Человек-недоразумение - Олег Лукошин

Я не уверен в своих предположениях, но вроде бы он, кандидат медицинских наук, усердно и кропотливо работал в то время над докторской диссертацией, и, как мучают меня смутные, но почему-то чрезвычайно сильные сомнения, одним из героев этой диссертации должен был стать я. Ведь не просто же так он, уйдя на повышение в Москву, продолжал приезжать к нам в Воронеж по два-три раза в месяц и вести со мной долгие, колкие и весьма провокационные беседы. Помнится, иногда он желал побеседовать и с другими обитателями лечебницы, которые в большинстве своём попали сюда именно по его, специалиста в детской и подростковой психиатрии, настойчивой рекомендации, но встречи эти регулярностью и заинтересованностью с его стороны не отличались. Его интересовал я. Мои сны, мои фантазии, моё мнение на тему предоставления каждой советской семье отдельной квартиры к 2000 году — короче, всё. Особенно трепетным и ненасытным его внимание ко мне стало после гибели Светы. Признаться, мне льстило такое отношение, хотя я был достаточно умён, чтобы понимать: лучше бы мне избегать общения с ним. Нет, я не считал его серьёзным и опасным противником, готовым одержать надо мной полную и безоговорочную победу, но неким образом пошатнуть мои строгие и суровые воззрения он всё же мог.

— Видел недавно интересный фильм, — вызвав меня в кабинет отсутствовавшего главврача, заговорил он со мной как-то раз. Прошло почти четыре года с того момента, как я очутился в лечебнице. — Давно его хотел посмотреть, много про него рассказывали. Фильм ужасов, «Хеллоуин» называется.

— Американский, что ли? — достаточно живо (он знал, гадкий психолог, чем привлечь меня) поинтересовался я, так как к ужасам в частности и американскому кино в общем, столь насыщенному темами разрушения душевного и материального мира, был весьма неравнодушен.

— Да, американский. Видеомагнитофон недавно купил, вот — дали посмотреть. Там один из героев, доктор Лумис, психиатр, пытается найти объяснение и вылечить юного преступника Майкла Майерса, который убивает почти всех членов своей семьи. Юный Майкл — это материализация абсолютного зла, человек, который стремится к тотальному уничтожению всего на своём пути…

Я был несколько удивлён, но и польщён тем фактом, что такие явления, как я, уже находят своё опосредованное осмысление в американском кинематографе, подспудно понимая, что не просто так Игнатьев завёл со мной разговор об этом фильме. Увидев в нём ситуацию, похожую на нашу, он в каких-то своих целях пытался зацепить меня сравнением наших с ним отношений историей, показанной в фильме ужасов.

— Да что вы! — саркастично удивился я. — И как у этого доктора развивались дела?

— А как ты думаешь?

— Если создатели фильма люди честные, то ваш добрый доктор должен был потерпеть полное фиаско.

Игнатьев печально улыбнулся.

— Они честные люди, — кивнул он. — Доктор терпит абсолютное поражение. Ему ничего не удаётся сделать с Майклом. Тот снова берётся за старое, с ещё большим рвением.

— Он заслуживает уважения.

— Ты думаешь? Впрочем, очень даже может быть. Но, знаешь ли, историю, рассказанную в фильме, я понимаю не буквально. Всё-таки слишком много там нагнетено для того, чтобы вызвать у зрителя ступор. Это для меня некая аллегория, притча, в которой мне видится много положительного для моей работы.

— Вы можете тешить себя какими угодно иллюзиями, — так же цинично продолжал я общение с ним, потому что ничего, кроме раздражения, этот дядька, считавший себя не в меру умным и хитрожопым, у меня не вызывал, — но вас в вашей работе (произнося это слово, я поморщился) со мной ожидает только неудача. Вам не переубедить и не остановить меня.

— Ты думаешь? — как бы удивлённо вскинул он на меня глаза. Тут же опустил их на красивую, явно зарубежную ручку с позолоченным пером, которую вертел в руках. — Быть может, быть может. Пожалуй, я начинаю понимать тебя несколько больше, чем мне казалось поначалу. Я обнаруживаю в тебе новые грани, начинаю всё сильнее и сильнее уважать тебя.

— Я тронут.

— Мне даже кажется в последнее время, что ты никакой не шизофреник. Представляешь?! Мне приходит в голову, что ты совершенно нормальный человек, просто смотришь на эту жизнь из другого угла, другими глазами. Правда, это моё допущение очень сильно расходится с принципами и понятиями советской психиатрии. Согласно им, этот самый угол и эти самые другие глаза — и есть шизофрения. По крайней мере, должна ей быть. Я и сам безоговорочно верил в это с того самого момента, как поступил в медицинский институт. Но вот этот фильм, он как-то сместил в неких допустимых колебаниях моё отношение к тебе. Мне вдруг подумалось, что у тебя есть своя собственная правда, как и у того убийцы, Майкла Майерса, что правда эта для тебя единственно верна и, что самое ужасное, эта правда может быть в абсолютном измерении гораздо правдивее моей правды и правды доктора Лумиса. Такое вот необязательное и, я бы даже сказал, преступное предположение.

— Вы делаете успехи, — демонстративно, ровно три раза, ударил я в ладоши. — Далеко пойдёте.

— Понять правду Майерса мне не удалось, но он был показан таким решительным вместе с этой своей правдой, таким фанатичным, что не впечатлиться ей было невозможно. Твою правду я пока тоже до конца не понимаю, признаюсь в этом честно, но лишь одному тебе, другие не должны этого знать, — перешёл он на доверительную интонацию и вроде бы даже подмигнул мне, — но я подумал, что она, быть может, заслуживает уважения, заслуживает не сопротивления, а внимания? Что может быть она с этим самым вниманием и перестанет быть в тебе такой агрессивной и колючей?

Он ведёт к чему-то нехорошему, понял я.

— Я всегда, насколько ты помнишь, вёл все наши беседы в одном и том же ключе. Что, мол, все твои проблемы, Вова Ложкин, носят исключительно временный характер. Что они возникли из-за несоответствия между твоим не по годам развитым интеллектом и реалиями окружающей действительности, некоторые из них ты не смог воспринять спокойно и отстранённо, как делает абсолютное большинство детей твоего возраста, а пропустил через себя со всей болью и отвращением. Мол, в тебе зародилось отторжение к этим самым реалиям, которое твой пытливый ум моментально гиперболизировал и увеличивал неприязнь к ним с геометрической прогрессией. Ты вообразил этот мир виноватым в своём рождении и никчемном существовании, а потому вступил с ним в непримиримую борьбу. Борьбу не на жизнь, а на смерть. Как ты наверняка помнишь, я не раз пытался внушить тебе мысль, что человек в гораздо большей степени существо физико-химическое, чем духовное. Что определённый набор действий позитивного характера — таких, например, как вкусное и сытное питание, регулярный секс, незамысловатые занятия спортом — вполне способны уравновесить в человеке все существующие противоречия и сделать его вполне гармоничной личностью. Отчасти по причине своего возраста — всё-таки регулярным сексом ты пока заниматься не можешь, а это, между прочим, чрезвычайно важный фактор в достижении гармонии — отчасти в силу своего характера, который вместо занятий спортом толкает тебя к чтению нудных философских книг и провокационных художественных произведений писателей экзистенционального толка, ты лишь затягивал в себе плотнее вполне развязываемые узлы, делал их запутаннее, сложнее, а оттого всё глубже погружался в пучину мрачных мыслей и душевного отчаяния. Я пытался убедить тебя в том, что с годами всё пройдёт, что первая настоящая любовь, любимая и хорошо оплачиваемая работа, верные порядочные друзья поставят тебя на ноги, вылечат, заставят взглянуть на мир по-новому. Ты был глух к моим словам, глух остаёшься к ним и сейчас, и я вдруг стал понимать одну достаточно важную вещь. Я вдруг осознал, что совершенно неправильно лечил тебя всё это время.

После этих проникновенных слов я не мог не расхохотаться.

— Браво! — крикнул я. — Наконец-то вы признали свою никчемность! Вы проиграли, доктор! Вы проиграли!

Игнатьев в очередной раз печально улыбнулся.

— Пожалуй, ты прав, — продолжил он с той же нудной интонацией совершающего регулярные покаяния грешника. — Это можно назвать неудачей и даже поражением. Дело в том, как я сейчас понимаю, что серьёзное и обострённо-пытливое отношение к людям такого склада, как ты, лишь придаёт им новые силы. Делает их стойкими. Убеждёнными в своей правоте и выборе верной дороги. Вы, сознательные и бессознательные сторонники мировых теорий заговора, начинаете понимать, что раз вами так живо интересуются, раз сажают в психушку за весь этот нафантазированный бред о разрушении Чернобыльской электростанции, раз пытаются лечить и обратить в свою веру, значит, всё это неспроста. Значит, в мире всё действительно сложно, значит, вы в своём отрицании его проявлений ухватились за что-то важное, значит, мир неким образом дрогнул, испугавшись вашего возможного деструктивного влияния на его основы, значит, всё то, что приходило вам на ум во сне и наяву, всё это правда — вас хотят оградить как сильного и перспективного противника, попросту говоря, вас боятся. Я правильно рассуждаю? На самом деле все наши встречи не имели ни малейшего смысла, потому что, несмотря на все мои ухищрения и мнимые мысли о каком-то там успехе в лечении, ты всегда выходил из этого кабинета с твёрдым убеждением, что победа остаётся за тобой. И по сути это действительно так. Ты делался только сильнее после моего настойчивого и нудного вмешательства в твои психические пределы.