в «Каторгу» собрались?

— Да. Расскажите, что за трактир такой, что там за обычаи и, главное, как до него добраться, — попросил Фандорин.

— Садитесь, голубчик. Да лучше не в кресло, а вон туда, на скамеечку, а то наряд у вас… — Ксаверий Феофилактович сел и сам, раскурил трубочку. — По порядку. Вопрос первый: что за трактир такой? Отвечаю: владение действительного статского советника Еропкина.

— Как так? — поразился Эраст Петрович. — А я полагал, это притон, воровская к-клоака.

— И правильно полагали. Но дом принадлежит генералу и приносит его превосходительству очень недурный доход. Сам генерал там, конечно, не бывает, а сдает дом в наем. У Еропкина по Москве этаких заведений много. Деньги-то, сами знаете, не пахнут. В доме наверху комнаты с дешевыми, полтиничными девками, а в подвале трактир. Но главная ценность генералова дома не в этом. На том месте при государе Иоанне Васильевиче обреталась подземная тюрьма с пытошным застенком. Тюрьму-то давно снесли, а подземный лабиринт остался. Да еще за триста лет новых ходов понарыли — сам черт ногу сломит. Вот и поди-ка поищи там Мишу Маленького. Теперь второй ваш вопрос — что там за обычаи. — Ксаверий Феофилактович уютно почмокал губами. Давненько он не чувствовал себя так славно. И голова больше не болела. — Страшные обычаи. Разбойничьи. Ни полиции, ни закону туда хода нет. На Хитровке выживают только две людских разновидности: кто под сильного стелется, да кто слабого давит. Посередке пути нет. А «Каторга» у них навроде большого света: там и товар краденый крутится, и деньги немалые, и все бандюги авторитетные наведываются. Прав Хуртинский, можно через «Каторгу» на Мишу Маленького выйти. Только как — вот вопрос. Напролом не сунешься.

— Третий вопрос был не п-про это, — вежливо, но твердо напомнил Фандорин. — А про то, где «Каторга» находится.

— Ну, этого я вам не скажу, — улыбнулся Ксаверий Феофилактович, откидываясь на спинку кресла.

— Но почему?

— Потому что я отведу вас туда сам. И не спорьте, не желаю слушать. — Заметив протестующий жест собеседника, пристав сделал вид, что затыкает уши. — Во-первых, без меня вы все равно не найдете. Во-вторых, найдете — внутрь не попадете. Ну, а попадете, так живыми обратно не выйдете.

Видя, что на Эраста Петровича аргументы не подействовали, Грушин взмолился:

— Не погубите, голубчик! По старой памяти, а? Пожалейте, побалуйте старика, ссохся весь от безделья. Так бы вместе славно прогулялись!

— Ксаверий Феофилактович, милый, — терпеливо, будто обращаясь к малому дитяте, сказал Фандорин. — Помилуйте, да ведь вас на Хитровке каждая собака помнит.

Грушин хитро улыбнулся:

— А уж это не ваша печаль. Думаете, вы один наряжаться мастер?

И начался долгий, утомительный спор.

* * *

Когда подходили к дому Еропкина, уже стемнело. Никогда еще Фандорину не доводилось бывать на печально знаменитой Хитровке после наступления сумерек. Жуткое оказалось местечко, какое-то подземное царство, где обитают не живые люди, а тени. На кривых улицах не горел ни один фонарь, неказистые домишки кривились то влево, то вправо, от помойных куч несло смрадом. Здесь не ходили, а скользили, шныряли, ковыляли вдоль стен: вынырнет серая тень из подворотни или неприметной дверки, позыркает туда-сюда, прошмыгнет улицей и опять растает в какой-нибудь щелке. Крысиная страна, подумал Эраст Петрович, прихрамывая на своих костыльках. Только крысы не поют пропитыми голосами, не орут во всю глотку, с матом и слезами, и не бормочут вслед прохожему невнятные угрозы.

— Вон она, «Каторга», — показал Грушин на мрачный двухэтажный дом, зловеще светившийся подслеповатыми оконцами, и перекрестился. — Дай Бог дело соблюсти и ноги унести.

Вошли, как уговорено: Ксаверий Феофилактович и Маса первыми, Фандорин малость погодя. Таково было условие, поставленное коллежским асессором. «Вы не смотрите, что мой японец по-русски не говорит, — объяснил Эраст Петрович. — Он во всяких переделках бывал и опасность инстинктом чует. Сам в п-прошлом из якудза, это такие японские бандиты. Реакция молниеносная, а ножом владеет, как Пирогов скальпелем. С Масой можете за спину не опасаться. А втроем ввалимся — подозрительно, это уж целая арестная к-команда».