Бироновщина - Василий Авенариус

— Увѣренъ! — отвѣчалъ Антонъ-Ульрихъ. — Что за странный вопросъ!

— Вопросъ не столь странный, какъ вамъ, быть-можетъ, кажется. Я, по крайней мѣрѣ, слышалъ отъ самой принцессы, когда вы въ первый разъ сватались къ ней, что женщина можетъ простить мужчинѣ всякій недостатокъ, кромѣ одного: что онъ не мужчина.

— Да какъ вы, герцогъ, можете говорить мнѣ въ лицо такія вещи…

— Я повторяю только слышанное къ вашему свѣдѣнію. Лично противъ васъ, принцъ, я ничего не имѣю и могу дать вамъ только одинъ совѣтъ: вмѣсто того, чтобы слушаться во всемъ принцессы, удалите отъ нея всѣхъ тѣхъ, кто внушаетъ ей подобную ересь.

— Вы говорите о баронессѣ Юліанѣ? Но противъ нея я безсиленъ…

— Изволите видѣть. Такъ какъ же, согласитесь, можно было дать вамъ съ принцессой еще особое придворное положеніе? Если я отговаривалъ отъ этого государыню, то для вашей же пользы.

О самомъ Антонѣ-Ульрихѣ Биронъ отозвался секретарю австрійскаго посольства Пецольду еще откровеннѣе, когда тотъ, при случайной встрѣчѣ съ герцогомъ въ Лѣтнемъ саду, позволилъ себѣ замолвить слово за принца:

— Всѣ знаютъ, какая геніальная голова — этотъ принцъ. Если его женили на принцессѣ Аннѣ, то, разумѣется, ужъ не изъ-за его великаго ума. Напрасно вашъ Дворъ воображаетъ, что можетъ распоряжаться y насъ въ Петербургѣ, какъ y себя въ Вѣнѣ. Если же y васъ способности брауншвейгскаго принца цѣнятся такъ высоко, то я съ удовольствіемъ склоню императрицу разрѣшить ему отъѣздъ въ Вѣну, гдѣ такъ нуждаются въ умныхъ государственныхъ мужахъ.

И всѣ эти рѣзкости сходили съ рукъ всемогущему временщику. Въ довершеніе своего униженія, Анна Леопольдовна, по настоянію императрицы, должна была лично отправиться на поклонъ къ Бирону, чтобы заявить о своемъ «добровольномъ» отказѣ отъ отдѣльнаго Двора. Торжествующій герцогъ, милостиво принявъ такое заявленіе, обѣщалъ ей съ своей стороны не давать уже поводу къ неудовольствіямъ. Наружный миръ между враждующими партіями нѣмецкаго лагеря былъ возстановленъ, и государыня возвратила племянницѣ прежнее свое благорасположеніе.

Первою страстью Бирона, какъ уже знаютъ читатели, были лошади. Состоя самъ во главѣ конюшеннаго вѣдомства, онъ не жалѣлъ никакихъ средствъ казны для своего вѣдомства, въ которомъ, кромѣ всевозможныхъ штатныхъ должностей, начиная отъ оберъ-шталмейстера и кончая рейтъ-пажами, однихъ мастеровъ и нижнихъ служителей числилось 293 человѣка. Дворецъ умершаго въ 1736 году кабинетъ-министра Ягужинскаго (на Фонтанкѣ, на противъ Лѣтняго сада) былъ отведенъ подъ манежъ для верховой ѣзды; причемъ перестройка его, возложенная на знаменитаго архитектора Растрелли, обошлась немного-немало, въ 100 тысячъ рублей, — для того времени сумма огромная. Къ манежу прилегали обширныя каменныя конюшни, обставленныя такими удобствами и съ такою роскошью, что сложилась даже поговорка:

"Съ лошадьми герцогъ обходится, какъ съ людьми, а съ людьми, какъ съ лошадьми".

Лошади для этихъ конюшенъ выписывались изъ Голштиніи, изъ Англіи и даже изъ Аравіи, и всякое такое обогащеніе конюшенъ составляло при Дворѣ въ нѣкоторомъ родѣ событіе. Сама вѣдь императрица была большая любительница лошадинаго спорта и почасту заѣзжала въ манежъ, гдѣ для нея были устроены еще особые покои, чтобы ей можно было тамъ принимать съ докладами министровъ, а то и иностранныхъ пословъ.

Въ теченіе лѣта 1739 года, особенно знойнаго, Анна Іоанновна, страдая постоянно приливами къ головѣ, значительно рѣже уже заглядывала въ манежъ. Съ сентябрьскими заморозками ей нѣсколько полегчало, и когда тутъ баронъ принесъ ей пріятную вѣсть, что съ Дона пригнана цѣлая партія молодыхъ казачьихъ скакуновъ, государыня не только сама собралась въ манежъ, но пригласила туда, отъ имени герцога, также принцессу и цесаревну. Это былъ, такъ-сказать, мостъ къ окончательному умиротворенію ихъ общаго врага, и обѣ: Анна Леопольдовна и Елисавета Петровна, рѣшились прибыть въ манежъ съ полною свитой. Такъ-то, въ свитѣ принцессы, попала туда и Лилли, а въ свитѣ цесаревны — младшій Шуваловъ въ сопровожденіи своего юнаго слуги, Самсонова.

Отъ Зимняго дворца (куда Высочайшій Дворъ перебрался уже на зимній сезонъ) тронулся длинный поѣздъ каретъ къ бироновскому манежу. Три дня уже моросилъ, не переставая, осенній дождь, и передъ входомъ въ манежъ образовалась цѣлая лужа. Ѣхавшей во главѣ поѣзда царской каретѣ пришлось остановиться посреди этой лужи. Когда тутъ спрыгнувшій съ запятокъ гайдукъ распахнулъ дверцы кареты и спустилъ подножку, — Анна Іоанновна, при видѣ лужи, замедлилась опереться на руку подбѣжавшаго изъ-подъ навѣса генералъ-полицеймейстера Салтыкова. Тогда Салтыковъ, не задумываясь, сорвалъ съ своихъ плечъ епанчу и накрылъ лужу. Благосклонная улыбка была ему наградой. Налегшись теперь всѣмъ своимъ грузнымъ тѣломъ на руку догадливаго начальника полиціи, государыня, по епанчѣ, какъ по ковру, прослѣдовала въ манежъ, y входа въ который была встрѣчена самимъ герцогомъ Бирономъ.

Лилли, сидѣвшая вмѣстѣ съ Юліаной въ одной изъ ближайшихъ каретъ, была свидѣтельницей этой сцены. Но когда и до нихъ дошла очередь выходить изъ своей кареты, генералъ-полицеймейстерская епанча была уже убрана. Высаживалъ ту и другую изъ кареты, правда, придворный лакей; но шаги Юліаны стѣснялъ очень некстати пышный шлейфъ, такъ что она поневолѣ должна была ступить носкомъ въ воду. Лилли же, y которой не было шлейфа, перепорхнула подъ навѣсъ, ни чуть не замочивъ ногъ.

— Что значитъ умѣть скакать безъ сѣдла! — не безъ колкости замѣтила ей Юліана.

Манежъ дѣлалъ честь его строителю или, вѣрнѣе, «приспособителю», Растрелли: несмотря на его обширность, въ немъ было много свѣта отъ высокихъ, восьмиугольныхъ оконъ по обѣимъ продольнымъ стѣнамъ; а громадныя печи изъ заграничныхъ цвѣтныхъ кафлей по четыремъ угламъ поддерживали комнатную температуру даже въ холодное время года. Въ глубинѣ были устроены амфитеатрально сидѣнія для зрителей; а по серединѣ амфитеатра, подъ пунцовымъ балдахиномъ съ золотой бахромой, возвышались тронообразныя кресла.

О намѣреніи императрицы прибыть въ манежъ, очевидно, дошло и до свѣдѣнія всѣхъ трехъ кабинетъ-министровъ: не желая упустить удобнаго случая для доклада неотложныхъ дѣлъ, были налицо съ портфелями подъ мышкой не только Волынскій и князь Черкасскій, но и графъ Остерманъ, который изъ-за застарѣлой мучительной подагры почти никогда не покидалъ дома. На глубокій поклонъ тріумвировъ государыня отвѣтила только мимоходомъ наклоненіемъ головы и затѣмъ не обращала на нихъ уже никакого вниманія.

Все вниманіе свое, точно такъ же, какъ и другіе, прибывшіе вмѣстѣ съ нею и размѣстившіеся на амфитеатрѣ, она отдала небольшой кавалькадѣ донцовъ, выѣхавшей изъ конюшенъ. Въ знакъ привѣта царицѣ, приподнявъ на головѣ шапки и опустивъ долу острія пикъ, тѣ объѣхали сначала шагомъ, но съ независимо-молодцоватымъ видомъ, весь манежъ; затѣмъ пустили своихъ поджарыхъ, но статныхъ коней рысью, послѣ того галопомъ и, наконецъ, во весь опоръ.

Императрица сидѣла неподвижно въ своихъ креслахъ, и никто изъ окружающихъ не осмѣливался еще проявлять свое одобреніе.

Но вотъ манежные конюхи установили на аренѣ нѣсколько искусственныхъ загражденій изъ древесныхъ вѣтвей вышиною въ два аршина, и лихіе наѣздники съ пиками наперевѣсъ и съ зычнымъ гикомъ принялись одинъ за другимъ брать эти загражденія. Тутъ пробудились наѣздническіе инстинкты и въ самой государынѣ: она ударила ладонь о ладонь, и въ тотъ же мигъ, какъ по командѣ, все кругомъ также захлопало.

Пока убирались барьеры, казаки дали своимъ взмыленнымъ конямъ перевести духъ передъ дальнѣйшимъ ристаньемъ. Вдругъ передній казакъ пронзительно свистнулъ, — и скакунъ его взялъ съ мѣста въ карьеръ, а за нимъ и другіе. Началась джигитовка: подхватываніе съ земли на-лету брошенной шапки, моментальное соскакиванье наземь и вскакиванье опять въ сѣдло, всевозможныя эволюціи въ воздухѣ пикой, и т. д. Нечего говорить, что присутствующіе любители скаковыхъ зрѣлищъ пришли уже въ полный восторгъ, и хлопкамъ, ликованьямъ не было конца. Казаки же, проѣзжая опять шагомъ мимо амфитеатра, съ побѣдоноснымъ видомъ откланивались съ высоты своихъ сѣделъ.

— И все? — отнеслась императрица по-нѣмецки къ герцогу.

— Есть еще одинъ жеребенокъ, — отвѣчалъ тотъ. — Войско донское желало бы имѣть счастье принести его въ даръ вашему величеству…

— Значитъ, онъ обѣщаетъ сдѣлаться украшеніемъ нашихъ конюшенъ?

— Первымъ алмазомъ, государыня.

— Посмотримъ этотъ алмазъ.

По знаку Бирона, старикъ-казакъ вывелъ подъ уздцы жеребенка-двулѣтка караковой масти. Опираясь на руку герцогини Биронъ, Анна Іоанновна спустилась внизъ на арену. За государыней поднялись съ мѣстъ и другіе, въ томъ числѣ также Анна Леопольдовна съ Юліаной и Лилли.