Шестая загадка - Яир Лапид

откуда грустно наблюдал за второй, пустой половиной. Иногда мне кажется, что во всем виноват первый съеденный мной кусок, который приманивает за собой все остальные. Я умял багет и добавил к нему сэндвич с ростбифом, майонезом, горчицей и солеными огурцами.

До дома Кейдара я дошел пешком. Это помогло мне сжечь по меньшей мере две калории из съеденных трех тысяч. Он открыл мне, на сей раз одетый в спортивные трусы и с красной банданой на голове. Вместе с гардеробом он успел сменить и настроение – на свое обычное идиотски-жизнерадостное.

– О великий Ширман, ты снова посетил мое убогое жилище!

– Нашел что-нибудь?

– Лично я – ничего. Всю работу сделал юный Урия. Однажды я отпущу его в большой мир, чтобы он смог осуществить свою мечту и найти Зену.

– Кого-кого?

Он выглядел по-настоящему потрясенным.

– Ты что, не смотришь «Зену – королеву воинов»? Это лучший сериал в истории телевидения. Зена – это секс-бомба, но при этом еще и легендарная воительница, наделенная сверхъестественными способностями.

– В последний раз спрашиваю: ты что-нибудь нашел?

– Я записал на кассеты три первых сезона, могу дать тебе посмотреть… Ты хочешь сказать, что я сейчас схлопочу по морде?

– Нет, я собираюсь врезать тебе без предупреждения.

Мы перешли в другую комнату, где он сел в кожаное офисное кресло с высокой спинкой. Его пальцы запорхали над клавиатурой.

– Я отсканировал все материалы и попросил Урию поискать последовательный алгоритм.

– Что-что?

– Например, всем девочкам было по девять лет – это алгоритм. Я хотел проверить, есть ли другие. Я предупредил Урию, что алгоритм с одним неизвестным мне тоже сгодится.

Я решил проявить терпение.

– Что такое алгоритм с одним неизвестным?

– Человек сидит дома, смотрит на закат и курит сигару. Вдруг он чувствует, что в спину ему дует северный ветер. Он поворачивается и видит медведя. Какого цвета медведь?

– Это загадка?

– Да.

– Белый.

Он выглядел разочарованным.

– Как ты догадался?

– Я не догадывался. Просто есть два вида медведей: белые и бурые. Мне показалось, что вероятность пятьдесят на пятьдесят – неплохая ставка.

– Если северный ветер дует ему в спину, когда он смотрит на закат, значит, закат находится на юге. Единственное место, где закат на юге, – это Северный полюс, и медведи там белые. Это алгоритм с одним неизвестным.

– Что неизвестно в нашем случае?

– Даты.

– Это тоже загадка?

– Все девочки исчезали с разницей в два года. Выстраивается отчетливая последовательность: 89-й год – Айзнер; 91-й – Леви; 93-й – Абекассис; 95-й – Маром; 97-й – Веславская и 99-й – Яара Гусман.

– Он пополняет запасы.

– По-видимому.

Я бросил взгляд в окно. На балконе дома напротив стояла девушка-филиппинка и развешивала белье. Даже отсюда было видно, что ее лицо и руки блестят от пота, но она ни на секунду не прерывалась, полностью погруженная в работу.

Кейдар нажал еще три клавиши, и на экране появился новый документ.

– Я нашел кое-что и получше. Девочки исчезли не только в один и тот же месяц, но и в один и тот же день.

– Все?

– Все.

– Не может быть. Даже полиция обратила бы на это внимание.

– Я тоже так думал, но полиция регистрирует документы по дате подачи заявления, а не по дате исчезновения. Родители Веславской пришли в полицию аж через месяц, потому что до этого все русские в Нацрат-Илите искали ее собственными силами. Делом Маром два месяца занимался отдел по работе с несовершеннолетними, потому что все думали, что она поссорилась с родителями и сбежала из дому.

– И что это за дата?

– Десятое августа.

12

Вторник, 7 августа 2001, конец дня

– Зачем делать вскрытие тому, у кого в голове пуля?

Доктор Гиснер не ответил. Он намылил руки до локтей, подставил их под струю воды, потом достал из-под раковины белую картонную коробку, извлек из нее две латексные перчатки и натянул их – сначала на правую руку, потом – на левую. Если бы ему пришлось повторить эту процедуру еще раз сто, он проделал бы все точно в том же порядке. Гиснер выглядел старше своего возраста, но и двадцать лет назад он был таким же – невысокий, узкоплечий, с холодными глазами; профессионал, умеющий делать свою работу. Он не стремился стать лучшим в своем деле – он стремился стать тем, кто ошибается реже других. Особенно усердные прокуроры относились к его чрезмерной осторожности без восторга, но если бы я был трупом, то предпочел бы попасть в руки именно к нему.

Покойник лежал на металлическом столе с боковыми канавками для стока жидкостей. У него были светлые волосы и широкие славянские черты лица. Посередине лба зияла рана с рваными краями, очертаниями напомнившая мне улыбающийся рот. Большинство людей, насмотревшись кино, считает, что огнестрельные ранения – это аккуратные дырочки, из которых хлещет кровь. Правда гораздо менее опрятна. Патрон от «магнума» калибра 0,375 входит в тело со скоростью 1476 километров в час. Он дробит кость и выдирает из тела около четверти килограмма тканей. Результат весьма далек от симметрии.

Доктор Гиснер достал дрель, включил ее и внимательно оглядел вращающееся сверло. Потом передумал, выключил дрель и посмотрел на меня.

– Нет, так я с ним работать не могу.

– А какая ему разница? Он же умер.

– Это что, шутка?

Все патологоанатомы болезненно чувствительны к шуткам на их счет. Я познакомился с доктором Гиснером в конце семидесятых, во времена, когда в Иерусалиме бесчинствовала банда гангстеров из Эйн-Керема, считавшая лучшим способом коммуникации с обществом гранату, подложенную под днище машины. Мы тогда провели вместе немало ночей. Он резал, я писал отчеты. Мы не стали друзьями. Единственным его приятелем в полиции был, как ни странно, Кравиц. Они сблизились летом восемьдесят второго, когда биржевой кризис принес с собой кучу расследований против не в меру ретивых брокеров, которые играли с деньгами клиентов, выходя далеко за рамки закона. Работая по одному из таких дел, Кравиц наткнулся на имя Гиснера. Как-то вечером он поехал к нему в Рамат-Ган, на маленькую ухоженную виллу в районе Ревивим, и разложил перед ним все документы. Гиснер заплакал. Два часа он сидел, уткнувшись лицом в ладони, и из-под его знаменитых своим мастерством пальцев текли слезы.

Позже Кравиц рассказывал мне, что испытал ужасную неловкость. Гиснер потерял огромную по тем временам сумму денег, но ему не пришлось ни закладывать дом, ни распродавать имущество. Жил он один, и просить прощения ему вроде бы было не у кого, тем не менее не оставалось никаких сомнений, что его