Дворец наслаждений - Паулина Гейдж

Капюшон шевельнулся.

— Не отец, — глухо произнес голос. — Твой дед.

Мне стало жарко. Задыхаясь, я схватил жреца за руку.

— Вы знаете! Скажите мне, что вы видели?

— Твой дед был иноземцем, ливийским наемником, который принял египетское подданство после первых войн фараона, то есть сорок лет тому назад, — ответил он, не пытаясь отнять руку. — Он не был офицером. Его дочь, твоя родная мать, была простолюдинкой. Она была очень красива, но амбициозна. И добилась богатства и знатности.

— Вы видели это в каплях масла? Все это? — спросил я, забывшись от волнения и дергая его за руку. На этот раз прорицатель отодвинулся от меня подальше. Опомнившись, я сел на свое место. Меня била дрожь.

— Нет, — отрезал он. — В масле я увидел твой сон, который был ясен, как развернутый папирус. Я видел тебя младенцем, как ты лежишь на травке недалеко от того дома, где живешь со своей матерью. Она подходит к тебе и опускается на край одеяла, куда положила тебя. Она улыбается. В ее выкрашенной хной руке — цветок лотоса. Вокруг тебя на траве разбросаны такие же цветы. Она щекочет тебя цветком, ты смеешься и пытаешься его схватить. Я узнал ее лицо, этот мягкий овал, изгиб нежных губ. Когда-то я знал ее, много лет назад.

— Где? Здесь, в Пи-Рамзесе? Где мы жили? А мой отец? Как ее звали? Она в самом деле умерла?

Жрец поднял руку, и вдруг, к моему ужасу, капюшон упал с его головы. Его лица я все равно не увидел, поскольку оно было скрыто бинтами, за исключением узкой щелочки для глаз, но его волосы густой волной упали ему на плечи, и были они такого чистого белого цвета, что, казалось, сами излучали свет. Ни малейшего оттенка иного цвета — только белый. «Интересно, а как он выглядит без бинтов? — лихорадочно думал я. — Значит, в этом и состоит его уродство? Что его кожа совсем не имеет цвета? А кровь?»

— Она жила в роскошном доме, — хрипло продолжал жрец, — здесь, в Пи-Рамзесе. Я не могу назвать тебе имени твоего отца, Камен, но могу заверить тебя, что Тахуру напрасно беспокоится о твоем происхождении. Ты принадлежишь к знатному роду. Твоя мать действительно умерла. Мне очень жаль.

— Значит, мой отец был аристократом? А я внебрачный ребенок?

«Теперь все понятно, — думал я. — Мой родной отец принадлежал к знати, вот почему приемный, не раздумывая, и принял меня в свою семью, а Несиамун, не колеблясь, согласился на мой брак с его дочерью. Возможно, мой приемный отец даже знал того, кто подарил мне жизнь. Поэтому и не хотел мне ничего говорить».

— Твой настоящий отец действительно был аристократом, — сказал прорицатель, — и, да, ты внебрачный ребенок. Когда ты родился, я лечил твою мать, но через несколько дней она умерла. — Он провел рукой по волосам и встал. — Я сказал тебе достаточно. Ты должен быть доволен.

Он хотел уйти, но я преградил ему путь, глядя в его слепую белую маску.

— Ее имя, господин! Я должен знать ее имя! Я должен найти ее могилу, возложить дары на алтарь, произнести молитву, чтобы она перестала приходить ко мне по ночам!

Жрец не отступил, не попятился, наоборот, он шагнул ко мне, и я мог поклясться, что в его глазах вспыхнул красный огонь.

— Я не могу назвать тебе ее имя, — твердо сказал он. — Тебе не следует его знать. Она умерла. Обещаю тебе, что теперь, когда ты знаешь ровно столько, сколько должен, она больше не будет являться тебе в снах. Будь доволен, Камен. Иди домой.

Он повернулся и пошел по дорожке. Я побежал за ним.

— Почему вы не хотите назвать мне ее имя? — яростно крикнул я. — Какая вам разница, если она все равно умерла?

Жрец остановился. Свет звезд падал на его белоснежные волосы и зловещую маску, оставляя всю фигуру в тени.

— Ты храбрый и очень глупый юноша, — презрительно сказал он. — Какая разница? Если я назову ее имя, твое любопытство только разгорится, и ты с новой силой примешься выяснять историю ее жизни, искать ее родственников, ты начнешь сходить с ума, пытаясь представить себе, какой она была, искать в себе ее черты. Ты этого хочешь, Камен? Разрушить свою семью? Не думаю.

— Да, хочу! — крикнул я. — Я должен знать! Если вам достаточно того подарка, который я принес, возьмите, возьмите его, господин, только, пожалуйста, назовите ее имя!

Прорицатель повелительным жестом вскинул руку.

— Нет, — решительно сказал он. — Ее имя не принесет тебе ничего, кроме горя. Верь мне. Радуйся тому, что она дала тебе жизнь, и живи по-своему. У тебя своя судьба, следуй ей и не думай больше о матери. Аудиенция окончена.

Вслед за этими словами жрец удалился, растворившись в ночных тенях, и я остался один, дрожа от гнева и досады.

Не помню, как я возвращался домой. Мне и в голову не пришло хоть раз усомниться в словах прорицателя или его способностях. Его репутация настоящего ясновидца и оракула была непререкаемой. Но его надменная, высокомерная речь звучала в моих ушах в такт шагам, пока я, усталый и отчаявшийся, не добрел наконец до своего дома. Думаю, мне следовало радоваться, что жрец вспомнил мою мать, что он знал ее, но зачем мне все это, если он отказался сказать мне самое главное? Что мне теперь делать?

Ввалившись в свою комнату, где Сету оставил для меня зажженный светильник, я закрыл за собой дверь и обвел глазами предметы, ставшие внезапно чужими. Все изменилось. Всего несколько часов назад это было моим ложем, а это — моим столом, а вон то — сундуком с поднятой крышкой, откуда я достал кинжал. Теперь же мне казалось, что все это принадлежит кому-то другому, какому-то Камену, которого больше не существовало.

Я принялся ходить из угла в угол, не в силах лечь спать. Мне хотелось побежать в комнату отца, разбудить его, прокричать ему, сонному, все, о чем я узнал, но что если в его лице я прочитаю то же самое? Что если он и сам все это знает? Зачем мне лишний раз убеждаться в обмане? Отец все объяснит мне позже. Кроме того, утром он уезжает, а значит, я смогу еще некоторое время жить с сознанием того, что он никогда не лгал мне, хотя, скорее всего, моего родного отца он тоже знал. Он был аристократом, как сказал прорицатель. Несиамун не стыдился того, что я стану мужем его дочери.

Интересно, а не были ли они вообще друзьями — мой родной и приемный отец? Я стал вспоминать людей, с которыми отец вел дело: кто покупал его товары, финансировал караваны, приходил к нам обедать. Все они обращались со мной с более или менее равнодушной вежливостью. А не был ли кто-то из них более ласковым или разговорчивым со мной? Не интересовался ли больше остальных моими делами? Как насчет генерала Паиса? Он ведь известный женолюб и наверняка сделал не одного ублюдка. Лучше бы я был его сыном. Однако он и мой отец вращались в разных кругах, хотя отцу и удалось устроить меня на службу в дом генерала. Как это ему удалось? Своим влиянием или, может быть, небольшим шантажом? Тут я рассмеялся, мысленно погрозив пальцем собственной глупости. Нет, такое возможно лишь в самых диких фантазиях.