Незаменимый вор - Александр Бачило

Первым нарушил безмолвие голос Петра Силыча Бочарова.

– Степан! – сипло позвал он и закашлялся. – Степан! Принеси свечу! Не видишь – погасла! ... Что это, – продолжал он вполголоса. – Точно обухом по голове... Хотел только рюмочку выпить – и бац! Не помню даже, выпил или не выпил... Вот это коньяк! Что это... какие-то осколки под ногами... Степан, чтоб ты лопнул! Где тебя черти носят?

Джек Милдэм щелкнул зажигалкой и, перешагнув через урядника, зажег свечи на камине. На полу зашевелились пришедшие в себя гости.

– Господа... – растерянно сказал Петр Силыч, увидев их. – Это большая честь для меня... Я рад принимать... Когда же вы приехали, господа?

– К-куда... приехали? – с трудом произнес Куратов.

– К-ко мне?... – так же неуверенно ответил Бочаров.

Савелий Лукич долго озадаченно озирался.

– А ведь и правда, – вымолвил он, наконец, – мы у вас...

– И я очень рад! – Петр Силыч помог ему подняться. – Хотя мне что-то сегодня нездоровится... И, простите, я как-то не всех узнаю...

Он покосился на Ольгу и Христофора, хотел было сделать шаг им навстречу, но, поскользнувшись на битом стекле, попал прямо в объятья Турицына.

– Гри... Григорий Александрович! – пробормотал пораженный Бочаров. – И вы здесь! Вот уж, действительно, сюрприз! ...

– Что это с ним? – прошептал Христофор.

– Ты разве не понял? – отозвалась княжна. – Это настоящий.

– Как настоящий?! – Гонзо округлил глаза. – А где ифрит?

Вместо ответа Ольга демонстративно отвернулась от него. И тут Христофор увидел бутылку. Княжна держала ее за спиной. Бутылка была совершенно цела и закупорена пробкой.

– Ты все-таки сумела! – обрадовался Гонзо, – Но как? Когда?

– Когда взорвалась эта штука. Ифрита слегка тряхнуло, он и расслабился... Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло...

– Олька, ты молодец! – Гонзо наклонился к уху княжны, так что ее золотые волосы щекотали ему нос. – Значит, уже можно рвать когти?.. Ах, черт! Порт до утра закрыт! Но все равно, дай я тебя поцелую! ...

– Тсс! – Ольга приложила палец к губам и, продолжая прятать бутылку за спиной, вышла на середину комнаты.

– Ви сами увидаль, господа, – снова заговорила она ломаным языком, – что визиват спирит есть очень опасно! Она может уносить вас на край свет или память дистроинг... отбивать, как у дорогой Петер Силович! Но это не есть беда, он все вспомянет... Ведь вы уже вспоминаете, не правда ли?

Последние слова она произнесла тихо, пристально глядя Бочарову прямо в глаза.

– П-правда... – едва ворочая языком, произнес Петр Силыч. – Как же! Я вспоминаю... А что я вспоминаю?

– А все! – уверенно заявила Ольга. – Как мы гостеваль у господин Куратофф с матушка и визиваль дух л'эмпериор Наполеон. А он перенес всех нас в ваш дом.

– Да-да. Конечно... Дух... Наполеон... – Бочаров пожал плечами. – Не беспокойтесь, господа! – обратился он к гостям, – я уже все вспоминаю! Идемте в столовую, слегка закусим. А с Наполеоном продолжим, когда пожелаете.

– Нет, – возразила Ольга. – Сегодня дух есть сердит. Визиват больше не будем...

– Господи, слава тебе, милостивец! – тихо проголосила Аграфена Кондратьевна, впервые после сеанса подавая признаки жизни.

– А и правда, не мешает слегка освежиться... – урядник подкрутил усы и решительно направился в столовую.

– Ну что ж, господа, – сказал Христофор, поправляя часы на стене, – до утра еще далеко. Одно остается – пропустить по рюмочке, да под это дело – в картишки!

Предание о втором ифрите

... О, владыка, затмевающий дневное светило! Позволь ничтожнейшему из рабов твоих продолжить рассказ о путешествии бесстрашного Адилхана!

Даже пойманная птица, услышав в небесной выси голос своей подруги, не рвется из клетки так, как рвалось из груди сердце премудрого падишаха при виде цветущей долины на острове Судьбы. Всей душою стремился Адилхан поскорее высадиться на остров и углубиться в эти чудесные сады, чтобы отыскать дорогу, ведущую к несметным сокровищам. Однако ему пришлось сначала привести в порядок свой корабль, отдать все необходимые распоряжения экипажу, остающемуся на борту чинить оснастку и ждать, может быть, до конца своих дней, возвращения повелителя...

Лишь на третий день падишах во главе большого отряда ступил на вожделенный берег. Здесь по-прежнему было пустынно. Среди камней не замечалось ни малейшего движения какой-либо живности, словно гигантская птица и ее выводок были последними живыми существами, обитавшими на побережье. Еще удивительнее, что и со стороны долины не доносилось ни звука. Впрочем, люди Адилхана были даже рады этому запустению. После знакомства с чудовищем, гнездившемся на скале, они не торопились повстречаться с новыми обитателями острова.

– И не удивительно, что все зверье разбежалось, – говорили воины. – Разве можно жить и растить потомство, имея таких страшных соседей? Вдобавок, великий падишах, да продлит Аллах его дни, устроил здесь такой взрыв, что все живое разбежалось и разлетелось в ужасе на сотни фарсангов. Воистину, нет силы, способной противостоять воле и мудрости нашего повелителя!

Построившись в походную колонну и высылая вперед разведчиков, отряд тронулся в путь. Адилхан не рискнул брать лошадей в длительное плавание по океану, поэтому воинам пришлось теперь идти пешком. Два десятка рабов, сменяя друг друга, несли паланкин падишаха. Следом за паланкином восемь самых сильных воинов несли сосуды с ифритами. Еще шестеро сгибались под тяжестью двух огнеметных машин, снятых с корабля. Остальные шли налегке. Отряд перевалил через жалкий бугор – каменную россыпь, оставшуюся на месте разрушенной скалы, и углубился в долину.

По сторонам узкой тропы, представлявшей собой русло пересохшего ручья, поднялись крутые склоны, густо заросшие кустарником, над которым лишь кое-где возвышались искореженные стволы мертвых деревьев. Зато ветки кустов, тесно сплетенные друг с другом в сплошную непролазную чащу, казалось, были полны жизненных сил. Крупные белые, желтые и нежно-розовые цветы, сиявшие там и сям среди зелени, радовали глаз путников, отвыкших в туманной мгле океана от ярких красок. Это пестрое многоцветье и делало долину похожей издали на райский сад. Цветы источали сильнейший аромат, необычайно сладкий и такой бодрящий, что сердца людей начинали биться чаще, а ноги совсем не чувствовали усталости.

Чем дальше углублялся отряд в благоухающую долину, тем больше цветов было вокруг. Они росли все гуще и уже сплошь покрывали ветки кустов, совсем заслонив собой листья.

Все же Адилхан был недоволен. Он рассчитывал найти в саду дорогу, прямо ведущую к цели, а здесь отряд вынужден был продвигаться совершенно нехоженым путем между двумя стенами диких зарослей, не имея возможности свернуть ни налево, ни направо. Казалось, не только человек, но и животные никогда не забредали в эти места. Козы и олени не щипали сочную траву в русле ручья, пчелы и бабочки на кружились над цветами, из кустов не доносилось ни одной птичьей трели. Час за часом проходили в напряженной тишине. Люди сами невольно притихли и переговаривались друг с другом только шепотом, бросая недоуменные взгляды на застывшую в мертвом безмолвии растительность.

Движение сильно затруднялось неровностью почвы, усеянной мохнатыми кочками. Легче всего было идти друг за другом гуськом, и постепенно отряд растянулся в цепочку на целый фарсанг. Это не понравилось падишаху.

– Беги к Маджиду, – приказал он одному из воинов, – и скажи, что я назначу его погонщиком в караван, если он немедленно не построит людей в колонну, как полагается!

– Колонной идти труднее! – неожиданно возразил солдат. – Мы и так полдня бьем ноги по бездорожью.

– Ступай к командиру, – едва сдерживая ярость, произнес Адилхан, – передай ему мой приказ и добавь еще, что я велел наказать тебя плетьми, за то что ты осмелился заговорить!

Лицо солдата вспыхнуло пунцовым румянцем. Он судорожно сжал древко копья, но ничего не сказал, повернулся и медленно побрел в хвост колонны.

– Что это за деревенщина? Откуда он взялся? – сердито спросил Адилхан, обернувшись к другим воинам, и вдруг поймал на себе несколько недоброжелательных взглядов.

– Что такое?! – в гневе закричал он. – Кто-нибудь недоволен моим приказом?

Но солдаты шли молча, опустив головы, и Адилхан уже не мог определить, в чьих именно глазах только что видел осуждение и даже неприкрытую злобу.

– Фаррух! – позвал падишах. – Где ты бродишь, бездельник? Я не доволен дисциплиной в отряде! Позови сюда Маджида, а сам проследи, чтобы мой приказ о наказании солдата был исполнен, как следует. Да пошевеливайся, пес! Я вижу, ты разленился на своей должности! Придется мне подыскать визиря порасторопнее...

Фаррух с удивлением глядел на своего повелителя, всегда столь милостивого к нему, а теперь вдруг впавшего в неистовый гнев. Но сильнее удивления была жгучая обида верного слуги, несправедливо униженного господином.