Язык текущего момента. Понятие правильности - Виталий Костомаров

Как замечено, был когда-то цирк бродячим, стал теперь передвижной. Разнообразятся даже этикетные формулы: пока, до завтра, чао, гудбай, бай-бай, ещё встретимся, счастливо, будьте здоровы и новейшее, произносимое с разрешительно-ироничной интонацией: ну, живи. Интересны радио-телевизионные скоро увидимся, до услышанья, до связи.

Русская стачка (от стыкнуться – «сговориться») уступила, как давно повелась мода, забастовке (от бастовать, итальянское баста). Будто извиняя себя, говорят: «Это сложно сделать», – вместо невозможно; «Ей об этом говорить необязательно», – вместо ни в коем случае нельзя. Крайне расширительно употребляются автор (чего стоят автор гола, автор скандала), форум, формат (в формате слуха), а также круто, крутой, крутизна, накрученный (также и наверченный), тусоваться, тусовка. Сегодня это малообъяснимое поветрие приобрело размеры урагана.

Всё модное в словаре тяготеет к расширению сферы употребления и значения, причём последнее становится весьма расплывчатым. Пришлось ко двору слово резонансный (дело, убийство, авария) в значении «привлекший шумное внимание». Весьма непонятно расширяя семантику, стал «незаменимым» и выдавливает аналоги ресурс (по словарям – материально-финансовая база), называя вообще всякую возможность и перспективу достижения чего-либо, вплоть до эвфемистического обозначения взятки: найти деньги для административного ресурса, умело использовать ресурс организации, у них появился ресурс для развития: «Образование – ресурс консолидации гражданского общества» (заглавие статьи в научном сборнике); «Детство – стратегический ресурс общества». Особо стоит отметить новейшее применение этого слова в смысле «текст»: ресурсы Интернета, дать ссылку на ресурс «Википедии», воспользоваться ресурсами Интернета, то есть его материалами.

* * *

Итак, механизмы поиска нормы, диктуемой интересами языка, различны в лексике и грамматике. В замкнутых морфологии и фонетике, отчасти в синтаксисе развитие нормализации заторможено, в книжной разновидности вообще искусственно заморожено письменно-печатной фиксацией того, что нормализовано. По умолчанию, как оберег литературно образованного канона, её приостановка распространяется и на синтаксис и свободную подсистему лексики. В лексике, за исключением основного словарного фонда, устанавливаемый словник сплошь и рядом не соблюдается книжностью даже решительнее, чем некнижностью, где он ограниченнее хотя бы из-за меньшего числа терминов.

Нынешнее небрежение людей к вариативности, предоставляемой закрытыми подсистемами, отнюдь не преодолевает человеческое стремление к самоидентификации. Потребность выразительности теперь чаще удовлетворяется всего лишь соотносительными, параллельными, аналогическими, синонимическими средствами выражения на открытых уровнях синтаксиса, лексики, стилистики, а то и вневербально – логикой содержания, вызываемыми им эмоциями, часто с выходом за пределы образованного языка.

Распространено мнение, будто есть некие общие и вечные законы развития, в которых совпадают интересы и языка, и социума. В качестве примера обычно указывают на закон экономии, не уточняя чего – энергии, времени, размера. В объяснительной силе сего закона, возводимого к работе А. Мартине «Принцип экономии в филологических изменениях» (М., 1966), которая провозглашает лингвистическую экономию способом развития языка – причиной ликвидации бесполезных и появления новых различий или сохранения существующего положения, убедительно усомнился Р.А. Будагов. Он справедливо полагает, что куда более сложные причины (и, увы, возможные результаты!) лежат в основе движения языка, нежели страсть упрощать, экономить усилия (Будагов Р.А. Человек и его язык. М., 1976. С. 59–83).

Бессознательное чутьё языка есть социальная функция его системы в целом. Набор оценок, отражающих её своеобразие, своевольный дух, её системную логистику, служит арбитром в решении судьбы любого новшества. Происхождение и история, самобытность природы, строя и состава, источники обогащения, контакты языка, творческие достижения народа и страны складываются в некий абстрактный набор представлений, который опосредует события текущей жизни говорящих на языке людей, то есть интересы социума, в интересы языка. Назовём его Нормой языка (с большой буквы).

Как таковая, Норма остерегается одобрять, оправдывать или отвергать, запрещать отдельный факт: форму, единицу, процесс, модную тенденцию, но решительнее, чем что-либо иное, вершит судьбу языка в целом. Следуя из Нормы, самодвижение языка стремится к объективному совершенству самой системы. Организуя нормализационные процессы, поиск правильности, Норма ложится в основу обработки, выявления, кристаллизации образованного языка. Соприкасаясь с другими языками, мы понимаем (обычно неохотно, даже осуждающе), что́ может быть и не так, как у нас, однако считаем, что наш язык способен лучше выражать всё, что выражают другие языки, потому что его система достигла высшего равновесия и богатства, музыкального благозвучия, стройности, красоты. Без ложной скромности заметим: так думаем не только мы, русские, но и авторитетные носители многих других языков.

В любом случае неприлично возмущаться: «Ах, язык портится (сам! мы, дескать, не причём), надо его спасать», – даже с модным американским междометием: «Вау, он американизируется!» В языке всё происходит по свойственным ему (имманентно, вечно врождённым) внутренним законам, однако происходит через общающихся людей, которые служат движителем или тормозом развития. Сами люди редко осозна́ют эту свою роль, проявляющуюся саму по себе.

Не означая сиюминутного приноровления к интересам и потребностям социума, нормализация в интересах языка направлена в целом всё же на то, чтобы русские люди любили свой язык, могли гордиться логичным и алогичным в нём, разумным и не очень, но всегда своевольным и объективно вольным его духом. Нормализация в интересах языка достаточно самостоятельна, но перекрещивается в играх с нормализацией в интересах социума. Тогда нормализационные процессы совместно приводят к общему, достаточно согласованному результату – к нормативности. Это состояние языка, соответствуя, вероятно, специализации правого и левого полушарий человеческого мозга, существует в паре с выразительностью. Это последнее качество языка целесообразно рассмотреть отдельно до перехода к детальному анализу нормативности.

4. Выразительность

Нормативность, достигаемая нормализацией, служит информативности. Без неё немыслимо разумное, а не эмоциональное чувство этногосударственной принадлежности вроде квасного патриотизма. Осознание своего особого единства, которого нет без общего языка, прокладывает путь к познанию и уважению других народов и стран, к благородной стадности с родственными и соседствующими этносами вплоть до планетарно-глобального единения. Всечеловеческое единство мысли особенно ясно в науке, техническом прогрессе, освоении космоса. Указанные психо-социологические, в основе своей цивилизационные факторы требуют нормализованного, информативно образованного языка, в конечном счёте, даже единого общечеловеческого. Но эти факторы не заслоняют и иное неистребимое людское стремление к самоидентификации – выделить себя, свою семью, близкую группу, весь свой этнос. Разумный патриотизм превыше всего ценит, любит и охраняет собственный дом, малую и большую родину, природу, историю, национально-этническую культуру. Святая обязанность – гордиться и печься о родном языке: он отнюдь не просто несёт знание, информирует, но прежде всего чувственно выражает смысл жизни, духовность, надежды, притязания. Он именно полнокровно выразителен.

Без яркой выразительности, без шутки и иронии, без радостного смеха и, увы, без гнева, негодования, горечи общение людей не может быть полноценно естественным и ёмко многозначным. Правильность дисциплинирует, но она по природе своей объективна и тем противна естественному стремлению к яркости выражения. Легче всего самоутвердиться в личностной, семейной, возрастной, профессиональной, иной идентичности, отходя от приевшегося нейтрального. Индивидуальная воля требует излишеств в средствах и способах выражения. Как говорил М. Светлов: «Я могу без необходимого, но не могу без лишнего».

Выразительность и нормативность не противоборствуют враждебно, а находятся в положении взаимной дополнительности. Живой контакт требует обстановки необязывающей свободы, доверительной обыденности. Чувственная уютность, простота откровения связываются, прежде всего, с некнижностью, даже со сниженной разговорностью в ней. Это, конечно, не умаляет силы высоких слов и выразительных приёмов книжности. Вариативность, не очень терпимая в нормативности, составляет основу выразительности и художественной изобразительности.