Вопрос Финклера - Говард Джейкобсон

— Один полезный совет: не произноси в их присутствии слово «жидовка». — Она растянула звук «ж», подражая тому, как он сделал это ранее. — Им это очень не нравится.

Вечно им что-нибудь не нравится.

Однако Треслав не пренебрег ее рекомендацией «подумать самому».

Он думал о своем предательстве по отношению к другу и о том, кто в этом более виновен — он или Финклер? Он думал: можно ли считать отдельным удовольствием саму мысль о проникновении вслед за Финклером в лоно его жены? Во всяком случае, эта мысль была существенным дополнением к физическому удовольствию. И еще он думал: не могла ли Тайлер в результате долгого сожительства с Финклером «кошероваться изнутри», и тогда он, Треслав, через нее познал-таки тайную сущность евреек — или жидовок (используя раздражающий их термин)? А если нет, значило ли это, что он нисколько не продвинулся в их познании и должен вернуться к исходной точке?

Он продолжал ломать голову над этими и другими загадками религиозно-эротического свойства и после трагической смерти Тайлер.

3

Обычно Треслав спал крепко, но в последнее время он ночь за ночью лежал без сна, снова и снова прокручивая в голове обстоятельства нападения.

Что же такое произошло? Как бы он описал случившееся в полиции, если бы туда обратился? Итак, он провел вечер с двумя старыми друзьями, Либором Шевчиком и Сэмом Финклером, оба они недавно овдовели («Нет, офицер, сам я не женат»). Они говорили о личных утратах, о музыке и о ситуации на Ближнем Востоке. Он ушел от Либора около одиннадцати часов вечера и немного постоял перед решеткой парка, вдыхая запах листвы («Часто ли я это делаю? Нет, офицер, только когда я хочу успокоить нервы»), а затем проследовал пешком мимо Дома вещания — чтоб ему провалиться в тартарары! («Это шутка, просто шутка, офицер») — до того места, где его отец когда-то держал магазин табачных изделий («Уверяю вас, офицер, я твердо стоял на ногах и не впадал в пьяную ностальгию»), и вдруг откуда ни возьмись…

Именно «откуда ни возьмись» — вот что его особенно потрясло. У него не было предчувствия опасности, тогда как обычно эти предчувствия возникают по малейшему поводу.

Хотя…

Хотя, сворачивая на Мортимер-стрит, он как будто заметил фигуру в тени на противоположной стороне улицы — довольно крупную, смутно различимую, но, вполне возможно, женскую…

Отсюда следовал закономерный вопрос: если он в самом деле заметил эту фигуру, почему не насторожился, а беспечно подошел к витрине Гивье, подставляя свою спину нападавшему, кто бы им ни был?

Виновен.

Опять виновен.

Имело ли значение то, что он видел или не видел в тени?

Судя по всему, имело. Если он увидел ее и затем повернулся, как бы провоцируя нападавшую, это хотя бы отчасти объясняло ее последующие слова. Он понимал несправедливость и безнравственность утверждений, будто евреи сами провоцируют своих гонителей, но не заложена ли в этих людях подсознательная готовность к катастрофе, которую и распознала нападавшая? Иными словами, не повел ли он себя по-финклерски?

Если да, то почему он так поступил?

Вопросы возникали один за другим. Допустим, он повел себя по-финклерски, и допустим, женщина это поняла, но разве это само по себе может стать поводом для нападения?

Чем бы ни объяснялись его действия, как объяснить действия нападавшей? Или человек уже не имеет права прикинуться финклером, если ему взбредет в голову такая мысль? Если Треслав, стоя перед витриной скрипичного магазина, походил на Горовица, или Малера,[54] или Шейлока,[55] или Феджина,[56] а также на Билли Кристала, Дэвида Швиммера, Джерри Сайнфелда, Джерри Спрингера, Бена Стиплера, Дэвида Духовны, Кевина Клайна, Джеффа Голдблюма, Вуди Аллена и прочих граучо Марксов — послужило ли именно это сходство причиной ее нападения?

Неужели принадлежность к финклерам автоматически означает, что ты напрашиваешься на оскорбления или побои?

До сих пор он полагал случившееся своей личной неприятностью (еще бы не полагать, когда некто выкрикивает что-то похожее на твое имя и лишает тебя личного имущества), но теперь задумался: а не стал ли он жертвой одной из антисемитских выходок, оказавшейся неудачной лишь в том смысле, что он не был семитом? Сколько подобных инцидентов происходит на улицах столицы каждую ночь? Сколько финклеров вот так подвергаются нападениям? Да еще и под боком у Би-би-си, чтоб ей было пусто!

У кого бы спросить? Сэм Финклер для бесед на эту тему не годился. А Либора он не хотел тревожить расспросами о том, сколько евреев обычно избивают по ночам под окнами его дома. Тогда он решил покопаться в Сети и, набрав «антисемитские инциденты» в строке поиска, был изумлен, обнаружив свежий перечень длиной более ста страниц. Конечно, далеко не все перечисленные инциденты произошли под боком у Би-би-си, но все же их количество в странах, относящих себя к цивилизованным, оказалось гораздо большим, чем он ожидал. Найдя толково построенный сайт, предлагавший выборку по странам, он начал издалека.

Венесуэла.

В Каракасе полтора десятка вооруженных людей связали охранника и ворвались в синагогу, где исписали все стены антисемитскими лозунгами, растоптали свитки Торы и творили прочие бесчинства на протяжении почти пяти часов. Граффити включали фразы: «Долой евреев!», «Жиды — вон!», «Израильские убийцы!»; кроме того, они оставили в синагоге картину, изображающую дьявола.

Последняя деталь заинтриговала Треслава. Она означала, что эти люди заранее планировали нападение, а не просто оказались во время прогулки вблизи синагоги и ворвались внутрь по внезапному побуждению. Ибо кто же берет с собой на прогулку картину, изображающую дьявола?

Аргентина.

Группа евреев, праздновавших годовщину независимости Израиля, была атакована бандой юнцов с ножами и бейсбольными битами. Тремя неделями ранее, в День памяти жертв холокоста — «ну пошло-поехало: холокост, холокост…», — памятники на старом еврейском кладбище были разрисованы свастикой.

Канада.

Канада?! Да, Канада.

Во время ежегодно проводимой Недели борьбы против израильского апартеида, включающей мероприятия в студенческих городках по всей стране, силы безопасности жестко расправились с еврейскими пикетчиками; при этом один из агентов пригрозил отрезать бензопилой голову студенту-еврею.

«Средство устрашения в самый раз для страны лесорубов, — подумал Треслав. — Интересно, это у них тоже стало традицией, как и Неделя борьбы?»

Затем он переместился поближе к дому.

Франция.

В Фонтене-су-Буа мужчина, носивший на шее цепочку со звездой Давида, получил из-за этого несколько ударов ножом.

В Ницце надписи «Смерть жидам!» появились на стенах начальной школы. То есть смертью грозили им уже с юных дет.

В Эльзасе три бутылки с коктейлем Молотова были брошены в синагогу.

В Кретее, близ Парижа, два шестнадцатилетних еврея были избиты перед входом в кошерный ресторан группой лиц, кричавших: «Палестина победит вас, грязные жиды!»

Германия.

Что, они по-прежнему занимаются этим в гребаной Германии?

И он пролистнул дальше, не потрудившись уточнить, чем и как они по-прежнему занимаются в гребаной Германии.

Англия.

Ну вот и родная Англия. В Манчестере тридцатиоднолетний еврей был избит несколькими мужчинами, которые сопровождали этот процесс криками: «За Газу!»

В Бирмингеме двенадцатилетняя школьница еле убежала от толпы сверстников, вопивших: «Смерть жидам!»

А в Лондоне, неподалеку от здания Би-би-си, нееврей сорока девяти лет, с голубыми глазами и правильными чертами лица, был ограблен и назван «жидом».

В конце концов он позвонил Финклеру и после приветствия спросил, известно ли тому, что в Каракасе… и в Буэнос-Айресе… и в Торонто — да, Торонто!.. и под Парижем… и в Лондоне… но тут Финклер его прервал.

— Не скажу, что мне приятно все это слышать, — заявил он, — но ведь это еще не Хрустальная ночь?[57]

Спустя час раздумий Треслав позвонил ему снова.

— Но ведь Хрустальной ночи тоже что-то предшествовало, — сказал он, имея, впрочем, самое смутное представление о том, что предшествовало Хрустальной ночи.

— В следующий раз звони мне, когда евреев начнут убивать на Оксфорд-стрит только за то, что они евреи, — сказал Финклер.

4

Хоть это и не была Хрустальная ночь, но в сознании Треслава неспровоцированное нападение на него «в качестве еврея» постепенно начало ассоциироваться если не со зверствами нацистов, то с чем-то почти столь же чудовищным. Он понимал, что перевозбужден (как и той ночью с Кимберли, которая сочла его евреем, и ее ошибка обернулась для него лучшим сексом за всю жизнь — в сорок девять лет!) и в таком состоянии не может полагаться на собственную память.