МИР ТЕСЕН - Дэвид Лодж

Вопрос, однако, состоит в том, каким образом литературная критика может выполнять определенную М. Арнольдом функцию идентификации лучшего из задуманного или сказанного, когда литературный дискурс разбалансирован из-за разрушения традиционного понятия об авторе, авторстве, как таковом?

Родни Вейнрайт берет в кавычки слово «авторство» и напрягает мозговые извилины, обдумывая следующее предложение. Доклад надо закончить как можно скорее, поскольку Моррис Цапп хотел взглянуть на черновой вариант, прежде чем включить его в программу, а от включения зависит грант, который позволит Родни Вейнрайту вылететь летом (по-австралийски — зимой) в Европу, припасть к источнику теоретической мысли, установить полезные и перспективные контакты, а также прибавить строчку к списку своих академических заслуг и достижений, которые со временем помогут ему получить кафедру в Сиднее или Мельбурне. Ему совсем не улыбается встретить старость в городе Куктаун, штат Квинсленд. Этот край не для престарелых. Даже сейчас, в свои тридцать восемь лет, он не имеет ни малейших шансов на благосклонность Сандры Дике, окруженной загорелыми и мускулистыми героями пляжа. Последствия двадцатилетней умственной деятельности сразу выдают себя, стоит ему надеть купальные трусы, даже самые свободные: его крупная, лысеющая, украшенная очками голова венчает незагорелый грушевидный торс с хилыми конечностями, как будто наспех пририсованными детской рукой. И даже если каким-то чудом Сандра Дике, ослепленная блеском его интеллекта, оставит без внимания несовершенства его плоти, его жена Беверли быстро пресечет все попытки вывести дружбу с ней за академические пределы.

Как будто в подтверждение этой мысли в поле зрения Родни Вейнрайта появляется массивный зад Беверли, плотно обтянутый цветастой юбкой. Согнувшись пополам и обливаясь потом под широкополой шляпой, она медленно пятится через газон и что-то тащит за собой — что это? Шланг? Веревка? Какой-то зверь на поводке? Оказывается, это детская игрушка, какая-то ярко раскрашенная штуковина на колесиках, которая развратно вихляется и подскакивает на ходу, а вслед за ней ковыляет, заливаясь смехом, соседский младенец. Решительная и здравомыслящая женщина — жена его, Беверли. Родни Вейнрайт с уважением, но без вожделения созерцает ее филейную часть. И, представляя в той же самой позе Сандру Дике в голубых джинсах, глубоко вздыхает. И снова упирает взгляд в линованный лист бумаги.

«Единственно возможное решение», — пишет он и делает паузу, задумчиво кусая кончик ручки.

Единственно возможное решение заключается в том, чтобы побежать на пляж, схватить за руку Сандру Дике, утащить ее за песчаный бугор, стянуть с нее трусики и…

— Чайку не хочешь, Родни? Я сейчас буду заваривать. В открытое окно заглядывает лоснящаяся от пота физиономия Беверли. Родни перестает писать и стыдливо прикрывает рукой блокнот. Беверли исчезает, Родни вырывает лист из блокнота, рвет его на мелкие части и швыряет в корзину, где уже покоится кучка скомканной и порванной бумаги. И снова начинает писать на чистом листе: «Вопрос, однако, состоит в том, каким образом литературная критика…» Вздремнувший ненадолго Моррис Цапп в панике просыпается, но, взглянув на подсвеченный циферблат, с облегчением отмечает, что прошло лишь пятнадцать минут. Почесываясь и дрожа от холода (Лоу, с типично английской прижимистостью, на ночь отключают отопление), он встает с кровати, надевает халат и тихонько пробирается по коридору в ванную. Потянув за шнурок выключателя, жмурится от вспыхнувшего света, запрыгавшего зайчиками на белом кафеле. Справив малую нужду, Моррис моет руки и, стоя перед зеркалом, показывает самому себе язык, который напоминает высохшее ложе оскверненной нечистотами, реки. Слишком много сигар и алкоголя вчера вечером. И не только вчера.

В распорядке дня странствующего ученого есть тяжкая минута, когда ему ни свет ни заря надо вырваться из объятий Морфея и в полном одиночестве проводить себя на самолет. Разглядывая в зеркало обложенный язык, протирая красные глаза и щупая заросший подбородок, Моррис Цапп на какое-то мгновенье задумывается, зачем ему все это надо и стоит ли игра свеч. Дабы избавиться от грустных мыслей, он решает принять душ, опасаясь, как бы вой и содрогание водопроводных труб не разбудили хозяев. Правда, выть и содрогаться приходится ему самому, поскольку вода из крана льется чуть теплая, однако душ возвращает ему бодрость. Под жужжание электрической бритвы, способной работать при любом напряжении, а также, случись необходимость, и на батарейках, в голове у Морриса Цаппа проясняется. Он снова взглядывает на часы — пять тридцать. Такси заказано на шесть, так что есть время спуститься в кухню и выпить чашку кофе. А позавтракает Моррис Цапп в аэропорту Хитроу, ожидая рейса на Милан.

*

А в это время в пяти тысячах километрах к западу от Раммиджа, в местечке Геликон, штат Нью-Хэмпшир, в дачном поселке писателей бывшая жена Морриса Цаппа Дезире беспокойно ворочается в постели. На часах полпервого ночи, и уже с час ей не спится. Это потому, что ее тревожит проделанная днем работа. Тысячу слов удалось ей написать в одном из спрятанных в лесу коттеджей, куда по утрам с термосами и судками удаляются писатели, чтобы остаться тет-а-тет со своею музой. Оттуда под вечер Дезире вернулась в главный корпус довольная своим достижением. Однако во время дружеской беседы с писателями и художниками за ужином, перед телевизором и у теннисного стола ее стали посещать робкие сомнения относительно той тысячи слов. Являются ли они верными и единственно возможными? Дезире не поддается искушению подняться в свою комнату и перечесть их. Порядки в Геликоне строгие, почти монашеские: дни его обитатели проводят в безмолвной и уединенной битве за искусство; вечерами же общаются друг с другом и культурно отдыхают. Дезире обещает себе, что перед сном не будет заглядывать в рукопись, а даст ей вылежаться до утра: чем дольше она не будет открывать ее, тем вероятнее забудет написанное и потом сможет беспристрастно перечесть и оценить откровения, которыми надеется потрясти читателя.

Дезире легла спать в половине двенадцатого, стараясь не смотреть в сторону соснового комода, на котором лежит оранжевая папка, содержащая драгоценную тысячу слов. Однако от папки исходит какое-то сияние: даже с закрытыми глазами Дезире чувствует ее присутствие, будто папка-источник радиоактивного излучения. Написанный сегодня текст войдет в книгу, над которой Дезире трудится уже четыре года. Охватывая самые разнообразные жанры — и беллетристику, и публицистику, и фэнтези, и литературную критику — книга озаглавлена просто: «Мужчины». Каждая глава своим названием имеет известный афоризм, в котором слово «женщина» заменено

словом «мужчина». Уже написаны «О мужчины, вам имя — вероломство»[28], «Геенна-рай в сравнении с мужчиной, что отвергнут был тобой»[29], и «С дурными мужчинами не знаешь покоя, а с хорошими изнываешь от скуки. Вот и вся разница»[30]. Сейчас Дезире работает над главой, в названии которой отразился отчаянный возглас Фрейда: «Чего же хочет мужчина?!»[31]Ответ, согласно Дезире, таков: «Всего — и потом еще чего-то».

Дезире переворачивается на живот и раздраженно оправляет подол запутавшейся в ногах ночной рубашки. Она подумывает, не расслабиться ли ей с помощью вибратора, однако этот инструмент она использует (как монашка свое послушание) скорее из принципа, чем ради удовольствия, и, кроме того, у него садится батарейка, так что он может заглохнуть раньше, чем она достигнет оргазма, — ну точно как мужчина — ага, а это неплохо сказано. Она включает лампу у кровати и быстренько записывает в блокноте, который всегда лежит под рукой: «Мужчина — то же самое, что вибратор с севшей батарейкой». Краем глаза она видит, как оранжевая папка прожигает дыру в лакированной поверхности комода. Она выключает свет, но теперь сон окончательно покинул ее; ничего не поделаешь, придется принять снотворное, а от него утром у нее будет тяжелая голова. Дезире снова включает лампу. Где таблетки? Ах да, они на комоде, как раз рядом с рукописью. А может, ей взглянуть вполглаза, прочесть хоть одну фразу на сон грядущий?…

Стоя у комода босиком с таблеткой в руке, Дезире открывает папку и начинает читать. И жадно, в мгновенье ока, проглатывает все три машинописные страницы. Ей даже не верится, что тысяча слов, на поиски сочетание которых ушло так много сил и времени, может быть прочитана столь быстро и что они звучат столь туманно, приблизительно и неуверенно. Завтра все это надо будет переписать. Дезире принимает таблетку, потом вторую, желая теперь только одного — как можно скорее забыться. Ожидая, пока подействует снотворное, она стоит у окна и смотрит на поросшие деревьями холмы, которыми окружен писательский дачный поселок: при свете луны пейзаж одноцветен и уныл. Деревья-деревья до горизонта. Достаточно, чтобы напечатать полтора миллиона экземпляров книги «Мужчины». И даже два миллиона. «Растите, деревья, растите!» — шепчет Дезире. Возможность поражения она решительно исключает. Она снова ложится в постель и, закрыв глаза и вытянув руки по швам, ждет, когда на нее опустится сон.