Опасная колея - Юлия Федотова

— Барин! — взвыл швейцар и повалился в ноги. — Не погуби! Не сургент я, Перуном-громовержцем клянусь, Родом-прародителем, Дажьбогом-покровителем! Со страху великого будто затмение на меня нашло, себя не помнил, что творил — не ведал! Помилосердствуй, барин, семь ртов кормлю, не дай пропасть дитяткам моим! А-а-а! — несчастный старовер решил, что тут ему и конец пришёл, ему уже слышался свисток городового, лязг кандалов, тарахтение арестантской телеги…

— Ну, всё, хватит уже выть! — поморщился Тит Ардалионович, вовсе не собиравшийся доводить дело до крайности. Воевать со швейцаром ему больше не хотелось, нервное возбуждение прошло, он понял, что очень устал. — Вели, пусть нам покажут комнаты. Только смотри, чтобы не на нижнем этаже! — ночевать ему хотелось повыше — подальше от земли и от чёрных тварей, которые по ней бегают.

— И непременно с видом на площадь! — вставил своё слово Роман Григорьевич, дотоле выступавший в роли безмолвного статиста. Сцена со свирепым подчинённым и швейцаром-«инсургентом» его позабавила, отвратительная дрожь прекратилась, и голос звучал почти спокойно.

— Будет исполнено, ваше превосходительство! — выпалил швейцар браво, утёр кулаком слёзы и умчался искать спрятавшегося от греха ночного портье.

— А почему именно с видом на площадь? — полюбопытствовал Удальцев.

— Там фонари горят всю ночь, — был ответ.

Объяснять, зачем ему среди ночи понадобились уличные фонари, Ивенскому не пришлось — об этом Тит Ардалионович и сам догадался: на свету не так страшно. А замечание его насчёт первого этажа оказалось лишним — все жилые комнаты были расположены выше. Внизу находился только огромный обеденный зал, шикарный до невозможности: панели блестели позолотой, лепнина поражала своей причудливостью, в кадках зеленели южные растения, а стойка у входа ломилась от закусок. Не смотря на поздний час, здесь были расставлены вазочки с икрой, блюда с селёдкой, сырами разных сортов, вазы с оранжерейными плодами, множество бутылок с горькой можжевеловой водкой — для господ и сладкими наливками — для дам.

Удальцев так и обмер при виде этакого великолепия. Не от восхищения обмер — от ужаса и отчаяния! Ведь это, должно быть, безумно дорогая гостиница — запоздало понял он. И средств на проживание в такой роскоши у него решительно не имелось, а имелось всего-то девять рублей, оставшиеся от последнего отцовского перевода. Ох, и хорош же он будет, когда его, такого грозного и важного, выставит за дверь обиженный им швейцар!

— Ваше высокоблагородие! — убито прошептал он, — Роман Григорьевич!

— Да? — тот удивлённо взглянул в лицо подчинённого — бледное, в красных пятнах.

— Я… У меня денег нету! Здесь, должно быть, всё дорого очень…

— И что? У меня денег достаточно.

— Да, но не могу же я за ваш счёт… Как же я могу — за чужой счёт?… — лепетал он не хуже пресловутого швейцара. — Я лучше другой ночлег подыщу…

Роман Григорьевич смерил его взглядом, полным почти что искреннего негодования.

— Ну, конечно! Гостиницу за чужой счёт вы себе позволить не можете, гордость мешает! А бросить собственного начальника одного, ночью, перед лицом магической опасности — это пожалуйста, это, по-вашему, благородно! Пусть его чёрная гончая растерзает, вам-то что! Кстати, о чёрной гончей! Она ведь к вам была приставлена! Вдруг она лишь сделала вид, что ушла, а сама сидит и вас дожидается? — Ивенский валил все аргументы в кучу, не смущаясь тем, что они явно противоречат друг другу. — Только вы за дверь — она тут как тут, и снова за вами увяжется! Но если вас это не беспокоит — что ж ступайте, поищите себе какую-нибудь ночлежку для бродяг, там уж дорого не возьмут! И кстати, о каком это «чужом счёте» вы ведёте речь? В Канцелярии выдали деньги на дорогу и все необходимые расходы. На двоих выдали, не мне одному! — последняя фраза удалась Роману Григорьевичу особенно убедительно. Уточнять, что выдаваемая агентам сумма никоим образом не предусматривала их проживание в самой дорогой из гостиниц Северной Пальмиры, он, разумеется, не стал.

— Правда? Выдали? — уж так обрадовался Тит Ардалионович, что не надо возвращаться на мороз, чёрному зверю в пасть! Легко принял слова начальника за чистую монету, и спорить больше не стал.

Сердитым постояльцам отвели два номера по соседству, на третьем этаже. Были они, по здешним меркам, не самыми лучшими — других по ночному времени, не нашлось. Портье со страхом ожидал нового скандала, но его не последовало. Государевы слуги тихо-мирно водворились в доставшиеся им комнаты и велели не беспокоить до утра. Их и не беспокоили — даже приближаться к дверям боялись, если уж надо было кому из служащих мимо пройти, так крались вдоль стенки на цыпочках. Но спокойнее от этого господам агентам не стало.

Едва Удальцев лег в постель, сон с него как рукой сняло. Вместо этого появился страх. Мысль о чёрной гончей не давала покоя: где она сейчас? Отозвал её хозяин, напуганный угрозами Романа Григорьевича, или она по-прежнему рыщет в ночи под их окнами? Или не рыщет, а затаилась, к примеру, во-он в том углу, невидимая в свете лампы? И как быть? Погасить лампу, проверить? Жутко. Выбраться из-под одеяла, выглянуть в окно? Если она там, значит, её уж точно нет в углу… А если нет её на улице, значит, либо ушла, либо в углу. И мимо неё придётся возвращаться в постель. Нет уж, лучше не вылезать! Или вылезти? Или погасить свет?

Трудно сказать, как долго он, мучимый этими вопросами, ворочался с боку на бок, скрипел пружинами — час или сто лет, в ночи время идёт по-другому. Кончилось тем, что в номер постучали. Дверь была нарочно не заперта (под замом страшнее), и вставать он не стал, только крикнул полузадушено:

— Кто?

Это был Роман Григорьевич. Он вошёл в спальню и велел:

— Вот что. Берите одеяло и ступайте ко мне, у меня в номере есть неплохой диван. Вдвоём нам будет спокойнее.

Допустить мысль, что его блистательного начальника мучили те же страхи, что и его самого, Тит Ардалионович не мог, поэтому вообразил, будто скрипом своим перебудил всю гостиницу. Ему бы о том подумать, что в таких дорогих номерах стены должны быть достаточно толстыми, чтобы постояльцы не мешали друг другу шумом. Но он не подумал, и страшно смутился. Завернулся в одеяло, мышью прошмыгнул в соседний номер и замер на диване без движения, даже дышать старался как можно тише и реже. Понятно, что крепкому и здоровому сну такое поведение не способствовало.

— Удальцев! Эй! — окликнул Роман Григорьевич с кровати спустя некоторое время. — Вы там не померли?

— Нет! — пискнул несчастный в ответ.

— Спите?

— Нет! Я думаю!

— Полезное дело, особенно среди ночи. О чём, если не секрет? — Ивенскому тоже не спалось.

— Я думаю о господине Кнупперсе! — принялся излагать Удальцев, радуясь возможности нарушить гнетущую тишину. — Мне кажется, он британский шпион, или, может, французский… Это он организовал убийство магов, чтобы расстроить дело с порталом, а потом приставил гончую, чтобы мешать расследованию.

— Не исключено, что убийца — Кнупперс, — откликнулся Роман Григорьевич. — Я даже готов согласиться, что он стремился именно сорвать наведение портала, а не получить выгодный заказ, ведь в последнем случае было достаточно одного-единственного убийства, второе — явное излишество. Не понимаю одного: почему вы решили, что для этого он должен быть шпионом?

— Ну, как же? — Титу Ардалионовичу именно это казалось самым очевидным. — Ведь его цель — навредить враждебной державе, нам навредить! Зачем бы русскому человеку, преданному царю и Отечеству, препятствовать столь великому прожекту?

— О! — сказал на это Ивенский. — Русские люди порой бывают до того странными — и не догадаешься, что у них на уме! Но версию вашу мы проверим, она имеет право на существование. А теперь засыпайте, и не пугайте меня больше. Мне показалось, вы перестали дышать.

Тут Тит Ардалионович устыдился, и больше начальство в ту ночь не пугал — нашлись другие желающие.

Проснулся Роман Григорьевич оттого, что спиной ощутил на себе чей-то пристальный взгляд — была у него такая необычная способность, безошибочно чувствовать чужие взгляды. «Удальцев?» — была первая мысль, тут же отвергнутая: зачем бы Титу Ардалионовичу таращиться на него среди ночи? Воры? Или?…

Осторожно, притворяясь крепко спящим, Ивенский перевернулся на другой бок, взглянул из-под опущенных век…

Белые круглые глаза смотрели на него из темноты. Да, это определённо были не воры.

— Удальцев! — позвал Роман Григорьевич полушёпотом. — Эй! Проснитесь!

Тот вскочил, заспанно моргая.

— Удальцев, вы ЭТО тоже видите, или мне чудится?

— Да-а! — откликнулся юноша панически. — Это опять она! Ой, мамочки!

Но это была не она. Роман Григорьевич на всю жизнь запомнил глаза чёрной гончей — молочно-белые, без зрачка, будто бельмами закрытые. Глаза же ночного гостя, хоть и были белыми, но отливали желтизной, будто две маленькие луны. И зрачки у него имелись — большие, круглые, как у птицы, в окружении узкой и от этого почти незаметной серой радужки. Взгляд пришельца был вполне осмысленным, поэтому Роман Григорьевич решил пойти на переговоры.