Орудья мрака - Имоджен Робертсон

Грейвс ненадолго заглянул в собственное жилище, комнату в одном из наименее сомнительных домов поблизости от Семи Циферблатов,[15] чтобы переодеться — на вчерашней одежде (во всяком случае так казалось юноше) была заметна кровь его друга. Надевая свежее, юноша задержался у рябого запыленного зеркала. И решил, что больше не выглядит таким уж молодым человеком. Конечно, багровая рана на лице по-прежнему была свежей, однако меньше всего он узнавал свои глаза — в них поселилась подавленность.

Оуэну Грейвсу шел всего двадцать второй год. Три года назад он приехал из провинции, из Костуолда, где находился дом его отца, твердо решив, что сможет зарабатывать в Лондоне собственным пером. Это повлекло за собой разрыв с семьей, изо всех сил старавшейся вести аристократический образ жизни на доходы священника и надеявшейся, что Оуэн сможет достигнуть успехов в правоведении. Однако он оказался романтиком. Эти три года юноша с трудом кормился и одевался на то, что зарабатывал своим пером, и пусть его статьями часто восхищались, большого дохода они не приносили.

Лучше всего он писал о музыке и предлагал свои краткие сообщения газетам, которые развлекали столицу и уведомляли читателей о новостях, однако издатели часто бывали недовольны, что, несмотря на прекрасный слог, юноша писал о самой музыке и о том, насколько она его поразила, вместо того чтобы привести список светских персон, присутствовавших на концерте, и описать их манеру держаться и одеваться. Часто он пытался объединить то, что от него требовалось, и то, что считал важным сам, сообщая, например, что один из любимцев haut ton был особенно пленен такой-то мелодией из такого-то произведения. Этот трюк сослужил ему хорошую службу, а поскольку те, кого он наделял собственной восприимчивостью к музыке, редко ему противоречили, он умудрялся жить за счет своих статей. Правда, едва сводя концы с концами.

Оуэн с малолетства любил музыку. У его матушки было красивое сопрано, однако она рассталась с профессией певицы, чтобы выйти замуж за человека, которого любила, и жить в спокойной бедности. Семейная легенда гласила, что сам господин Гендель назвал ее уход со сцены потерей и чертовски досадным событием. Отец каждый раз с гордостью рассказывал эту историю новым знакомым, однако Грейвс замечал, что матушка всегда будто бы содрогалась при упоминании об этом.

Три года назад Грейвс прибыл в город и повстречался с Александром на одном из первых столичных концертов в своей жизни. Исполнение захватило его настолько, что он не смог удержаться и в перерыве поделился радостью с джентльменом, сидевшим рядом. Он принялся расхваливать произведение, которое любил его сосед, а потому оценку Грейвса выслушали с пониманием.

Александр был гораздо старше Оуэна и в первые месяцы заменял ему отца, ободряя юношу и давая советы, даже несмотря на то, что рана, нанесенная потерей супруги Элизабет, была еще свежа. Взамен Грейвс подарил другу свою любовь, преданность, воодушевление и энергию. Жилище Александра стало для него вторым домом. А дети друга заменили младших брата и сестру, коих у него никогда не было. Их болтовня помогала юноше забыть о собственных страхах и неудачах, а в Александре он обрел наставника, вознаграждавшего его доверием и верностью. Теперь пришла пора отработать то, что ему так щедро дарилось.

Лишь большим усилием воли Грейвс заставил себя снова покинуть свое жилище. Прежде чем уйти, он немного подвигал разбросанные страницы своих сочинений по рабочей поверхности стола, как ребенок, окунающий в пруд купальницы, и, сам не зная почему, задумался о том, когда он сможет вернуться сюда и каким человеком снова поднимет щеколду на этой двери.

Харриет не испытала ни малейшего удовольствия при мысли о том, что нынче утром ей придется посетить леди Торнли. Этот визит покажется хозяйке замка необычным, и Харриет стало немного не по себе оттого, что подобное предприятие может вызвать сомнение в ее поступках.

Цель визита была неясна даже ей самой. Она знала, что хочет показать замок Торнли Краудеру и понять, почувствует ли он ауру распада, ту, что ощущает она сама, однако подобное начало всестороннего расследования обстоятельств, приведших покойника в рощицу на холме, казалось ей неосновательным. Она так и сказала Краудеру, предлагая нанести этот визит, но, услышав, что он считает подобное поведение правильным, успокоилась.

— В моей работе, госпожа Уэстерман, часто приходится начинать с широкого рассмотрения вопроса, — сказал он, — до тех пор, пока не отыщутся особенности, а за них уже можно ухватиться. У вас есть подозрения, не подлежащие словесному выражению. Нам должно осмотреться, имея в виду эти ощущения, и понять, сможем ли мы нарастить мясо на кости наших доводов. Что же до самого визита, возможно, местная знать просто-напросто предположит следующее: вы гордитесь тем, что выманили меня из уединения и теперь водите тут и там, словно леопарда на цепи.

Харриет не представляла себе, как можно сравнить худощавого и сухопарого Краудера с леопардом, однако эта метафора рассмешила ее и придала смелости.

Два семейства давным-давно свели общение к обмену любезностями через слуг. Рейчел посчитала своим долгом присоединиться к сестре и Краудеру, а Харриет, хоть и была рада этому с точки зрения приличий, чувствовала себя почти жесткосердной, рассказывая анатому о том, что ей удалось выспросить нынче утром у маленькой швеи. Они ехали в экипаже к главным воротам замка Торнли, и Харриет, рассказывая, то и дело поглядывала на бледный профиль сестры, однако Рейчел казалась непреклонной: она упорно разглядывала проносящиеся мимо пейзажи и делала вид (во всяком случае в тот самый момент), что ничего не слышит.

— Под конец госпожа Мортимер кое-что разъяснила о главных персонах замка. Прежнего эконома Торнли считали жестким, но дельным человеком. Обитатели замка его не любили, однако у хозяина он ходил в фаворитах. Затем, чуть больше двух лет назад, появился Клейвер Уикстид; казалось, он возник из ниоткуда, и Хью объявил о своем решении сделать его экономом. Бывшего управляющего выпроводили из замка с суммой, достаточной для покупки небольшой лавки, и он уехал в ту же неделю под сердитый шепот домашних.

Краудер повернулся лицом к собеседнице, вцепившись одной рукой в край сиденья, так как экипаж слегка подпрыгивал на засохшей дороге.

— Уикстида любят больше?

— Нет, вовсе нет, и госпожа Мортимер даже намекнула, что его влияние на хозяина кажется… нездоровым.

Краудер смотрел на нее, приподняв брови. От них обоих не ускользнул тот факт, что время появления Уикстида совпало с переменой в поведении Хью.

— А ничего более конкретного она не сказала? Например, что он взял на себя больше обязанностей, нежели обычный эконом? — спросил Краудер.

Харриет пожала плечами. В женщинах этот жест всегда казался Краудеру несколько вульгарным, однако он почти усвоил, что госпоже Уэстерман позволены любые вольности.

— Нет, но, разумеется, в поместье таких размеров обязанностей предостаточно. Он управляет рентой и ремонтом, и Хью больше не занимается делами поместья. Был момент, когда он принимал более деятельное участие в управлении имением, однако это время, похоже, прошло. Все идет к Уикстиду и через Уикстида, а господину Торнли, видимо, нет до этого никакого дела.

— Удивительно, что при всем том он не предпочел жизнь в Лондоне.

Харриет кивнула.

— Я удивилась, что он не уехал снова. Не знаю — Торнли кажется неугомонным, однако в столице он не бывал с тех пор, как прибыл Уикстид. Госпожа Мортимер дала понять, что перевес в их отношениях — на стороне Уикстида. Полагаю, это идет вразрез с ее представлениями о правильном порядке вещей. Во всем городке о Уикстиде хорошо отзываются лишь девицы, с коими у него не было никаких дел.

Краудер вопросительно посмотрел на собеседницу.

— Нет, я не имею в виду ничего постыдного. Никто не замечал с его стороны попыток соблазнить какую-либо местную девицу. Он сумел завоевать друзей внешней привлекательностью, однако его манеру вести дела скорее можно назвать жестокой. Уикстид знает, какие преимущества приносят сделки, заключенные от имени такого поместья, а потому выжимает всю возможную выгоду. Думаю, он получает от этого удовольствие.

Судя по виду Краудера, он о чем-то задумался.

— Значит, мы допускаем, что Уикстид и господин Торнли знали друг друга раньше?

— Да. Вскоре после приезда Уикстида Хью говорил нам, что они вместе служили в первые дни Американской революции, однако, когда Хью рассказывал о своей жизни до восстания, он никогда не упоминал этого имени, а ведь на основании его рассказов мы, я полагаю, могли бы назвать каждого состоявшего в его полку, вплоть до того месяца, когда Хью прибыл домой.