Арифметика подлости - Татьяна Туринская

Ольга аккуратно повесила одежду на спинку стула за его спиной:

— Не вошкайся, блузку помнешь. Выкрутится как-нибудь. Можно подумать, ей впервой. Она всю жизнь зачеты шваброй зарабатывает.

— Швабра — дело полезное. Хоть какая-то физическая нагрузка на растущий организм. Да и мне такие прогульщицы не во вред — уборщицы-то в спортзале отродясь не было, на таких вот казанцевых штатное расписание и рассчитано. Только ты ей скажи — одним заходом не отделается. За каждый вид отдельно шваброй махать будет. Сегодня пусть и начинает. Ты скажи ей, пусть после третьей пары приходит.

— Как скажешь, дорогой. А мне приходить?

— Что, тоже хочешь шваброй помахать?

— Нет, касатик, я предпочитаю махать другим местом!

Гена усмехнулся:

— Вот вечером и помахаешь. Побереги силы, крошка!

Будто малое дитя, Конакова обиженно вытянула губки-бантики:

— И что, я тебе совсем-совсем не нужна?

— Нужна. Но не со шваброй. Сама подумай: как твоя подруга будет здесь убирать, если мы в это время будем кувыркаться на матах? Поняло, горе луковое? Или хочешь пригласить ее в нашу теплую компанию?

— Не, я лучше поняло, — улыбнулась Ольга. — Ну тогда я побежала, да? До вечера?

— До вечера, — отмахнулся Кеба и вернулся к изучению журнала.

***

Погода в этом году просто сошла с ума. Сначала зима отказывалась уступать весне дорогу, до конца апреля измываясь над уставшим от холода народом. Потом — буквально четыре дня весны с очень резким переходом от минус пяти сразу к плюс пятнадцати.

Весна еще совсем не успела развернуться, натешиться властью над промерзшей землей, а обнаглевшее лето уже влезло не в свою очередь, и давай шпарить во всю яростную мощь. Разыгралось так, что природа за ним не поспевала. Зелень одновременно поперла и из земли, и из липких, остропахнущих почек деревьев. Тут же, наплевав на календарные сроки, зацвели яблони с абрикосами, каштаны горделиво выставили напоказ крупные белые свечи. Одуванчики, не успев порадовать глаз ярким оперением, поседели в одну ночь.

Люди попытались было жить по календарю, а не по погоде, да долго не выдержали: еще неделю назад кутающиеся в зимние куртки, перешли на пиджаки и легкие ветровки. Но в полдень и в них было неимоверно жарко. К середине мая все, как один, облачились в тенниски да сарафаны: даже ранним утром стрелка термометра упрямо не опускалась ниже двадцати шести градусов.

Как и было велено, после третьей пары Казанцева распрощалась с подругой в институтском фойе и отправилась в спортзал. В пустом зале гулко раздавалось цоканье каблуков. Прошла через весь зал к открытой каморке физрука, остановилась на пороге: вот она я, чего прикажете?

Огромный зал опустел, и Кеба с чистой совестью читал вчерашнюю газету. Звук шагов его не насторожил: ждал прихода очередной и.о. уборщицы. Впрочем, не был уверен, что Казанцева явится — во-первых, может прийти только перед самой сессией, понадеявшись отделаться единоразовой уборкой. И он, конечно, никуда не денется, поставит зачет — не отчислять же девку из института за регулярное игнорирование физкультуры. Во-вторых, может не появиться даже перед сессией, понадеявшись, что жених подруги поставит зачет на халяву. И он опять же никуда не денется, вынужден будет поставить. Не ссориться же из-за этой дурочки Казанцевой с невестой! Хм, дурочка. Зачем Оленьке подружка-дурочка?!

Шаги затихли, и в каморке стало немного темнее — вытянутая тень легла на пыльный пол каморки. Физрук продолжал читать, демонстрируя, кто тут хозяин положения. Ждал, когда гостья войдет. Однако та продолжала молча стоять на пороге. В конце концов, ждать Кебе надоело, и он отвел взгляд от газеты.

Лица ее он не увидел: девушка стояла спиной к свету, и лицо ее оказалось в плотной тени. Он видел лишь силуэт. В дверном проеме, словно портрет в рамке, вырисовывалось тоненькое создание в длинном, до щиколоток, платье с облегающим верхом и свободной юбкой. Чуть расставленные ноги, слегка склонившаяся на бок голова. На левом плече болталась объемная сумка, которую студентка поддерживала за ремень почему-то правой рукой, будто защищаясь ею от нескромных взглядов.

Ожидая разрешения войти, она стояла, чуть покачиваясь вокруг своей оси. От раскачивания невесомая юбка образовывала вокруг ног легкую спиральную волну то в одну, то в другую сторону. Ткань, насквозь прошитая резкими солнечными лучами, падающими из огромного окна спортзала, казалась абсолютно прозрачной, и Кеба видел не только точеные ножки девушки, но даже беленькие тонкие трусики, которые вполне можно было назвать символическими.

Он любовался этими ногами, в меру округлыми бедрами — скорее узкими, но отнюдь не мальчишечьими. Тонкая ткань юбки все закручивалась спиралью то по часовой стрелке, то против нее, и не было у Кебы никакой возможности оторвать взгляд от восхитительной картины.

Эта спираль завораживала его, гипнотизировала. А девушка все качалась и качалась: вправо, влево, вправо, влево. И юбка летела за ее бедрами: по часовой, против часовой, по часовой, против часовой. И — практически обнаженное тело. Причем, лишь нижняя его часть. Верхняя, как и лицо девушки, оставалась в тени. А она все стояла на пороге, все ждала приглашения, и не догадывалась, глупая, что стоит перед преподавателем практически обнаженная.

В его памяти почему-то всплыл Ольгин рассказ про художника. Сам рассказ Гена пропустил тогда мимо ушей, только профессия героя запомнилась. Вот почему художник. Да, без художника тут никак. Эта картина заслуживает кисти и масла.

Молчаливое созерцание длилось лишь полминуты, но Кебе казалось, что он уже целую вечность заворожено следит за спиральным полетом юбки. Или на самом деле он любовался не крутящейся юбкой, а ногами? Но ведь перед его глазами за годы работы в 'педульке' прошло столько пар ног! Разве эти чем-то отличаются от остальных? Может, чуточку стройнее, а может, и нет.

Не в их красоте дело, не в ногах! Он просто подпал под убаюкивающее действие гипноза от созерцания равномерных колебаний. Это банальная физика.

Физика там, или нет, но Гена отчего-то почувствовал себя неуверенно. Неверно — так точнее. Он не чувствовал верности в теле, вроде оно сделалось ватным. А в животе как будто кипятком обожгло. С чего бы вдруг? Из-за банальной физики?

С неимоверным усилием вытащив себя из гипнотического провала, Кеба прервал игру в молчанку:

— Это у меня кто? Солнце слепит, не узнаю.

Как ни старался, а допустил промашку: голос дрогнул, сорвавшись на неожиданно высокую ноту, будто не мужик спросил — истеричная баба взвизгнула. Прокашлялся намеренно грубо, пряча неуверенность.