История античной науки. Открытия великих ученых и мыслителей древности - Джордж Сартон

поймешь, что он [пациент] достиг решающей стадии»; это напоминает учение Гиппократа о кризисе.

Нет оснований полагать, что древние египтяне изучали анатомию, проводя намеренные вскрытия. Однако они пользовались случаем и экспериментировали по возможности, благодаря чему успели накопить много знаний. Конечно, мумификация трупов людей и животных, которую практиковали с незапамятных времен, могла многому научить древнеегипетских врачей, хотя я отношусь к такому источнику знаний с большой долей скепсиса. Бальзамировщики были слишком заняты своим трудным искусством, чтобы обращать внимание на несущественные анатомические подробности. Возможно, позже, гораздо позже, во времена Птолемеев, традиция мумификации облегчила греческим ученым возможность систематически проводить вскрытие, но это другая история. У нас нет доказательств того, что мумификация в Древнем Египте оказала влияние на знания анатомии.

Рис. 11. Папирус Смита, История болезни 6, приведенная в тексте. Это не оригинальный иератический текст, а его иероглифическая транскрипция

Автор, чей труд увековечен в папирусе Смита, уделял много внимания вопросам анатомии и физиологии. Он знал о важности пульса и о связи пульса и сердца. У него имелись смутные представления о сердечно-сосудистой системе, хотя, разумеется, не о кровообращении, которое до У. Гарвея никто ясно не понимал. Его познания в области сосудистой системы безнадежно затруднялись неспособностью провести различие между кровеносными сосудами, сухожилиями и нервами. Однако его наблюдения над мозгом поистине поразительны (рис. 11): «При осмотре человека с зияющей раной головы, доходящей до кости, разбившей череп и вскрывшей мозг, ты должен пальпировать рану. Если окажется, что от удара по черепу образовались вмятины, сходные с вмятинами в расплавленной меди, и что-то внутри пульсирует и трепещет под твоими пальцами, как слабое место на голове младенца до того, как оно затвердеет, – когда оно твердеет, пульсация и трепетание пропадают до тех пор, пока его [пациента] череп не вскрыт, – и он истекает кровью из обеих ноздрей и страдает неподвижностью шеи».

Автор трактата знал о существовании оболочек мозга, цереброспинальной жидкости и извилин головного мозга (которые сравниваются с волнообразной поверхностью металлического шлака). Более того, он понимал, что мозг – место управления организмом и что особые виды управления локализованы в отдельных частях мозга.

Итак, папирус Смита и в меньшей степени папирус Эберса дают весьма благоприятное представление о медицине, анатомии и физиологии древних египтян и о научных взглядах, которые они приобрели по меньшей мере за два тысячелетия до Гиппократа.

Египетская «наука»

Хотя приведенные выше сведения о египетских архитектуре, математике и медицине кратки, они, по моему мнению, вполне достаточны для того, чтобы ответить на вопрос, который склонен задать читатель (как мне подсказывает мой опыт преподавания). Можно ли говорить о египетской «науке», или все, о чем мы писали выше, – эмпирические сведения и фольклор?

Что такое наука? Разве нельзя сказать, что всякий раз, как делается методическая попытка решить какую-либо задачу, в соответствии с заранее установленным порядком или планом, мы являемся свидетелями научной методики, на наших глазах происходит самый настоящий рост науки? Конечно, древние методики кажутся детскими и слабыми по сравнению с нашими, но отнесутся ли ученые 5000 г. к нашей методике столь же благоприятно, как мы сейчас? Необходимо было с чего-то начинать. Древние египтяне не только начали, но и проделали значительный путь по той дороге, какой следуем и мы. Например, разве таблицы из папируса Ринда не представляют намеренную попытку решать задачи в общем, так сказать, на упреждение? Такие таблицы – подлинные предшественницы всех многочисленных математических таблиц, которыми мы так гордимся сегодня. Вероятно, были и другие таблицы, составленные писцами для ведения счетов и измерений, которых требовали гигантские стройки. Нет ничего удивительного в том, что такие документы до нас не дошли, ведь они не должны были сохраняться в гробницах навечно. Они предназначались для конкретного, сиюминутного применения и постепенно ветшали. И разве нельзя считать наукой классификацию болезней в папирусе Смита, методику, которой следовали при обсуждении каждой истории болезни?

Отдельные читатели, считающие, что наука – изобретение греков (разве ученые на протяжении многих веков не повторяли это?), наверняка возразят: «Возможно, то, о чем вы говорите, – наука, но не чистая наука». Почему? В конце своего замечательного исследования, посвященного папирусу Смита, Дж. Г. Брэстед пишет: «В самом деле, оба эти человека, жившие в первой половине третьего тысячелетия до нашей эры, хирург, изначальный автор трактата, и его позднейший последователь, записавший глоссы… были первыми известными учеными-естествоиспытателями. На протяжении долгого времени развития человечества они первыми столкнулись с огромной массой явлений, достойных внимания; они собирали и излагали их, иногда из интереса к спасению пациента, иногда из чистого стремления к научной правде, в качестве побудительных выводов, которые они извлекали из наблюдаемых фактов».

Уверен, что не только египтяне, достигшие уровня составления математических и медицинских трактатов, но и их более простодушные предшественники уже были чистыми учеными, то есть людьми, которыми двигало настолько острое любопытство, что практические результаты и непосредственные плоды их исследований отходили для них на второй план. Что касается писца Ахмеса и неизвестного автора папируса Смита, не сомневаюсь, что сегодня ни один ученый не может читать их трактаты без волнения, ибо признает в них собственные интеллектуальные черты.

Если считать критерием чистой науки беспристрастность, можно сказать, что наука никогда не бывает полностью «чистой» или полностью «нечистой». Обстоятельства жизни и неизбежное развитие обязывали древних египтян решать множество технических задач; изучение этих задач порождало научные интересы, которые простирались за пределы непосредственных решений. Развитие египетской науки предваряло развитие науки в целом.

В том, что до середины второго тысячелетия в Египте развивалась наука, не может быть никаких сомнений, но увы! Это развитие замедлилось и постепенно сошло на нет. Каковы причины замедления и упадка? Такие же вопросы можно задать и применительно к Китаю, Греции, Риму, исламу; на них невозможно ответить исчерпывающе. Сначала развитие египетской науки, а позже и самой жизни остановилось из-за сочетания политического и религиозного обскурантизма. Наука и знания египтян пришли в упадок, но позже их усилия были продолжены другими народами. Одно и то же снова и снова повторялось в прошлом и повторяется у нас на глазах; то же самое может повториться и в будущем, но обскурантизм, как бы хорошо он ни был организован, никогда не бывает всемирным и постоянным.

Искусство и литература

Хотя главным образом нас занимает наука, необходимо сказать несколько слов об искусстве и литературе Древнего Египта, потому что читатель в среднем не так хорошо знаком с ними, как с искусством и литературой более поздних