Пророки Возрождения - Эдуард Шюре

Понимал ли Леонардо полностью миф о Медузе, как мы это только что сделали? Можно поверить в это, зная, какое страшное влияние оказывал на него этот мифологический образ. Вазари рассказывает, что во дворце Медичи была голова Медузы, нарисованная да Винчи на выпуклом щите. С другой стороны, в Виндзорской галерее находится рисунок Леонардо, изображающий Нептуна в его повозке, окруженного морскими коньками. Может быть, это был набросок свадьбы Нептуна с молодой морской богиней до того, как она стала Горгоной. Но можно ли вообразить лучший сюжет для его фантазии, чем Персей, застающий спящую Медузу в ее пещере! И лучший, чем эти два огненных скакуна, возникших после отрубания головы из дымящейся крови прекрасного чудовища, прорезающих лазурью ночь хаоса, подобно двум взрывам! К несчастью, все наброски, которые он должен был создать на эти темы, не сохранились. Нам остается лишь знаменитая картина из галереи Уффици, представляющая на небольшом холсте отрубленную голову Горгоны в натуральную величину.

Словно страшные развалины, этот шедевр предоставляет нам квинтэссенцию мифа в его пугающих останках. Вопреки всему, в этой голове Горгоны, агонизирующей в крови, есть грозная красота. Потухшие глаза, зеленоватый оттенок, асфиксия – эта ядовитая атмосфера излучает ужас. Волосы, только что ставшие змеями, скручиваются, запутываются, умножаются, завораживают своими головами, обращенными к зрителю. Эти запутанные змеи скрупулезно изучены в реальности в различных позах, с ромбовидным рисунком кожи, сверкающими глазами и раздвоенными языками. Кровь стынет в жилах перед этой картиной. Это кошмар в Природе. Это Смерть, порожденная Жизнью при дуновении Ненависти.

Это было последнее видение Леонардо во время его нисхождения в темные бездны Природы. Вернулся ли он оттуда удовлетворенным? Можно усомниться. Он погрузился в тайну Зла, не найдя от него исцеления. В той мере, в какой его знания возрастали, его беспокойство усиливалось. Важный пассаж, найденный в его тетрадях, доказывает, что это беспокойство иногда доходило до предела. Чувства, которые он испытывал, контрастировали с обычным спокойствием его заметок. Вулкан тлел под снегом его мыслей. Художник имел обыкновение прогуливаться в Доломитовых Альпах Фриули как для геологических исследований, так и для того, чтобы найти там пейзажи, гармонировавшие с его портретами и мадоннами.

От одной из таких экскурсий он сохранил впечатляющее воспоминание, которому придал, как мы увидим, аллегорический смысл, проливающий неожиданный свет на его внутреннюю жизнь. Послушаем этот отрывок, имеющий тяжелый ритм океанских волн: «Бурное море не производит столь великого рева, когда северный аквилон вздымает его пенящимися волнами, ни Стромболи или Монджибелло, когда серные огни, заточенные, силою прорываясь и разверзая огромную гору, мечут в воздух камни, землю, вместе с извергаемым и изрыгаемым пламенем; ни когда раскаленные недра Монджибелло, обратно извергая плохо сдерживаемую стихию, отталкивая ее к ее области, яростно гонят вперед всякое препятствие, становящиеся на пути ее стремительного бешенства. И увлекаемый жадным своим влечением , желая увидеть великое смешение разнообразных и странных форм, произведенных искусной Природой, среди темных блуждая скал, подошел я к входу в большую пещеру, пред которой на мгновение, остановясь, пораженный, не зная, что там, дугою изогнув свой стан и оперев усталую руку о колено, правой затенил я опущенные и прикрытые веки. И когда, много раз наклоняясь то туда, то сюда, чтобы что-нибудь разглядеть там в глубине, но мешала мне в том великая темнота, которая там внутри была, пробыл я так некоторое время, внезапно пробудились во мне чувства: страх и желание; страх – пред грозной и темной пещерой, желание – увидеть, не было ли чудесной какой вещи там в глубине» [34] .

Эта страница – наиболее красноречивый комментарий к его «Агонии Медузы».

В своем долгом путешествии сквозь секреты Природы Леонардо обнаружил тайну Зла. Он встретился с ним лицом к лицу, он нарисовал его образ и в некотором роде изобразил его зарождение, как никто из художников никогда не изображал. Но он не осмелился идти дальше в пещеру. Страх оказался сильнее желания. Он отступил.

3. Фреска из церкви Санта Мария деи Грацие. Голова Христа и тайна Божественного

Бездна отделяет Леонардо от его великих соперников – Рафаэля, Микеланджело и Корреджо. Среди этих последних царит совершенное единство религиозной и философской мысли (что, с точки зрения искусства, есть несомненное преимущество). У Леонардо существует разрыв между мыслителем и художником. Когда вновь смотришь на его картины после того, как прочел его заметки, поражаешься противоречию между его научной концепцией Природы и духовными видениями, о которых свидетельствуют его шедевры. Эта антитеза происходит из непреодолимого дуализма его внутренней сущности.

Отметим эту существенную разницу между тремя архангелами итальянского Возрождения и волхвом, который был их предводителем.

Вопреки своей страсти к Природе, античности и жизни, вышеназванные великие художники, усердные читатели Библии и Платона, душой и мыслью еще жили в мистической традиции Средневековья, для которой Природа, сотворение мира и искупление человечества объясняются только Ветхим и Новым заветом, Богом Моисея и воплощением божественного Слова в личности Иисуса Христа. Для Леонардо, напротив, видимая природа и живое человечество были исключительными объектами его любознательности. Вследствие этого он избрал науку единственным путеводителем. Мы видели, как роковой инстинкт, предопределенное усилие связали его с этой жестокой и властной правительницей торжественной клятвой. И в своих тетрадях, содержащих истинную философию Природы, морали и искусства, он называет лишь два принципа: абсолютную неизбежность законов Природы и опыт как единственный источник познания. Вопреки этому методу, потребности его искусства, а также и тайная ностальгия постоянно приводили его к религиозным сюжетам. Более того. В его заметках есть запись, в которой острый наблюдатель и неустрашимый логик останавливаются у врат другого мира. Потрясенный несравнимым искусством Природы в ее творениях, мыслитель пишет: «Нет изобретения более прекрасного, более легкого и более верного, чем изобретения Природы, ибо в ее изобретениях нет ничего недостаточного и ничего лишнего. И не пользуется она противовесами, когда делает способные к движению члены в телах животных, а помещает туда душу, образующую это тело. И остальную часть определения души предоставляю уму братьев, отцов народных, которые наитием ведают все тайны. Неприкосновенным оставляю Священное писание, ибо оно высшая истина » [35] . Ирония в адрес невежественных монахов бросается в глаза, но преклонение перед библейским текстом, без сомнения, искренне. В целом да Винчи отстраняет теологию от своих размышлений. С другой стороны, он сознавал, что все существа были бы необъяснимы без души, которую он отказывается определить. Он признает Бога как «перводвигатель», но не занимается этим больше. Он признает душу как «труженицу тел», но не познает ее вне их. Как философ Леонардо абстрагируется от Бога, души и невидимого мира. Однако каждый раз, когда он хочет погрузиться в бездну первопричин, он находит Психею перед воротами, словно на непреодолимом пороге высшего мира. И ее появление открывает внезапный прорыв в величественный потусторонний мир.

Леонардо да Винчи. Тайная Вечеря. 1498　г. Милан, церковь Санта Мария деи Грацие

Итак, в духе Леонардо было два полюса. С одной стороны, Природа приковала его дух в своей головокружительной бездне. С другой стороны, душа, светящаяся, но неуловимая, притягивала его к утонченным высотам. Он сообщался с первой через науку, со второй – через искусство. Глубокое религиозное чувство жило в нем, но оно не было неподвижной скалой веры, затвердевшей догмой. Это чувство походило более на зеркало воды на дне бездны, готовое испариться под лучом солнца, коснувшегося его.

Это солнце должно было засиять для него во фресках Санта-Мария деи Грацие.

День, когда Лодовико Моро приказал Леонардо написать Тайную Вечерю в трапезной этого монастыря, художник вспоминал как одно из самых ярких впечатлений своей жизни. Это был мгновенный поворот его души, сопровождавшийся подъемом и просветлением. Ему показалось, что поток света вознес его из темных бездн Природы в безмятежные просторы. Вместе с тем предложение герцога разбудило величайшие амбиции художника, которые он обыкновенно подавлял в упорном поиске истины. Тайная ли то страсть или робкая надежда, но желание божественного существует во всяком человеке. Но острая мука глубокого мыслителя становилась вдвое сильнее у пытливого художника. Он страстно желал покорить высочайшие вершины, достичь высшего совершенства, наконец, утолить неиссякаемую жажду души к источнику жизни. Воистину, Тайная Вечеря, священная трапеза Человекобога, жертва воплощенного Слова, была мучительной проблемой для Леонардо. Как предшествующие художники истолковывали этот сюжет? Несомненно, с по-детски трогательным благочестием, но не затрагивая его глубины, ибо ореол поклонения, которым они его окружали, мог лишь скрыть его от них. Джотто пробудил в нем патетику, но не подверг сомнению шкалу ценностей среди апостолов и не обозначил громадного превосходства Иисуса над учениками. Одним махом Леонардо поднимается на вершину и в центр сюжета, словно орел, который со дна бездны устремляет взгляд поверх океана, окруженного горами, глядя на солнце. Писать Иисуса во время его прощальной трапезы, в ту минуту, когда Он принимает решение предаться своим врагам, значило сделать видимым психологический момент божественной драмы, совершавшейся в мире. Писать в то же время реакцию на это действие двенадцати апостолов с различными характерами значило открыть природу этого действия и его последствия для человечества, подобно тому как игра цветов в призме открывает природу света. Это было освещение Человеческого Божественным ослепительным ударом молнии. Добавим, однако, что первоначально и в соответствии со своей научной концепцией Вселенной Леонардо понимал это Божественное только как результат человеческого развития, как квинтэссенцию человека в форме совершенного Добра и высшего милосердия. Лишь позже, когда он почти завершил свой труд и не осмеливался нанести последний мазок на голове Христа, он должен был обнаружить, что в Иисусе был чудесный элемент превыше человечества и что для принесения жертвы на Голгофе нужно было быть не только Сыном Человеческим, но и Сыном Божьим. Мыслитель сопровождал художника на его вершину; но там художник доказал мыслителю, что был его господином, открывшим ему новый мир. Именно так труд стал для его создателя высшим откровением. Когда искусство отражается в мысли, виден лишь его расчлененный образ; но когда мысль смотрит на себя в искусстве, она находит там свой синтез в высшей идее.