Итоги № 40 (2012) - Итоги Итоги

— А румынская революция вас удивила?

— Да, декабрьская революция до сих пор остается для меня загадкой. Я разминулся с ней всего на несколько часов. Собрался на каникулы домой, сел в вечерний московский поезд, а утром в купе заходит наш пограничник и спрашивает: «Что вы видели в Бухаресте?» — «В каком смысле?» — «Ну, там же события». — «Какие еще события?..» Оказалось, Чаушеску с женой накануне бежали из столицы... Честно говоря, не верю в спонтанный народный порыв. Нет, народ, конечно, не расстроился из-за того, что убрали Чаушеску. Уровень жизни был очень низок: много лет подряд страна, напрягая все силы, погашала внешние долги. Кстати, рассчитались с кредиторами по странному совпадению как раз накануне революции. Однако то, что еще вчера абсолютно послушные вождю госаппарат и армия были в мгновение ока парализованы, гневом народа не объяснишь. Куда больше это похоже на спланированный переворот. А поспешный расстрел Чаушеску показывает, что кто-то очень торопился спрятать концы в воду.

— Бухарестский институт вы, насколько знаю, так и не окончили...

— Не пришлось: летом 1990 года я вернулся в Москву. К этому времени уже избрали нового патриарха, сменился и руководитель Совета по делам религий. Кстати, как шутили в те годы церковные остряки, историю Советского Союза и его экономики можно изучать по фамилиям чиновников, надзиравших за Церковью. При Сталине это был Карпов, при Брежневе — Куроедов: перешли на курочек. С середины и до конца 1980-х — Харчев: сойдут уже любые харчи. Самым последним был Христораднов: дайте, Христа ради, хоть что-нибудь... Так вот, будучи на каникулах в Москве, я зашел к ректору академии: «Может быть, я могу вернуться? Ситуация ведь изменилась». Владыка Александр неожиданно для меня согласился: «Пожалуй, можете». Пообещал восстановить меня на третьем курсе и предложил зайти через недельку.

Однако через неделю я услышал нечто куда более неожиданное. Ректор сообщил, что говорил обо мне с новым патриархом: Алексий II собирает «команду», ищет помощников. «Святейший сегодня служит в Лавре, — заключил владыка Александр. — На всенощной вы должны подойти к нему и представиться...» Алексий начал с того, что слышал обо мне как о человеке, у которого есть писательский дар. Я сказал: «Нет. Пишу больше от лености, чтобы не повторять двадцать раз одно и то же». Патриарх улыбнулся и предложил все-таки попробовать себя в качестве его референта. Дали написать пару пробных текстов — понравились. И началась работа. Фактически круг моих обязанностей включал три должности — референт, пресс-секретарь и аналитик.

— Патриарха привлекла ваша репутация бунтаря?

— Патриарх понимал, что ему предстоит выступать перед большими аудиториями, общаться с прессой. А предыдущий патриарх, Пимен, не оставил в этом отношении никакого наследства. Один знакомый журналист, работавший в те годы в «Литературной газете», рассказал такой случай. «Литературка» решила взять интервью у Пимена — по поводу приближающегося 1000-летия крещения Руси. Перестройка, уточню, была уже в самом разгаре. Позвонили в Патриархию: так, мол, и так. В ответ секретарь патриарха произнес фразу, от которой в редакции чуть не попадали со стульев: «Простите, а вы эту идею в ЦК согласовали?» С интервью, разумеется, ничего не получилось.

Пимен не был медийным человеком. Он был монах, затворник. В тех редких случаях, когда публичных выступлений было не избежать, подготовка речи поручалась либо издательству Патриархии, либо Отделу внешних церковных сношений. Но у нового патриарха были сложные отношения с обеими этими структурами. Ему нужен был совершенно новый, свежий человек. А где его взять? В Церкви было три интеллектуальных центра. Два из них, издательство и ОВЦС, как я уже сказал, отпадали. Оставался только третий — академия. Поэтому патриарх обратился к ректору, ну а тот уже предложил меня.

— С чего началась ваша новая работа?

— С очень печального события. Первый мой рабочий день в Патриархии совпал с известием об убийстве отца Александра Меня. Первое мое задание в новой должности — подготовка телеграммы соболезнования родным и близким от имени патриарха.

— Вы были лично знакомым с отцом Александром?

— Да, несколько раз я был у него дома, в деревне. Это были замечательные вечера, потрясающе интересные беседы. Но намного раньше личного знакомства с отцом Александром я познакомился с его книгами... В общем, мне не пришлось кривить душой, составляя текст. Потеря действительно была горькой.

— У вас есть своя версия его гибели?

— Твердо убежден в одном: к убийству отца Александра не имеют никакого отношения ни КГБ, ни Православная церковь. Обе эти версии, достаточно распространенные в медийных кругах, не выдерживают критики. У КГБ в ту пору и без того забот было выше головы: Советский Союз дышал на ладан. Что же касается РПЦ, то линия отца Александра ничем не отличалась от официальной. То, что он был диссидентом в Церкви, — миф. Если вы сравните его книги и лекции с выступлениями церковных иерархов той эпохи, то не найдете никаких принципиальных отличий. Конечно, в Церкви есть не только иерархи. Если, например, завтра, найдут мой хладный труп, одна из вероятных версий: отметились православные экстремисты, решившие «очистить» Церковь на свой манер. Но тогда, в 1990 году, этой низовой «опричнины» не было еще и в помине.

Напомню: следствие уверено, что убийца был хорошо знаком отцу Александру. Первый вопрос, возникающий при расследовании любого преступления: кому это выгодно? Ни КГБ, ни РПЦ никаких бонусов не получили. Но отец Александр был не просто великим миссионером. Основным объектом его миссионерской деятельности была очень определенная социальная группа — московская интеллигенция. И если сегодня это космополитичный анклав, то к исходу 1980-х понятие «московская интеллигенция» было практически тождественно понятию «еврейская интеллигенция». Именно в этой среде он пользовался наибольшим авторитетом и влиянием. Кстати, отцу Александру меня рекомендовали в свое время мои друзья — московские евреи.

Его активность могла ведь вызывать недовольство в кругах, о которых тогда просто не задумывались. Это сегодня мы знаем, что экстремисты есть в любой религиозной общине. И у мусульман, и у православных, и у католиков, и у буддистов, и у иудеев... Честная аналитика требует, чтобы были рассмотрены все версии, нельзя взять какую-то и заклеить пластырем: «Сюда думать нельзя».

— В биографии, размещенной на вашем сайте, говорится: «Патриарх Алексий II позволял ему спорить с собой». О чем были эти споры?

— Например, о законодательстве о свободе совести. Это был октябрь 1990 года, и наши споры по поводу проекта нового закона действительно шли до поздней ночи. Понимаете, Алексий — человек с огромным жизненным опытом советской поры. Печальным опытом. Поэтому его позиция поначалу была крайне осторожной: этого лучше не просить, эту тему не затрагивать, это все равно не пройдет. Дали, мол, чуть-чуть вздохнуть, и на том спасибо. А я был неопытный, молодой, горячий, мне казалось, что мы можем и должны добиться гораздо большего.

Помню, к нашей беседе присоединился как-то человек, занимавший скромную должность юрисконсульта Патриархии. Некто Калинин. Всем, однако, было известно, что юрисконсультом он стал называться совсем недавно. Поговаривали, что именно он в свое время арестовывал Солженицына. Это была поразительная картина: как только Калинин брал слово, патриарх Алексий замолкал и смотрел на «товарища в штатском» как кролик на удава. Моя безбашенная молодая полемичность, однако, помогала патриарху выйти из этого гипнотического состояния.

В некоторых случаях мои предложения подкреплял игумен Иоанн (Экономцев). В 80-е годы он был помощником тогда еще митрополита Алексия и пользовался очень большим его доверием. Вместе нам иногда удавалось укрепить решимость патриарха на такие шаги, которые даже по нынешним временам кажутся достаточно смелыми. Например, на резкое осуждение применения силы во время событий в Вильнюсе в январе 1991 года. Психологически это было очень важное заявление. Пожалуй, первый случай за 70 лет, когда официальная позиция РПЦ радикально разошлась с «линией партии».

— А спустя полгода вы покусились уже на саму «колыбель революции». Признаете «вину» в лишении города на Неве имени Ленина?

— За несколько дней до референдума, прошедшего 12 июня 1991 года, социологи предсказывали победу противников переименования. Я считал, что Церковь не может отмолчаться в этой ситуации. Тем более что до избрания патриархом, то есть всего за год до этого, Алексий был ленинградским митрополитом. Его здесь хорошо знали и любили, считали своим. Я составил текст обращения к горожанам — с призывом высказаться «за возвращение городу его исторического и священного имени». И пришел с этим к патриарху. Алексий, подумав, отказался ставить свою подпись. Решил, что ему не стоит вмешиваться в спор — хотя и исторический, но имеющий политическую окраску. Однако благословил меня выступить от моего имени. Причем разрешил подписаться не просто диаконом, а референтом патриарха. Я послал текст по факсу Анатолию Собчаку, и на следующий день обращение появилось сразу в четырех городских газетах... Спустя какое-то время я прочитал резюме социологов: все решили последние три дня, и решающее влияние на колеблющихся оказали выступления Патриархии и академика Дмитрия Лихачева.