Стая - Владимир Сухарев

ГЛАВА 22

Валентин Петрович Седов не любил шумных застолий, особенно в Новый Год. Поэтому уже на протяжении долгих лет он встречал этот праздник одинаково. Один, в своей квартире, с бутылкой хорошего коньяка и скромной закуской в виде тонко нарезанного лимона. В Новогоднюю ночь он сам с собой подводил итоги прожитого года и ставил цели на следующий. Чтобы заниматься этим компания была не нужна.

Если бы не убийство сына, то сегодня Валентин Петрович сделал бы вывод, что Дадона он, в конце концов, победил. Причём, победил без крови и стрелялок, победил в силу того, что он, Валентин Петрович Седов, и умнее, и богаче, и опытнее. За ним будущее, а век бандита Дадона прошёл. Но события субботы показали, что такие выводы делать ещё рано. Давно занимаясь бизнесом, Валентин Петрович прекрасно понимал, что достиг определённого потолка. Большего достичь в провинциальном городе невозможно. Здесь просто нет для дальнейшего развития самого главного — денег. В столицу его никто не пустит, да и поздно уже думать о столице. Годы прошли, время упущено. Чтобы преумножить свой бизнес, другого способа, кроме вхождения во власть, не существует. Валентин Петрович уже работал в городской администрации в девяностые, и ничего, кроме хлопот, это ему не принесло. Но время было тогда другое, разбогатеть на виду у ещё независимых газет и пока совестливых депутатов было невозможно. Теперь — дело обстоит совсем иначе. Не попавши во власть, не получив доступ к бюджету, пусть и на местном уровне, не разбогатеешь никогда. Поэтому и решил Валентин Петрович в ближайшем будущем стать мэром города. Весь свой бизнес он хотел перевести на сына, как этого требовал закон. Но теперь переводить стало не на кого.

Этот чокнутый Дадон перечеркнул все планы Валентина Петровича.

— Есть ещё у меня племянник, — размышлял вслух Седов, — но это разгильдяй посильнее, чем погибший сын. Выходит, что положиться не на кого.

Валентин Петрович перебирал в памяти родственников и ближайших друзей и с ужасом обнаруживал, что все они для приготовленной роли не годятся. Это или бездари, или хапуги, или лизоблюды без своего мнения. Эти бизнес пустят по ветру за пару лет.

— Ну, что? Иванову что ли бизнес доверить? Больше не кому.

Иванову Валентин Петрович доверял, но в глубине души душ боялся. Ему казалось, что Иванов знает про него что-то такое, чего не знает сам Валентин Петрович. И этим чем-то Иванов в нужный момент не преминет воспользоваться. Седов понимал, что это всё — бред, нет за ним ничего такого, чего можно было опасаться, но чувство тревоги его не покидало. Он успокаивал себя, что Иванов знает про дела Валентина Петровича почти всё, и если бы ему было надо, то он давно бы уже воспользовался этой информацией. А Иванов, нет, напротив, работает и работает, причём лучше и полезнее всех. Но, именно в этот фанатизм, пусть и далеко не бескорыстный, Валентин Петрович не верил, поэтому и тревожился. Он вспомнил, как однажды, еще в советское время, когда он работал в горкоме комсомола вторым секретарём, случилось одно чрезвычайное происшествие. Тогда комсомольским лидерам не положена была охрана, но один на всех секретарей у них был. Один раз они всем горкомом отмечали какой-то очередной пленум, ну и напились, как обычно. Дело было в пионерском лагере, от глаз подальше, так что напиться сам Бог велел. И вот первый секретарь, уже едва державшийся на ногах, стал приставать со вполне определенными намерениями к одной из официанток. А у той муж на кухне работал поваром. Девушка пожаловалась мужу. Завязалась драка. Все горкомовцы били одного повара, а тот возьми и умри. Когда это обнаружилось, все мигом протрезвели и стали валить всё друг на друга. Но тут появился человек из конторы и быстро «организовал» самоубийство ревнивца. Более того, эту официантку больше никто никогда не видел. Фамилия человека из Конторы была Иванов.

Когда прибывшие милиционеры увезли тело повара, а вместе с ним и его жену, Иванов, обращаясь ко всем горкомовцам, сказал:

— У вас власть, и вы всегда правы. Поэтому не надо благодарностей. Продолжайте то, зачем приехали.

Его слова, а главное, его умелые и быстрые действия в критической ситуации, Валентин Петрович запомнил на всю жизнь. Однако вскоре не стало ни комсомола, ни страны, ни собственно самой Конторы. Но люди остались, и Седов в нужное время про Иванова вспомнил, и пока еще об этом не пожалел.

За две недели до убийства сына Валентин Петрович уже договорился с нужными людьми в столице, что если действующий мэр города подаст в отставку, или не сможет исполнять свои обязанности по какой-либо причине, на новых выборах кандидатура Валентина Петровича будет поддержана из центра. Дело оставалось за малым. Иванов собрал на мэра большой компромат и нужен был свой следователь, который раскрутит дело. Поэтому старший следователь следственного комитета Иван Андреевич Одинцов, который расследовал убийство сына Валентина Петровича, и должен был по его замыслу свалить действующего мэра.

Он налил себе еще коньяка и включил радиоприёмник. Несколько минут он крутил ручку настройки, пока не нашёл что-то спокойное. На всех станциях веселились и попса текла рекой. Такую музыку Валентин Петрович терпеть не мог.

  Не заслужили мы прощения  За сны в вагоне окаянные  В ту ночь нам были откровения  Да толку что, мы были пьяные  А что на языке у пьяного  То в голове всегда у трезвого  А трезвым? Я не помню дня того  Вот и спросить выходит не с кого….

Валентин Петрович узнал Олега Митяева. К его песням он относился с уважением, но сейчас слушать дальше не стал и выключил радио.

— А дальше ничего и не надо петь, всё уже сказано, — сказал он вслух, как бы извиняясь перед поэтом за то, что прервал песню, — даже Президенту не надо ничего говорить. О текущем моменте Митяев уже поведал и всё объяснил. На вечные вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?» дал вразумительные ответы. Всё остальное словесная шелуха.

Валентин Петрович дождался боя курантов, выпил последний фужер коньяка и отправился спать. Машина была запущена. Остановить её не могло даже убийство сына.

ГЛАВА 23

1 января Среда

Проснувшись, Кривцов позвонил Кирюхе и назначил ему встречу в городском парке. Кирюха долго отнекивался, ссылаясь на какие-то мероприятия с друзьями, но, узнав, что речь идёт об отправке последнего заработка за рубеж, согласился на встречу. С этой финансовой операции ему тоже полагался немаленький процент.

Кривцов сказал Ольге, что ему нужно встретиться с другом по деловым вопросам, оделся и вышел на улицу. Затем он сел в машину и отъехал от дома. Через два квартала Кривцов остановился на обочине, извлёк из тайника под сиденьем пистолет с глушителем и сунул его в грудной карман куртки. Закрыв машину, он направился в парк на встречу с Кирюхой. Дойдя до условленного места, он принялся ждать. Настроение было паршивым, что-то беспокоило Кривцова, а что он никак не мог понять. Всё он сделал правильно, всё идёт по плану, но состояние тревоги не проходило. Наконец, он понял, в чем дело, ведь он уезжает из страны, навсегда уезжает. И не будет больше никогда Терентьева Павлика. Вот отчего на душе было мрачно.

— Жалко стало навсегда уезжать? — спросил себя Кривцов. — Ну, уж нет! На черта мне такая страна, в которой выгоднее убивать, чем быть нормальным человеком? Может быть, еще распустить слюни при виде белоствольных березок? Или поплакать по поводу такой трудной судьбы? Плевать я хотел на все это. Не нужна мне такая Родина! Ничего хорошего от нее я не видел. Детство, которое счастливым не было. Мать, пьяная с утра до вечера, папаша, который свалил в неизвестном направлении, койка в теткиной квартире. Потом армия, где из меня сделали зверя, потом университет. Опять же койка в общаге. Пять лет полуголодной жизни на глазах у сытых, мордастых сынков обеспеченных родителей. Можно ли жить на стипендию? Оказывается можно. И для чего все это было нужно? Чтобы наплодить таких же нищих? Чтобы к сорока накопить на квартиру, а к шестидесяти — на кладбище? Вот за это я должен благодарить страну? А стоило только раз запустить руку в карман этой стране, как сразу же упрятали за решетку, даже не разбираясь. Зона — это тоже Родина. Прокурор, судья, пьяные прапора с дубинками — и это Родина. И эти новые хозяева жизни, сынка одного из которых я прихлопнул — это тоже Родина. Ничего кроме унижений я от этой страны не видел. Поэтому я расстанусь с ней без слез. И Павлика Терентьева тоже не жалко. Уж если разбираться по большому счету он настоящий сын своей Родины. Злой, холодный и расчетливый, готовый за деньги любому всадить пулю. Ну и что, что его к этому вынудили обстоятельства, все равно грехов у него столько, что его самого давно пора вздернуть. Ведь кругом столько народа, которому тяжело. Никто еще не взял винтовку и не решил зарабатывать на смертях. Ну и пусть! Так что, Павлик, придется тебе прекратить свое существование, а я попробую начать все с начала где-нибудь подальше отсюда.