Где валяются поцелуи - Ринат Валиуллин

— Не будем его расстраивать, пусть ползет, в конце концов, какая разница, как ее будут звать.

— Фортуна, за что ты так любишь старые города? — налил Павел себе еще воды.

— В них тепло и уютно, оттого что уже осела пыль амбиций. Страсти улеглись, перетекли в изящные формы, а те в свою очередь впитались в наши вкусы, они давно уже в генах.

— Вот так же и с женщинами: сколько бы ни менял, все равно возвращаешься к одной.

— Особенно меня впечатляют развалины.

— Меня нет, если ты про людей.

— Может, хватит уже пить эту воду, ты становишься слишком циничным.

— Если бы старые люди были так же любимы, как старые города, тогда бы они не боялись стареть.

— Кстати, где обещанные поцелуи?

— Вот, — указал Павел на закат, — чем тебе не поцелуй?

— Так ты про эти говорил?

— Нет, не только, — подозвал он жестом официанта.

— Нравится? — спросил небрежно Фортуну, когда официант уже подошел к столику.

— Ты с ума сошел.

— Значит, не нравится. — Павел заказал бутылку вина, сырную тарелку и отпустил юношу.

В этот момент позвонил Роберто:

— Как там у тебя, Павел?

— Отлично, сижу в джакузи теплого вечера.

— Места для съемок уже обозначил?

— В одном из них сейчас и нахожусь.

— Ты один? Чувствую хорошенькую даму рядом с тобой.

— Ты же говорил, что ничего не видишь.

— Ничего, кроме женщин.

— Я тебя завтра познакомлю.

— Что пьете? — допытывался теплый голос Роберто.

— Сухое.

— Хватит уже сухого, возьми полусладкое.

— Зачем?

— Слишком сухо отвечаешь. Она симпатичная?

— Ну как тебе сказать…

— Как умеешь, так и скажи.

— Чертовски… В беспечном озере глаз купается панорама мира, ресницы густые и длинные, мне кажется, я слышу, когда они затворяются. Волосы гуще тумана, губы роскошно наполнены розовым, они улыбаются, за ними жемчужины, — смотрел Павел на Фортуну, которая в этот момент листала меню. — Храня саму женственность, шея устремляется в небо, увлекая за собой ноги, правильной формы волны образуют линию острова идеальных холмов и впадин.

— Твой эзопов язык скоро заставит чувствовать меня неполноценным.

— Ты бы видел, как она улыбается.

— Я знаю такие улыбки, съевшие многих, похоже, и тебя в том числе. Тебе это должно пойти на пользу. Однако помни: чем больше упиваешься кем-то, тем легче тобою закусывать.

— Вроде бы еще трезв.

— Как с натурой для съемок? Расскажи в двух словах.

— Рыжий нажрался. Сначала он долго нюхал каменный кубок, полный хрустального вина, будто хотел уловить новый аромат этого вечера. Потом пригубил и уже не смог оторваться. Он пил и пил золотое полнотелое, выдержанное жарким днем игристое вино. Пока не налакался и не скатился под стол, за горизонт, оставив бокал бухты в объятиях сумерек, — взял в руки свое стекло Павел, поднял его навстречу Фортуне, которая тоже любовалась битым венецианским стеклом, сверкающим на поверхности моря в лучах заката, и одним глотком залил речь.

— Ну, если в роли рыжего солнца, то да, подходит, на набережной у воды, то, что нужно. Я тоже считаю, что снимать надо на закате. Буду молиться сегодня, чтобы не было дождя.

— Я не думал, что ты такой набожный.

— Я очень набожный, Павел, да и все мы набожны, когда нуждаемся, ты даже не представляешь насколько. Вода хорошо просматривается из кафе? Было бы хорошо фоном пустить гондолы.

— Вода как на ладони, даже вижу рыбок.

— Уже завидую.

— Завтра сам здесь будешь.

— Да. Но нам за два дня нужно успеть отснять несколько сцен.

— Успеем.

— Прилетим рано утром, так что ждите на завтрак, — сообщил Роберто.

— А что ты хочешь на завтрак?

— Чтобы любили, — рассмеялся в трубку он. — Так что до завтра.

— До скорого, — попрощался Павел.

— Забавный, — глотнула из своего бокала Фортуна.

— Да, завтра увидишь, он само обаяние. Как тебе здесь? — спросил Павел Фортуну, убирая телефон.

— Столько мужчин вокруг! И ни одного любимого…

— Еще не вечер. Ты что-нибудь выбрала?

— Я полистала, в меню нет поцелуев.

— Не волнуйся. Скоро тебе их подадут.

— Кто?

— Да хотя бы тот мужчина, справа от тебя. Он давно уже нам улыбается.

— Может, это тебе?

— Я бы заметил.

— Как-то странно он на меня смотрит.

— Что тут странного, разве что иностранного. Он хочет понять, кто мы друг другу. Испытывает на прочность.

— Зачем меня испытывать, я же не оргазм.

— Кто-то хотел поцелуев.

— Ну нельзя же быть таким примитивным.

— С умными женщинами только так и нужно. Только так их можно свести с ума. Белая рубашка и смуглая кожа, что еще нужно для летнего теплого вечера в стране, где валяются поцелуи?

— Красивый мужчина, не спорю.

— Подойди к нему и поцелуй.

— Ты в своем уме?

— Нет, в твоем. Ты же только что этого так хотела.

— Ведешь себя, как сутенер. Ты меня не ценишь.

— Перестань торговаться, я хотел сказать, что кто-то же должен позаботиться о твоем счастье.

— Черт, он идет сюда.

Итальянец спросил разрешения и увел Фортуну в толпу танцующих. Павел понаблюдал немного, как они двигались, оставил на столе купюру, взял с собой бутылку, которую они начали, и пошел вдоль набережной к веселым ночным огонькам, дрожащим на поверхности воды. По жилам весело бежало итальянское белое, в голове все еще сидел Синатра. Несмотря на окружавшую Павла красоту, ноги медленно, но верно несли к отелю. Там он откупорил свой номер, включил свет, узнал себя в зеркале, игриво сказал «пока» и прошел в комнату, где усталость завалила его на кровать прямо в одежде.

Павел проснулся от телефонного звонка. Это была Фортуна.

— Ты уже спишь?

— Нет, завтрак готовлю, — ответил он ей, разглядывая время на настенных часах, которое наехало на цифру три, присвоив себе обе стрелки. — Ты будешь есть?

— А что у тебя?

— Время.

— Какое время?

— Мое время.

— А, да, съем, но совсем немного. Только скажи мне сначала, куда ты сбежал?

— Гулять. Ну и как это было?

— С итальянцем? Волшебно.

* * *

Она почти не слушала, все мысли были о том, как после танцев он обнимет ее еще крепче, его руки лягут на ее ягодицы, а голос с придыханием заставит открыть незнакомцу все окна и двери. Что будет такси, потом отель. Она представляла, как ладони его на целую ночь станут владельцами ее плоти, как она смущаясь будет прятаться под его кожей, как он возьмет в руки нежный лоскут ее тела и бросит в кипящее масло своих поцелуев, жадных и горячих… Как в переливах ночи будет его солить и перчить, солить и перчить, сдабривая брызгами слов, вдыхая ароматы ее похоти. А утром, выложив все на белое блюдо постели, скромно украсив веточкой базилика «это была лучшая ночь в моей жизни», подаст на первый завтрак ее совести, которая, проснувшись внутри и держась за ложечку, будет сосать аперитивом из хозяйки душу и ухмыляться.

Через несколько минут, разрушив пару, но все еще держась за руки, они не спеша пробирались сквозь островки столов из глубины кафейного леса к своему месту. Под ногами в такт музыке поскрипывал древний паркет.

— Вы знаете, о чем скрипел этот паркет? — опустился на свой стул Ричи, перед этим благоустроив Лучану.

— Тоскует по лесу?

— Нет, никак не может налюбоваться на ваши ножки, — подлил ей и себе еще вина.

— И что он вам еще нашептал?

— Вы хорошенькая, вами и забухать не грех, — поднял он свою чашу.

— Вы думаете, я как шампанское в этом бокале? Легкая и игристая.

— Нет, Лучана, я так не думаю.

— Вам еще неизвестно, Ричи, вы же меня совсем не знаете.

— Но и вы меня тоже.

— Тем лучше, — отпила она из своего бокала.

В кафе подливал вино сам Синатра, наполняя благодарные раковины и раковинки ушей теплым насыщенным тембром, пока пара листала меню. Сквозило официантами. Один из них весь во внимании уже завис над их столиком.

— Что вы выбрали? — спросил Ричи, чтобы как можно быстрее и как можно дальше отправить официанта, который стоял рядом, выразительно нагнувшись, будто хотел услышать нечто важное.

— Вы иногда так смотрите на меня, будто не видели женщин.

— Видел, конечно. Но, похоже, те были не настоящие. Вы женщина необыкновенная.

— Вряд ли вам это поможет.

— Вот и я говорю, обыкновенными приемами вас не соблазнить.

— Мне сердце, — закрыла меню Лучана.

— Сердце? — удивился Ричи. — Хорошо. А мне лазанью со шпинатом.

— Шпинат звучит как-то неромантично, — улыбнулась Лучана, провожая взглядом исчезающего камерьере.

— Шпинату с сердцем, конечно, не сравниться.

— Вот-вот. Скоро забудете, как дышать, лишь бы я не ушла, пока я буду закусывать вашим сердцем.