Задание Империи - Олег Измеров

— Могут. А еще вы можете попасть под лошадь или авто, помереть от испанки или воспаления легких, отравиться грибами, заблудиться в лесу, быть загрызенным волками или даже собаками, попасть под электричество, угореть от плохой тяги или если раньше вьюшку закроете. Можете сгореть в доме от соседского примуса, вас могут прирезать в темном переулке из-за кошелька какие-нибудь пьяницы, можете погибнуть в железнодорожном крушении, в цеху вас может затянуть в машину, на стройке можете упасть с лесов, в шахте вас завалит в лаве или от взрыва газа. Если вы сцепщик — раздавит буферами, если машинист — паром обварит. И если будет война, а в газетах все чаще о ней пишут, то нас всех отравят газами. Да как же вообще жить можно, если всего бояться? А как же летчики? Как они не боятся подниматься в воздух? Как же пожарники, пограничники? Как люди не боятся зимовать на полюсе или достигать стратосферы? Как люди в вашем будущем не испугаются полететь на Луну?

"В каком будущем? Ах да, она, видимо, уже читала последние рассказы."

— Так я же не себе. Вы все-таки женщина.

— А почему вы думаете, что все женщины должны быть трусихами? Да я даже с военспортовской вышки в парке прыгала!

Во дворе хлопнула дверь подъезда и завели мотор. Через пару минут черная машина выкатилась за ворота; теперь Виктор заметил, что это "Мерседес".

— Ну все. Я пошла, а то Трофимыч ворота запрет. Завтра в девять на вокзале у часов!

16. Варяг по профессии.

Ночные бабочки вились у редких стеклянных фонарей; от легкого прикосновения ночного ветра, теплого, как парное молоко, тихо качались ветви деревьев на фоне черного, усыпанного крупными серебряными звездами неба. Виктор заметил, что в этой реальности в небе над Брянском удивительно много звезд, совсем как где-нибудь в деревне, и даже туманная полоса Млечного Пути была легко видна невооруженному взгляду, несмотря на уличное освещение. И тишина — тоже как в деревне, только то в одном, то в другом месте собаки залают, да паровозы со станции свистят. Его собственные шаги, казалось, отдавались во всей округе.

Вечер казался ему каким-то неестественным, нелогичным. Как-то абсолютно не укладывались в понимании лирика невинного свидания, идиллия этой тихой и чистой ночи, темные силуэты крестов на фоне звезд, ночные аресты и абсолютное спокойствие Тани Краснокаменной. По идее, это не должно было бы существовать все одновременно.

Он никак не мог понять, куда же делась та самая атмосфера страха, о которой так долго и живописно рассказывали разные авторы, включая того же Аксенова, соавтора культовой для юности Виктора вещи "Джин Грин — неприкасаемый". Если верить субъективным чувствам, вместо атмосферы страха здесь господствовала атмосфера жасмина. Сам ночной арест, свидетелем которого только что был сам Виктор, был почему-то воспринят им с каким-то непонятным ему самому безразличием. Примерно так же пару месяцев назад он воспринял трагический случай на Городищенском спуске; в окно троллейбуса, на котором он ехал, были видны пара иномарок, ленты, ограждающие место происшествие, тачка ГИБДД с мигалками, и чье-то лежащее на асфальте тело, покрытое пиджаком; рядом в свете фар виднелись какие-то потеки. Картина смерти ни у одного из пассажиров реакции ужаса не вызвала; через пару минут все уже спокойно сидели, даже не обмениваясь мнениями, кто-то смотрел в окно, кто-то звонил по своим делам по мобильнику…

Привыкли, думал Виктор. В нашей реальности привыкли к тому, что ночью давят пешеходов, здесь — к ночным арестам. У нас никто не видит зло в массовости личных авто, здесь — в массовости мер пресечения, хотя случайные жертвы бывают и там и там, и часто по одной и той же причине — по глупости и самодурству того, кто дорвался рулить. Это первое.

Второе. Татьяна права: в тридцать восьмом жизнь обыкновенного обывателя была и так насыщена разными стихийными угрозами здоровью и жизни, и ночные аресты были лишь скромных пунктиком в списке проблем ОБЖ населения.

Третье. Жизнь в тридцать восьмом вообще ценилась дешевле большинством населения. С патриархальных деревенских времен привыкли, что люди часто рождаются и уходят часто. Средняя продолжительность жизни в России до революции по статистике меньше сорока, так что он, Виктор, уже статистический покойник. А сейчас, похоже, благодаря развитию медпомощи и прочая продолжительность жизни должна расти, несмотря на.

Четвертое. Великий Голод здесь, похоже, по ужасам уступает разве что таким трагедиям, как блокада Ленинграда. После этого нынешние репрессии — это мирная спокойная жизнь. Особенно, если убедить обывателя, что репрессии нужны как раз для того, чтобы не повторился Великий Голод. А заодно и война, "где всех потравят газами".

Ну, и, наконец, личное отношение. У кого, скажем, родных репрессировали, тот, понятно, как будет этот период истории воспринимать, и это естественно. А у Краснокаменной, например, своя личная драма…

Отсюда следуют два вывода. Во-первых, надо завтра под каким-нибудь предлогом расспросить Таню о причинах Великого Голода и как его ликвидировали. Во-вторых, надо узнать у хозяйки насчет противогаза, убежища и вообще, как готовятся здесь к газовой войне. Хотя, похоже, в отличие от предвоенного СССР, готовятся плохо. Надписей "Газоубежище" не видать, плакатиков по ГО не висит, учебных сигналов тревоги Виктор не слышал. А вот, кстати, в "Победе" они и после войны висели. В буфете что справа от входа.

Метров с полсотни до его квартиры поперек дощатого тротуара валялось ничком тело мужчины. Виктор аккуратно обошел его и последовал дальше.

"Стоп, а почему я это сделал? Может, ему помощь нужна? Потому что по моей реальности я решил, что он почти на сто процентов пьяный. А в этой реальности?"

Виктор вернулся и посмотрел внимательно. Заметив, что правой рукой тело нежно прижимает к себе полупустую чекушку, он со спокойной совестью повернулся и пошел дальше.

Он внезапно понял, что он тоже жил в эпоху террора. В девяностые. Был террор, были террористы, захватывали школы и больницы, взрывали дома. Благодаря зомбоящику этот террор стоял перед глазами людей так же часто, как здесь — аресты соседей. И что — вся страна от страха памперсы не успевала менять? Фигушки! Фигушки! Работали, влюблялись, занимались бизнесом, воспитывали детей. Конечно, в девяностые государство защищало от террористов, а здесь само хватает. Но хватает-то оно здесь официально для защиты окружающих. Вот что бы было в Москве, если бы тогда, в эту вот нашу эпоху терроризма, начали массово по ночам хватать всяких приезжих и объяснять народу, что это ловят террористов, их пособников, на худой конец — просто бандитов, что они готовили теракты, и убийства мирных граждан — что, коренное население столицы поднялось бы с демонстрациями против массовых репрессий? Или только радовалось тому, что иногородних в Москве не будет? И чем тогда отличаются нынешние от здешних?

Хозяйка еще не спала; когда он вошел, из гостиной доносилось стрекотание швейной машинки под звуки "Розамунде" из починенного приемника.

— Добрый вечер, Виктор Сергеевич! Что-то сегодня припозднились. Никак барышню завели?

— Нет, я в кино ходил. На немецкую комедию.

— А и барышню б завели, то и что с того? Я не ревнивая. А барышни у нас на Брянщине хороши; говорят, даже в Париже нет такого.

Удалившись в свою комнату, Виктор вспомнил, что так и не придумал, из чего сделать регулятор громкости для репродуктора.

"А карандаш?" — мелькнуло у него в голове. Он достал один из купленных в пассаже карандашей, раскрыл свой складной набор инструмента и, разделив деревянный футляр вдоль на две части, аккуратно извлек грифель.

"Вот и сопротивление. Осталось только попросить у хозяйки чуток медной проволоки и дощечку".

— Это вы сами такой прибор придумали? — ахнула Катя, наблюдая за процессом усовершенствования. — Вот просто грифель и проволочки и из этого волюмконтроль получается? А у нас кто только не мучается с этими радиорупорами. Иные винт крутят, пока не сломают.

— Ну, это вообще-то до меня было известно.

— А все равно ж надо было вообразить в голове и сконструировать. У нас же с конструкторами плохо. Теперь все из-за границы готовые машины и чертежи привозят, думать и разучились. Да, чего я собственно хотела спросить. Вы какой размер газовой маски носите?

— Да я, собственно, пока не ношу.

— Раз вы у меня официально прописаны, надо в земобороне на жильца газовую маску получить. Вы свой размер помните?

— Нет. Давно как-то не требовался, забыл.

"Кто их знает, с каким они тут совпадают — с ГП-4У или с ГП-5? А может, ни с тем, ни с другим?"

— Ну пройдемте в гостиную, я линейкой померю.

Машинка действительно была разложена, и на ней были разложены куски материи и выкройки, по-видимому, нарядного платья.