Удовлетворение - Андрей Голяк

Татьяне… Не особо пьяный. Лёг спать – всё нормально… А ночью началось… Пришёл Колька… Стоит передо мной, хочет что-то сказать. А из-за разрезанного горла звук не получается – одно сипение. Я ни слова понять не могу, переспрашиваю. Он снова говорит

– снова ни черта не понять… Вдруг смотрю – за ним эти… Ну, такие, в чёрных капюшонах… Типа, стерегут… Стали его тащить куда-то. Он отбивается, ко мне рвётся – сказать, что собирался. Они ему рот зажимают и тянут за собой… Уволокли… Один ко мне поворачивается – жди, говорит, скоро за тобой придём…

Пепел потянулся за сигаретами, закурил…

– Проснулся я, а меня трясёт. Татьяна испугалась – я кричал во сне. Успокаивает меня, гладит, целует… А я, вдруг, чувствую – умерло во мне что-то. Её руки меня трогают – а по мне всё скатывается, как капли… Не чувствую ничего… Как-то стало паршиво.. До утра не мог заснуть… Утром стало ещё хуже – хотелось быть одному, видеть её не мог. А она затеяла суету с поездкой в

Париж…

– Да, я слышала… Дашка говорила…

– Так вот… Отказался я ехать. Она психанула – мы поссорились…

Короче, я ушёл от неё. А вечером пошёл выпить в "Синкопу"…

– Ну и местечко ты выбрал, – усмехнулась Пэм.

– В "Кубик" не хотелось идти… Короче, в "Синкопе" бахнул хорошо водки. А за роялем Фима сидел. Я у кого-то из чуваков весло одолжил и подыграл. Костя, их арт-директор, предложил нам поиграть вечерами.

А мне как раз бабки нужны. Да и отвлечься полезно. Приходил, играл… Пил… Потом меня Дашка нашла. Я тогда накирялся в хлам. По дороге домой зацепился возле "Савоя" с какими-то бакланами блатными

– они меня отпиздили. Я отключился – меня тамошние проститутки подобрали. Протусовался там у них пару часов, вроде… Потом пришла какая-то Анжела… Короче, я с ней сюда приехал… Потом плохо помню… Пили, трахались, вроде…

– Трахались, вроде! – передразнила Пэм. – У тебя ваще крыша потекла? С проститутками ебёшься, ширяешься за компанию…

– Я ширялся?

– Люди добрые! Посмотрите на этого ангела! – возопила Пэм в праведном возмущении. – Ебическая сила! Он ничего не помнит – значит, не считается! Ты отвисал здесь с этой прошмандовкой в полный рост! Я приехала – шприцы под диваном валяются, а ты в бэйте! Эта писька сказала, что вы двигались "винтом", чтоб прикольней было ебстись!

– Ладно, Пэм, хватит. Я больше не буду… Исправлюсь…

– Что я тебе мама, что ты мне тут пионерские обещания даёшь?

Слушай сюда! Завтра ты отлёживаешься – я тебя лично стеречь буду.

Звонишь Батуту и начинаешь репетировать с группой. Твой отпуск закончился, засранец. Никаких блядей, никаких наркотиков, никакой пьянки!

– Я понял.

– Всё, договорились. Пойду, сварю кофе. А ты отдыхай, страдалец.

Пэм вышла на кухню, а Пепел плотнее укутался в одеяло – его начинало знобить.

– Кстати, – донеслось из кухни, – я видела твои руки. Полный чистяк, никаких следов. Поделись секретом, юный шифровальщик, куда ты ширялся? Неужто, под язык?

– Знала бы ты, куда я ширялся, стебалась бы потом два года, – подумал Пепел, догадываясь, куда именно, и потирая рукой в паху, где ломило неимоверно. Но благоразумно промолчал… Ни к чему выдавать женщинам свои маленькие секреты…

МНОГОТОЧИЯ…

Очень хочется истово верить в Бога… Не сомневаясь и не раздумывая… Не получается… Я верю, но верю как-то не так…

Неужели Бог может быть настолько мелочен, чтобы вменять в вину сомнения и колебания? Если не убивал, не крал, не предавал… Если старался жить правильно… Тогда почему так? За что? Неужели за то, что сомневаюсь? Ведь это мелочно и неумно. Бог не может быть таким.

Попы нагло врут. Но, с другой стороны, почему тогда всё так плохо?

ГЛАВА 3

_Current music: Adamo "_ _Tombe La Neige_ "

Каждое отчаяние имеет свои грани. Острые – об них легко порезаться… Состояние, когда как бы не существуешь. Твоё пространство затягивает молочно белый сумрак. Сквозь тебя растут лиловые травы, кровь выступает в порах, отравляя всё вокруг терпким запахом увядания и раздавленных винных ягод. Брести рекой печали, брести по течению, останавливаясь у каждой излучины, вновь и вновь подсчитывая потери… Проиграла…

Пустые заброшенные комнаты любого из твоих одиночеств, где тяжёлые пыльные шторы прикрывают окна – вот твои убежища.

Становишься на цыпочки, быстро-быстро мелкими шажками пересекаешь одну из них, тянешь на себя тяжёлую медную ручку, тянешь… Дверь подаётся, скрипя и нехотя… С надеждой выглядываешь – а там ещё одна такая же, тот же рояль с открытой крышкой и пожелтевшими нотами в углу, те же шторы, и в конце ещё одна дверь… Так до бесконечности.

Татьяна шла по набережной Сены мимо лавочек букинистов, изредка останавливаясь, чтобы бросить взгляд вниз на тёмную воду реки.

Странная у этих французов зима – совсем тепло. Ни тебе льда, ни снега, ни сугробов. Люди на улицах в расстёгнутых куртках и без шапок. Незнакомая речь ассоциируется со старыми фильмами и Аленом

Делоном. Наверное, в другое время ей было бы здесь уютно… Но не сейчас…

Париж разочаровал Татьяну. Было ожидание чего-то необычного, вымечтанного… Тени Гюго, Мопассана, Бальзака, Элюара… Миллер и

Хемингуэй… Поэзия улиц, мощенных отрывками из Вийона и Верлена…

Следы великих на парижских мостовых… Казалось, свидание с городом станет чем-то особенным и незабываемым… Не получилось…

Долгожданность встречи растворилась в белом сумраке. Татьяна так и не смогла себе объяснить, что же всё-таки случилось. Счастье, такое реальное и осязаемое, неожиданно стало жидким и утекло сквозь пальцы. Остались только одинокие капельки сожалений – и больше ничего… Пепел больше не с ней – это до сих пор ново и непривычно.

Он ушёл, оставив пустоту, которую ничем не заполнить. А вернуться к прежней безмятежности не получится уже никогда.

Идти, куда глаза глядят, пытаясь отвлечься, стать обычной туристкой, жадно глотающей красоты столицы мира. И снова возвращаться, бродить по кругу возможных причин его ухода. Вырваться из этого круга не получается. Слабый пол – действительно, слабый…

Переговоры с партнёрами закончились вчера. Подписание всех документов и торжественный ужин состоятся послезавтра. Два дня она будет предоставлена сама себе, будет снова и снова изводить себя догадками и предположениями… Смотреть Париж… И не видеть его за белым сумраком…

Татьяна осмотрелась по сторонам. Люди куда-то спешат по своим делам. А некоторые не спешат. Клошары у воды за бутылкой вина, вероятно, где-то украденной. Открытая улыбка темнокожего парня с дрэдами, наяривающего на бонгах. Седой старичок в старомодном пенсне с маленьким томиком в руках. Татьяна присмотрелась – Рильке. Стайка крикливых туристов, наверное, американцев, судя по большим жующим ртам, громким восклицаниям и подчёркнуто независимой манере держаться…

Она сворачивает в боковые улицы, недолго плутает в них, наконец, останавливает такси.

– Сакре-Кёр, силь ву пле1.

Водитель, смуглый араб, понимающе кивает головой. В Париже на удивление много африканцев. Иногда даже начинаешь сомневаться, что находишься в европейском городе.

Глядя на улочки Монмартра, проплывающие за окном, Татьяна вздохнула. Ну почему он отказался поехать с ней? Как хорошо было бы чувствовать сейчас его сильные пальцы на своём запястье, прижаться щекой к его плечу, нести всякий вздор и видеть, как он улыбается.

Она уже привыкла к тому, что он рядом, ей не обойтись даже без его молчания, без его шершавостей, соринок, зацепок, прикусов-прищуров… Дома на простынях ещё осталась соль его тела, но это единственное, что осталось.

Мы двое крепко за руки взялись

Нам кажется что мы повсюду дома… 2

Такси останавливается, водитель предупредительно склоняет голову, принимая деньги. Татьяна отказывается от сдачи и выходит из машины.

Повернулась – и у неё невольно перехватило дыхание. В лазурной глубине французского неба парило нечто хрупкое, воздушное и нереальное. Это нечто ассоциировалось не с архитектурой, строительством, каменными стенами – нет, это были тончайшие белоснежные кружева, воздушное сплетение мельчайших деталей, словно парящих в воздухе. И купола… Бело-розовые купола, как в сказке…

Пепел, метания, отчаяние и безнадёжность – всё это отошло на второй план. Медленно, как во сне, Татьяна поднялась по лестнице, останавливаясь перед каждой статуей и любуясь скульптурами на фасаде. Подошла и коснулась ладонью прохладного белоснежного камня.

Прикрыла глаза, наслаждаясь долгожданным, хотя, вероятно, кратковременным душевным покоем. Она не замечала многочисленных туристов, не обращала внимания на монотонную скороговорку экскурсоводов… Одна… Её бедное сердечко рядом с сердцем Иисуса.

Татьяна никогда не отличалась особой набожностью. Да и была ли она верующей – на этот вопрос она никогда не могла ответить однозначно. Она не любила церкви с их атмосферой всеобщей экзальтации. Распростёртые на полу старухи пугали, сердитые ортодоксальные священники раздражали. Ей было неуютно на этих свалках человеческих чаяний и скорбей. Татьяна не могла себе представить, что в таких местах можно совершенно искренне отрешиться от всего земного и обратиться к Богу.