Синий Цвет вечности - Борис Александрович Голлер

вы разве курите?

— Скажите спасибо, что не пью. Курить я научилась в Париже. Там многие женщины курят. Впрочем, в Англии тоже. Там у дам такие длинные-предлинные мундштуки.

Они сидели и курили молча. Она — почти не затягиваясь.

Потом отложила пахитоску в изящную дамскую пепельницу. Ему была подставлена побольше.

— Вот, всё! — сказала она. — Больше не буду. Слава богу, накурилась — и меня никто не захочет целовать.

— Почему вы так считаете? — он отбросил свою пахитоску и начал целовать женщину без перерыва — жадно, мрачно и в разнообразии оттенков, как целуют бедные безумцы, которым чудится, что это в последний раз.

— Вы сошли с ума! — сказала она и стала тоже целовать его — не столь интенсивно и с перерывами, словно отвлекаясь, в оглядке на свою работу.

— Ну вас к черту! — сказала она. — Я боюсь за вас, потому и целую! Только учтите, дальше я не готова!..

— Кто вам сказал, что готов я? Впрочем… вас надо было наказать любовью как следует — да ладно, пощажу!..

— Только знайте, что это ничего еще не значит!..

— Да понял, понял!..

— А где ваш «Демон», кстати? Я так и не видела его! Перовский читает его во дворце, а мне нельзя? Теперь, мне думается, я имею право!..

— Наверное. Только… У меня нет сейчас ни одного экземпляра. А зачем он вам? Я пишу теперь нового демона — уже не кавказского!

C этим они отправились на Гагаринскую к Карамзиным.

Там было много народу. И Валуевы, и Вяземский, и Блудов с женой и дочерью, и Соллогуб с женой. Даже Корф, которого Лермонтов прежде не видел здесь. Что Корф, в отличие от Вяземского допустим, принадлежал к поклонникам его — он знал. Корф сам подошел к нему.

— Надолго к нам?

— Всего пока два месяца. Отпуск. Но несколько дней уже пронеслись. Время быстро проносится!

— Правда. Надо б сделать все, чтоб вы задержались здесь. А как? Мне не приходит в голову. Я говорил с Бобринской… Кроме того, скоро день рождения наследника… Может, в связи с ним…

Всем лезло в голову одно и то же. Бобринская. Стало быть, через императрицу. Наследник или день рождения наследника… Все демонстрируют свое бессилие.

— А может, Дубельт? — спросил Корф. — Он вроде ваш родственник.

Сейчас назовет Философова — тоже родственник. Хороший человек, но в этом деле — слабая фигура!..

— Или генерал Философов? Он теперь в чести.

И вдруг заговорил совсем по-другому, как вроде нельзя было ожидать от него, одного из самых близких к государю чиновников…

— Кто-то очень не хочет, чтоб вы остались здесь. А кто — понять не могу! И главное почему?.. может, граф Бенкендорф?.. — И после паузы добавил: — От Клейнмихеля во всяком случае ничего не зависит. Он только исполнитель!

Разговор прервался.

Вот вам и Корф! Соученик Пушкина. Как разбрелось их поколение! Одни туда, как Кюхельбекер… и Пушкин, разумеется… а другие сюда. Корф еще чувствует, пожалуй, что он к чему-то был причастен. «Минувших лет событий роковых / Волна следы смывала роковые…» Наше поколение уже тоже разбредается. Вольницы не стало.

Лица мелькали. Они были разные. Он остановился взглядом на Софии Виельгорской — теперь Соллогуб, разумеется (равно как Варя Бахметева!), и смотрел долго. Вспоминал, что о ней говорил Гоголь. Вот вроде светских дам совсем чуждается, а эту чтит!

Софи потом спросила, когда они оказались рядом:

— Что вы так смотрели? Случилось что-нибудь?

— К счастью, нет. Просто смотрел. Любовался, наверное. Это можно?..

— Вы всегда спросите так, чтоб вам невозможно было ответить.

— Не бойтесь моего взгляда. Он не причастен ни к чему дурному.

И отправился бродить по гостиной.

— Вы не прочтете нам что-нибудь? — спросила Софья Карамзина почти жалобным тоном. Она была, напомним, много старше и, вероятно, любила его.

— Сегодня можно — нет?..

Он пошел еще бродить по гостиной, наблюдая краем глаза, как Додо Ростопчина оживлена в беседе с кем-то из поклонников. Кокетка!

— Сейчас уйду незаметно… — но нечаянно оказался у фортепиано…

Поднял крышку и стал играть. Он давно не играл, и пальцы отвыкли. Он сперва даже сфальшивил. Но потом… выдал вторую часть «Патетической сонаты» Бетховена. И выдал лихо, прямо скажем. Он не заметил, как пальцы сами размялись. И многие гости окружили его.

— Лермонтов играет! — не все знали это про него.

Он сыграл, кажется не до конца, вторую часть сонаты, оборвал, и под рукой легко побежал нежный вальс.

— Что это? — спросили сразу несколько голосов, и Ростопчина прервала разговор с поклонником и спросила тоже.

— Как? Вы не знаете? Это — вальс Грибоедова. Правда-правда! Автора «Горя от ума». Он был блестящий музыкант, между прочим!..

— А где вы взяли вальс?

— У вдовы. У Нины Александровны.

— Вы с ней знакомы?

— Конечно, когда был в Тифлисе в тысяча восемьсот тридцать седьмом… Там же стоял Нижегородский драгунский. Да и Нина Александровна мне почти родня. Ее воспитывала моя тетушка, генеральша Ахвердова.

— Как? Она все еще не вышла замуж?

— Нет, — он рассмеялся откровенно. — Где ей! Она грузинка! И она умеет жить прошедшим. В отличие от наших прекрасных дам!..

Все-таки они вышли вместе с Ростопчиной.

Она стала еще расспрашивать про Нину Грибоедову.

Он сказал:

— Она красива; по грузинским понятиям — очень. И претендентов хоть отбавляй. Но, видите ли… она умеет дорожить той любовью, какая уже выпала на ее долю.

— Так вот что вам нужно, оказывается! — сказала она не слишком дружелюбно.

— Нет-нет! Мне лично ничего не нужно!..

С Варей они встретились еще только однажды. Когда она ехала с мужем за границу. Был 1838 год. В мире он был уже известен как Лермонтов. Имя. И существовала уже незаконченная «Княгиня Лиговская», в которой впервые является Печорин, и подвигался уже «Герой нашего времени». Мы могли бы, конечно, вполне придумать, то есть представить себе их разговор… Но лучше сделать это ему самому:

«— Княгиня, — сказал Жорж… извините, я еще не поздравил вас… с княжеским титулом!.. Поверьте, однако, что я с этим намерением спешил иметь честь вас увидеть… но когда взошел сюда… то происшедшая в вас перемена так меня поразила, что признаюсь… забыл долг вежливости.

— Я постарела, не правда ли? — отвечала Вера, наклонив головку к правому плечу».

(Головка к плечу был любимый жест Вари!)

«— О! вы шутите! — разве в счастии стареют… напротив, вы пополнели, вы… <…> весь свет восхищается любезностию, умом и талантами вашего супруга!..

— Я вам отплачу комплиментом на комплимент, monsieur Печорин… вы также переменились к лучшему…»

(Жорж