Твой сын, Одесса - Григорий Андреевич Карев

class="p1">— Насчет обыска Старик, пожалуй, прав, — заметил Алексей. — Не в жмурки играем. Беречься надо. И газету тоже пора в тайник спрятать.

— Что-то не узнаю я тебя, Лешка, — недовольно перебил его Хорошенко. — Ты же слыл раньше веселым человеком, тебе все трын-трава было.

Алексей пристально посмотрел на товарища, потом покрутил пальцем у виска, давая понять, что тот несет глупость.

— То ж я кем был? Мастеровым человеком. Трын-трава!.. Ты тоже хорош гусь был. И Яшко не ангел. Но то… С тех пор, может, сто лет прошло… А теперь кю мы есть? Подпольщики! Соображать надо.

— Бесстрашными надо быть.

— Не только бесстрашными, Яшко.

— Твердыми?

— Не только.

— Беспощадными, — выдохнул Саша Чиков.

— Верными надо быть. Верными, вот, как они, первые комсомольцы, и как… чекисты. И хитрыми надо быть. Надо владеть собой, чтобы никто не догадался, каким мы делом заняты. Быть ловкими, неуловимыми, чтобы гестапо и полиция сбивались с ног и там, где нас десять, видели сотню, тысячу… А поймать ни одного не могли. Надо так уметь прикидываться, так маскироваться… Плохо мы еще делаем наше партизанское дело.

— А Садовой, по-твоему, тоже прав? Всегда под мухой, всегда какие-то гешефты с марками, — недовольно бурчал Хорошенко. — Что он, тоже маскируется?

— Третьего дня встретил Садового на улице, — сообщил Чиков. — Пьян был в стельку, на ногах не держался.

— Садовой — гад! Выгнать бы его из отряда.

— Выгнать нельзя. Больно много знает…

— Ну, кончай ярмарку, — встал Алексей. — Закрываю заведение. Мне как мастеру не годится поощрять такие разговоры.

— Шутки шутками, — заключил Яша, — а мне надо идти к Павлу. Ты, Алеша, проводишь меня, Павел велел ночью по-одному не ходить. Завтра пойдешь к тете Ксене. Передай привет от Павла, скажи, дела на верном курсе, пусть ждет. Обязательно расскажи о боях под Москвой и передай для Музыченков: Павел их работой доволен, пусть продолжают в том же духе. Тебе, Хорошенко, уточнить, что за батареи устанавливаются на Пересыпи. А ты, Саша, подежурь в мастерской. Да не хватайся сгоряча за шкворень, еще своего кого-нибудь ухлопаешь.

11. Свой или чужой?

Ребята шли в темноте сперва глухими проходными дворами городской окраины, затем пустынными улочками слободки, замирая каждый раз за каким-нибудь деревом или остатками каменного забора, как только слышались шаги приближающегося патруля. Потом через болото и камышовые заросли выбрались в пригородное село Кривую Балку. Еще летом село утопало в садах, из-за развесистых кленов и густых акаций, высаженных вдоль улиц, выглядывали подсиненными окнами аккуратные белые домики, шмыгали любопытные ребятишки, выскакивали не злые, а, скорее, веселые, дворняги и, присев на передние лапы, голосисто тявкали на прохожего, пока из тех же акаций не выходила повязанная по самые глаза белым платком хозяйка и певучим, ленивым от зноя голосом не звала к себе своего Барбоса или Громобоя. Теперь село было вымершим, разрушенным, будто злая стихия прокатилась по нему из края в край: деревья повалены — топором, пилой, взрывчаткой. Домики взорваны или сожжены, даже каменные заборы разрушены. Алексей и Яша прошли через село молча, как по свежему кладбищу: перелезали через стволы убитых кленов, спотыкались об израненные взрывчаткой камни, обходили обуглившиеся останки зданий.

— Ой, Лешка! Что же они, паразиты, делают с нашей землей! — простонал Яша.

Лешка молчал. Вспомнил виселицы с замученными людьми на Тираспольской площади, на Привозе и Новом базаре. Вспомнил бесконечные потоки голодных, полуголых, замерзших от стужи и обезумевших от ужаса людей, которых в осенний дождь, смешанный со снегом, плетьми гнали на слободку, в гетто. Им не давали остановиться, запрещали говорить с прохожими, принимать от них пищу. Вспомнил рассказы о массовых расстрелах на Стрельбищном поле, о сотнях заживо сожженных в Дальнике, о том, как фашисты штыками и гранатами загнали тысячи людей в артиллерийские склады бывшего артучилища и взорвали их… Он сжимал кулаки и шел в каком-то оцепенении: если бы из темноты появились враги, он бы не стал прятаться — голыми руками вцепился бы им в горло.

Только когда поднялись по склону Шкодовой горы и в лицо пахнуло старой полынью с поля и йодистой сыростью с лимана, он остановился, тяжело вздохнул и выругался.

— Жабы проклятые! Они еще поплатятся за все! До самой смерти будут просыпаться в холодном поту, когда им приснится Одесса!

Яша стал рядом, сухим языком слизнул горькую слезинку, скатившуюся к губам, сорвал с головы кубанку.

— Ничего мне, Леша, не страшно: ни кандалы, ни пули — лишь бы отомстить за Одессу, только бы помочь нашим разбить фашистов!

— Для этого много надо, Яшко, — положил руку на плечо брата Алексей.

— Разве мы делаем мало?

— Немало, Яшко. Но надо больше… Вот ты говоришь, ничего не боишься. Это хорошо, но этого мало… Пошли!

Степью шли молча. Только перед самым Усатовым Алексей оглянулся, схватил шедшего впереди Яшу за рукав, прислушался.

— Ты что, Леша?

— Мне показалось, что кто-то крадется за нами.

Яша тоже прислушался и так напряженно всмотрелся в темноту, что вскоре ему померещились движущиеся тени.

— Брось, Леша. Это нервы.

— Нервы ли?

— Пойдем.

Впереди самое трудное: начинается запретная зона. Каратели сплошным кольцом патрулей оцепили села в районе катакомб — Усатово, Фомину Балку, Нерубайское, Гниляково, Куяльник. Днем в них пройти можно только по специальным разовым пропускам, а ночью патрули открывали огонь по любой тени, даже если им померещится что в темноте.

Всего в сотне метров дорога, петляющая по краю скалистого оврага, но подойти к ней почти невозможно. Через каждые сто метров — парный патруль. И не стоит он на месте, движется, снует, как паук в паутине, по своему участку: полсотни шагов вправо — полсотни шагов влево, вправо-влево… Винтовка наперевес, патрон в патроннике, палец на спусковом крючке. Немеют, Дрожат руки у патрульиых от напряжения… Идут патрули навстречу друг другу, на стыке участков встречаются почти штык в штык, негромко перекликаются — то ли опознают, то ли подбадривают один другого:

— Виу? Живой, мол, еще.

— Слава дамнулуи! Пока слава богу.

И, круто повернувшись, расходятся в противоположные стороны, каждый растворяется в темноте своего участка, чтобы через сотню шагов встретиться с другим соседним патрулем.

— Виу?

Яша и Алексей замерли, притаились в канаве недалеко от места встречи патрулей. Как только те повернулись спиной друг к другу, бесшумно приподнялись. Но у Фоминой Балки неожиданно взметнулся в небо голубой столб прожекторного луча и, упав на землю, медленно поплыл по кордону запретной зоны, ощупывая каждый кустик, высветляя каждую кочку, отбрасывая дрожащие, уродливые тени от патрульных. Яша и Алексей упали в канаву, влипли всем