Основные труды. Том 2. Идеология последовательного (революционного) гуманизма. Теория общества и хозяйства - Галина Ракитская

С марксистских позиций (с позиций, выражающих интересы эксплуатируемых трудящихся) сразу же была дана характеристика реформ как существенно отличных от программных деклараций. Воспроизведу оценки, данные в феврале и в апреле 1992 г.:

“Нынешнее правительство… призывает народ потерпеть, не срывать своими требованиями, забастовками, голодными бунтами его замыслы “спасения” Отечества. Словами о необходимости приватизации, перехода к рынку, а теперь – и стабилизации экономики прикрывают политику ускоренного первоначального накопления капитала, то есть политику создания многочисленного слоя бедного и беднейшего населения при одновременной концентрации капиталов и материальных ресурсов в руках немногих лиц[66].

“Суть экономической и социальной политики, проводимой с ноября 1991 г. правительством с согласия пятого (внеочередного) Съезда народных депутатов РСФСР, – создание многочисленного слоя бедного и беднейшего населения, лишённого средств производства (НОВОГО НИЩЕГО КЛАССА), при одновременной концентрации национального богатства (в том числе капиталов и земли) в руках немногих частных лиц. Эта политика ускоренного первоначального накопления капитала проводится с использованием методов диктатуры в интересах КРУПНОГО капитала… Правительственная стратегия порождает мощный фактор массового обнищания – массовую безработицу…Появились не менее опасные признаки деградации, люмпенизации населения, следствием чего может стать его отказ от активной самозащиты, от ценностей демократии, социальная апатия и приспособление, открывающие путь к очередной фашизации России”[67].

Анализ ситуации и многовариантный прогноз с марксистских позиций (учитывающий соотношение социальных сил, в том числе непременно – уровень развития рабочего и профсоюзного движения) констатируют к концу 1999 г. не движение в сторону реализации заявленных программных целей, а видоизменение (“трансформацию”, если угодно) исторического тупика в любом из реально возможных в ближайшей перспективе вариантов будущего [подробнее об этом – ниже, в разделе 2].

4. Марксистский подход требует строго различать два аспекта вариантности в переходный период.

Один аспект – возможность развития по таким принципиально разным линиям, которые ведут к разным типам общественного устройства. Это социальная вариантность.

Другой аспект – возможность осуществления одних и тех же задач революции, одних и тех же социальных функций в разных организационных формах, с помощью разных материально-технических средств. Это организационно-политическая, организационно-экономическая, хозяйственно-структурная, технико-технологическая и т. п. вариантность.

Проблема институциональных преобразований переходного периода в поле такой методологии – это проблема формирования системы организационных отношений определённого социального типа. Она выражается в таких ходовых терминах (приемлемых и для марксизма), как “государственное строительство”, “демократический процесс” и т. п. Вариантность и эффективность институциональных преобразований рассматриваются не в отрыве, а в жёсткой привязке к определённому социальному варианту развития.

На начальных этапах революционных реформ эффективность новых организационно-экономических отношений понимается марксистами не иначе как социальная, точнее даже, политическая эффективность, политическая целесообразность.

По К.Марксу, деспотическое вмешательство в право собственности и в буржуазные производственные отношения – это мероприятия, “которые экономически кажутся недостаточными и несостоятельными, но которые в ходе движения перерастают самих себя и неизбежны как средство для переворота во всем способе производства”[68].

Конечно, задача развития производительных сил никуда не девается (ведь без этого невозможно решение социальных задач пролетарской революции). Но этот критерий прогресса никогда не применяется марксистами к каждому мероприятию, к каждому акту институциональных преобразований, а применяется ко всей системе преобразований и на своем месте в системе критериев.

У В. Ленина такой подход сформулирован, например, в тезисах по аграрному вопросу для Второго съезда Коминтерна следующим образом. “Что касается до вопроса о способе хозяйства на земле, конфискованной победоносным пролетариатом у крупных землевладельцев, то в России, в силу ее экономической отсталости, преобладал раздел этих земель в пользование крестьянства… Для передовых капиталистических стран Коммунистический Интернационал признаёт правильным преимущественное сохранение крупных сельскохозяйственных предприятий и ведение их по типу “советских хозяйств” в России. Было бы, однако, величайшей ошибкой преувеличивать или шаблонизировать это правило и никогда не допускать даровой передачи части земель экспроприированных экспроприаторов окрестному мелкому, а иногда и среднему крестьянству”. И далее, отметая “обычное возражение против этого, состоящее в указании на техническое превосходство крупного земледелия”: “Ради успеха… революции пролетариат не вправе останавливаться перед временным понижением производства (выделено мною – Р.Г.), как не остановились буржуазные враги рабовладения в Северной Америке перед временным понижением хлопкового производства вследствие гражданской войны 1863–1865 гг. … Обеспечение пролетарской победы и её устойчивости есть первая и основная задача пролетариата (выделено мною – Р.Г.). А устойчивости пролетарской власти быть не может без нейтрализации среднего крестьянства и обеспечения поддержки весьма значительной доли, если не всего, мелкого крестьянства”[69].

Принцип приоритета социальных критериев над экономическими мы видим и при теоретическом решении В.Лениным вопроса о лучшей (для трудящихся) форме буржуазно-демократического аграрного переворота в период первой русской революции.

Сопоставляя аграрные программы, выдвинутые в революции разными классами, В.Ленин отмечает, что аграрное законодательство Столыпина “прогрессивно в научно-экономическом отношении”, так как “облегчает, толкает вперед” капиталистическое развитие. Но, по Ленину, социал-демократы должны поддерживать “не буржуазную эволюцию помещичьего типа, а буржуазную эволюцию крестьянского типа”. Доводы в пользу второго типа развития (помещичье хозяйство разбивается революцией, которая конфискует и раздробляет феодальные поместья, крестьянин эволюционирует в капиталистического фермера): он даёт “наиболее быстрое развитие производительных сил и наилучшие (какие только возможны вообще в обстановке товарного производства) условия существования крестьянской массы”. А первый путь (крепостническое помещичье хозяйство медленно перерастает в буржуазное) “означает наибольшее сохранение кабалы и крепостничества (переделываемого на буржуазный лад), наименее быстрое развитие производительных сил и замедленное развитие капитализма, означает неизмеримо большие бедствия и мучения, эксплуатацию и угнетение широких масс крестьянства, а следовательно, и пролетариата”. И хотя здесь по форме экономический критерий (развитие производительных сил) ставится вроде бы в один ряд с социальными критериями, но по содержанию и с учётом всего контекста социальные критерии у В.Ленина – главные (“тактика социал-демократии в русской буржуазной революции определяется… задачей поддержки борющегося крестьянства”)[70].

Знаменитая ленинская формула о развитии производительных сил как “высшем критерии общественного прогресса”[71] предваряет процитированную нами характеристику двух типов буржуазной аграрной эволюции. Эту же формулу можно встретить и в других произведениях В.Ленина. Она сбивала и до сих пор сбивает с толку многих, считающих себя марксистами, но склонных к догматической канонизации высказываний классиков.

Эта формула является у В.Ленина явно чужеродной мыслью. Она – результат влияния на формирование его взглядов вульгарной трактовки исторического материализма как экономического материализма. Такая вульгаризация была широко распространена в западноевропейском рабочем и социалистическом движении в конце XIX века (особенно под влиянием лассальянства). Именно эту вульгаризацию имел в виду Ф.Энгельс, когда писал: “Маркс и я отчасти сами виноваты в том, что молодёжь иногда придаёт больше значения экономической стороне, чем это следует. Нам приходилось, возражая нашим противникам, подчёркивать главный принцип, который они отвергали, и не всегда находилось время, место и возможность отдавать должное остальным моментам, участвующим во взаимодействии. Но как только дело доходило до анализа какого-либо исторического периода, то есть до практического применения, дело менялось, и тут уже не могло быть никакой ошибки”[72].