Вероятно, дьявол - Софья Асташова

время существования «Студии 54» под патронажем Энди Уорхола.

Люди похожи на вампиров – вспышка поджигала красные зрачки, высвечивала мертвенно-бледные лица девиц со смазанной красной помадой вокруг ртов. Мутно-размытые фигуры застывали в полуфазе, застигнутые камерой врасплох, другие позировали в утрированно расслабленных позах, катались по полу, курили, пуская кольца дыма, или, изображая кровожадные взгляды, выставляли в камеру средний палец. Одна девица застыла в падении, выкинув в воздух ноги в колготках, с ползущей под подол стрелкой. Был ещё чей-то язык во весь кадр, а парень в расстёгнутой рубашке, обвешанный цепями, как наркобарон, показывал написанное на груди слово «говно».

Я никогда не была на вечеринках вроде этой, но увидела в тенях знакомое лицо: девушка со стройными ногами, выполняющая акробатические упражнения, – пафф! пафф! – то одна, то другая нога взлетает в воздух и сверкает белизной в свете вспышек, как влажный живот речного карпа, была мне знакома – Марианна, в Новосибирске мы вместе учились. Что я про неё помнила? Высокие скулы, оливкового цвета кожа, в аудитории она всегда сидела за последним столом. Узнав её на фото, я как будто сама перенеслась в то пространство и неистовствовала вместе с ней среди молодых, пьяных, безбашенных, уверенных, что завтра будет ещё прикольнее, ещё больше красивых людей вокруг, ещё больше веселья.

Увидев следующий чёрно-белый зернистый снимок, я испытала не сравнимый ни с чем приступ восторга и тревоги с привкусом железа во рту. На нём тигрица и тигр в полосах теней. Изогнутые, как арфы, две фигуры друг напротив друга. Мастер и ученица. Они целовались, будто борются, пожирают друг друга. Через тела била лучами вибрация стаккато из «Лета» Вивальди. Allegro Crescendo. Арина Ясная, так звали девушку. Ясная. Она, как я узнала позже, попала на вечеринку первокурсников, будучи дипломницей. Они встречались два года.

Я смотрела на фото. Моё сердце колотилось так, будто меня застукали за каким-то постыдным занятием. Я глубоко вдохнула, пытаясь усмирить этот стук, но это не очень помогло. Я влюбилась. Я бы всё отдала, чтобы оказаться на месте этой девушки, я плакала от беспомощности, как клавесин в «Каприччо» Баха на отъезд возлюбленного брата. Я смаргивала и сквозь слёзы запоминала силуэт. Силуэт, который потом будет рассекать коридоры Школы, как лезвие ножа масло. Сейчас, оглядываясь назад, мне кажется, что уже тогда я знала, что буду сидеть в аудитории напротив Профессора и смотреть, как он пишет на доске своё имя.

– Здравствуйте, меня зовут Родион Родионович.

Наш набор встретил его затяжным настороженным молчанием, но очень скоро на смену этому пришло искреннее благоговение. Не знаю, как остальные, но я каким-то чудом за суровой маской и покровительственным тоном уловила некую уязвимость, происходящую, как видно, из возвышенного образа мыслей.

– Моя фамилия Принцып через «ы», – он подчёркивает фамилию мелом, – Принцып через ы, потому что у меня нет никаких принципов.

– Интересно, он каждый год так говорит? – за партой передо мной парень с причёской «горшок» наклоняется и шепчет на ухо соседке, покусывающей кончик ручки. Она никак не реагирует.

Сначала мы, конечно, не верили – что такое? Разве можно совсем не иметь принципов? Наверняка это такой красноречивый приём, призванный произвести впечатление на аудиторию. С детства меня учили, что у человека должны быть принципы, и чем больше, тем лучше. Принцип не обижать слабых и уважать старших, или появившийся позже принцип не есть после шести. Всё это было странным до любопытства.

Любопытные взгляды везде сопровождали Профессора. Студенты шептались, спешили, полагаясь на непроверенные источники, поделиться скудными подробностями о его жизни. Когда он входил в столовую на первом этаже Школы, все, чуть шеи себе не сворачивая, оборачивались на него, стараясь рассмотреть, пьёт ли он кофе с молоком или без, с сахаром или без сахара. Капля сливок. Без сахара. Можно было бы сравнить их со стайкой суетливых папарацци из «Сладкой жизни» Феллини, если бы они, как только он заходил в класс, не разбегались по углам под его пристальным взглядом, как тараканы на кухне от щелчка выключателя. Шпионы, как называл их Профессор. «Повсюду шпионы», – морщась, говорил он. «Умоляю, месье, берегите себя, – шептала я в ответ, – будьте начеку. Здесь полно хищников. Тут хищники повсюду. Везде».

Нашу мастерскую считали сектой, хотя мы не были так уж закрыты: Мастер охотно консультировал любого студента, обратившегося к нему с вопросом. Я видела, что он, несмотря ни на что, часто себе во вред, не мог не делиться переполняющей его силой, знаниями, мудростью со всеми, кто попадал в его поле зрения.

Одна девушка, первокурсница из другой мастерской, с болезненным содроганием в голосе, обращаясь к нашей группе на одной из потоковых лекций, так и сказала: «Как вы его терпите? Если я вижу его в коридоре, прячусь в первой открытой аудитории – от греха подальше». Это правда – по коридорам Профессор ходил как по завоёванной колонии. Мой страх боролся с другим неистовым желанием – обратить на себя лучик, всего лишь кусочек, малюсенькую дольку его внимания.

У него было полно недоброжелателей, которые придавали его имени демоническое звучание, даже среди преподавателей. Были те, кто на своих лекциях не стеснялся в завуалированной форме нанести оскорбление, бросить как бы шутливый упрёк, который будет понятен всем студентам мастерской Принцыпа, а потом наслаждаться своей смелостью, представляя, как мы побежим докладывать Мастеру.

Ничто не огорчало меня так, как несправедливые обвинения. Слухи о нём наполняли меня каким-то особым унынием, смешанным с презрением и физическим ощущением тошноты. Я бойкотировала пары, где студенты усаживались кружком на полу вокруг преподавателя, который позволял себе злобную шутку в адрес Профессора. Профессор журил меня за пропуски, называл прогульщицей, отчего я таяла, как рожок сливочного мороженого.

Все разговоры о нём обретали пугающую вязкость кошмара. Меня предупреждали быть осторожной – не рисковать лишний раз остаться с ним наедине. Среди моих знакомых было много тех, кто верил слухам, выставляющим Профессора настоящим злодеем. «Он – чудовище, – говорили они, – он – людоед. Берегись!» Но я решила для себя, что всё это ерунда. «Вы думаете, что всё знаете, – хотелось выпалить мне. – Так вот, вам только кажется, ни черта вы не знаете!» Возможно, Профессору случалось быть грубым, но это для нашего же блага, чтобы подготовить нас к жизни и научить быть стойкими. «Вы все просто завидуете», – думала я, но аргументов, чтобы защитить его, у меня не было.

Однажды Мастер закинул удочку и среди тьмы мелких рыбёшек выловил самую яркую – Balaenoptera borealis[12].

– Борис Дмитриевич – мой ученик,