синдром фрица - Дмитрий Бортников

Мы ржем, как кони.

Саид попал на два года в Арктику. В стройбат. - - -

Теперь вот с клешней - - - Ха-ха-ха - - - Видали еврея с лопатой?! - - - Вот, посмотрите - - - Ох, бля, уж лучше отсидеть, - - - вздыхал он. По утрам особенно тяжко. - - - В зоне хоть проверки только три раза в день... А здесь в дурака не дают перекинуться - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

"Семьдесят пять девушек... - думал я. - Семьдесят пять..." Я пытался представить себе это количество. Получалось, как наша рота. Чуть меньше.

У меня была одна. Медсестра. Старше на десять лет. Вернее, это я у нее был.

Когда в бане я увидел член Саида, я понял что даже посмотреть на такое сойдутся не семьдесят пять, а сто семьдесят пять.

Саид, костлявый, прикрывал своего удава тазом, но удав висел и чуть не задевал за довольно низкие каменные лавки. Удав вываливал голову из кожаного свитера и, вздрагивая, смугло смотрел на нас. Саид был правоверный, обрезанный.

Его земляки, как обезьяны, верещали, обходя Саида и его удава.

Сафа ухмылялся и поглядывал на свое орудие. На свое нежное, нервное орудие.

У него был член компактный и благородный.

Сафа, смущаясь, ржал: - - - Ручная работа - - - Пригоден в ближнем и дальнем бою - - -

Но в данный момент не было ни ближнего, ни дальнего боя. Вернее, был очень дальний бой. Нужно было взять город Тамбов. Это было примерно семь пальцев по карте. - - - Фриц, - - - сказал он однажды, - - - нужно кое-что сделать - - -

Мы раздевались после работы. Грязные бушлаты ставили в угол. Было полчаса "свободного времени". Ни полежать толком, ни помечтать.

- - - Фриц - - - есть дело - - - Нужно кое-что написать - - - Нет - - - Не письмо - - - Мне уже один такой в зоне писал - - - Так уж лучше бы просто насрал в конверт - - - Чем такие письма писать. - - - Он протянул сигарету. - - - Кури - - - Куда ты деньги деваешь - - - Никому не отдавай - - - Бей! - - - Сразу бей! - - - Пусть знают - - - Бей, а потом спрашивай, что надо - - -

Я кивнул. Все учили жизни. Красивый Сафа подмигнул своим зеленым глазом.

Пришло время снова одеваться. Снова залезать в негнущиеся бушлаты. На спине моего было написано хлоркой: "ряд. Геворкян". Такой достался.

Предыдущий обладатель, этот самый Геворкян, говорят, был зверь. Все время молчал. И бил. И даже не спрашивал потом, что надо... Думали даже, что немой он, Геворкян. Да и о чем говорить-то в стройбате. Лишь бы руки были. Действительно, безруких я не встречал здесь.

Он был здоровым, этот Геворкян. На мне бушлат висел, как на швабре.

И вот красивый смуглый татарин Сафа, зеленоглазый Сафа, разговаривает со Шваброй.

У красавца к Швабре дело.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Это было третье дело. Два первых были простыми.

Нужно было погадать писарю Никону по руке.

Писарь хотел отпуск. Я сказал, что отпуск будет.

Глядя на эту маленькую нежную руку с ровной линией жизни, я думал о своих. О своих кровоточащих, разбитых. Я стеснялся своих рук.

И когда гадал Никону, то сказал, чтобы он показал ладонь. Раскрыл ладонь. А свои руки я подальше засунул в карманы к зверю Геворкяну.

Я сказал, что отпуск будет.

Никон был примерный писарь. Он даже спал на столе в штабе. - - - Я трус, - - - говорил Никон спокойно. - - - Да - - - я просто человек с воображением - - -

Он очень старался получить передышку. И он ее получил. Второе дело было написать письмо азербайджанцу Ахмедову.

Он был из очень далекого аула. И у него были грустные глаза-сливы.

И плавный нос, как у индийских кавалеров на миниатюрах.

Он тоже познакомился с девушкой. С русской. И теперь нужно было написать что-нибудь.

"Что-нибудь красивое... - сказал он. - Что-нибудь... Стихи... А то я..."

И он посмотрел на свои руки и показал их мне.

"Я простой парень... Я хочу просто жить... Я не хочу жить там... В ауле... Мне нужна эта девушка..."

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - Я сел на кровать тогда и попросил Ахмедова сесть напротив. Он сел.

И положил руки на колени. Так мой дед садился, когда его фотографировали.

Я смотрел на его руки, узкие и спокойные, на его нос и на его ресницы длинные. Мне нравился этот тихий высокий человек.

Я написал поэму. Цветастую, как хохляцкая скатерть. И самые пышные цветы я выткал, глядя на руки рядового Ахмедова и на его глаза.

В поэме были корабли, лежащие в порту нашем. В поэме был океан. И запах его. И запах песка, слежавшегося в баржах. И запах одеколона был. Простой запах простого одеколона, который сводил нас с ума. И мы в поэме были. На наших КрАЗах, на капотах мы лежали и грели тела, и Океан Великий и синий был перед нами. И тундра цвела, как ковер. Как ковер, брошенный одним концом в Океан....

Я писал, и был Океан передо мною, и мы на капотах были, и руки сложенные Ахмедова были, и тундра ковром была брошена в Океан....

Я чуть не разревелся от нахлынувших чувств. Ахмедов сидел неподвижно. Он смотрел в окно. И в лице его была надежда и мука.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - В конце я скромно написал, что как будет фото, так вышлю.

И через месяц примерно Ахмедов подошел ко мне и протянул пачку сигарет "Ленинград".

- - - Спасибо, - - - сказал он. - - - Ты нормальный парень - - - Она свое фото прислала - - - Блондинка - - - С кошкой - - - И вот еще возьми. - - - Он достал из бушлата флакон одеколона "Чебурашка".

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

А теперь мы сидели с Сафой в сушилке, среди сапог, скрюченных от жара. Сидели, положив на раскаленные трубы бушлаты.

Сафа всегда напряжен.

Казалось, его тело никогда не расслабляется.

Его шея всегда была выставлена вперед. Красивая сильная шея.

А теперь он сидел, болтая босыми ногами. По пояс голый. И я был голый по пояс. Только кальсоны серые от грязи. Огромные кальсоны пузырились на нас.

Я смотрел на его босые ноги. На его пальцы. Маленькие, очень аккуратные пальцы. Даже удивительно было, как у него остались такие пальцы.

Я смотрел на его смуглые сухие щиколотки, тонкие, поросшие темными вьющимися волосками.

Он о чем-то болтал. Я видел его ступни, его пальцы.

Он болтал ногами, и мы были как дети. В этом было что- то такое сильное... Такое, от чего у меня перехватило горло, и я вспомнил всех тех, кого уже начал забывать здесь. Прабабушку вспомнил, отца, мать вспомнил, Надю-сухоручку...

И себя маленького увидел. Тогда, в подвале, когда Надька гладила меня по голове...

Саф, - - - сказал я. - - - Саф - - - Я напишу ей - - - Ты только не стесняйся, Саф - - - Меня не стесняйся - - - Ты встань - - - - - - И просто стой - - - А я буду смотреть на тебя и напишу ей - - - Я ей отправлю твое тело - - -

Сафа встал и удивленно заморгал.

- - - Е-е-е, ты не пидор, случайно?! - - - скривился он. - - - Странный ты, Фриц - - - Как псих - - -

И он закрыл руками свою грудь. Обнял себя, как девушки обнимают.

- - - Хули ты на меня так смотришь! - - - Убери глаза свои! - - - рассвирепел он.

- - - Сафа - - - Подожди, - - - сказал я, боясь, что, если он меня ударит, мы не сможем больше быть так, как теперь. - - - Не бей только - - - Я смотрю просто так - - - просто смотрю - - - просто - - - на твое тело - - - просто красивое тело - - - у меня не грязные глаза, Саф - - -

И я начал говорить ему... С самого начала... С самого- самого-самого начала...

Про прабабушку, про серебро, про тело свое и про тела другие, про отца и про деда... Про все. Про все, о чем молчал до этого...

Я стал только глазами... Только глазами, которые смотрели на Сафу, на сушилку, на сапоги и на трубы... На всю нашу жизнь сейчас... На всех, кто спал в этот момент, в эту полночь... На все наши головы на подушках...

Я стал просто глазами, которые смотрели на все это с любовью.

Я снова летал над разбомбленными городами... С улыбкой снова летал над руинами...

И если бы вошел сейчас кто-то и я знал бы, что он пырнет меня заточенным надфилем...

Или раком поставит... Или скажет: "На колени! Соси, сука!" И я с радостью и спокойно, улыбнувшись, подставлю ему бок. И опущусь на колени.

И раскрою его ширинку на одной белой пуговице и с нежностью и вседозволенностью впущу в свой рот его член...

И вот от этой нежности, от этой вседозволенности, от этого покоя, который смотрит не мигая на самые странные вещи в мире, я и остановился.

Сафа смотрел на меня. Его глаза были огромны.

- - - Еб твою мать! - - - заорал он. - - - Еб твою в душу Христа мать!!! - - - Ну зачем - - - Зачем ты мне все это рассказал - - - Зачем?! - - - Что ты вылупил глаза свои?! - - - орал он. - - - Не смотри на меня! - - - Не смотри на меня так! - - -

Я вдруг подумал, что он может меня убить. Я заметил, как он сжал кулаки.

У меня перехватило дыхание. Сафа был бешеный.

- - - Да тебя даже бить нельзя, - - - услышал я его тихий голос. Его тихий голос. - - - Противно бить - - - Ты совсем опущенный - - -

Сафа был спокоен. Он усмехался. Кулаки разжались.

- - - Да, ты совсем, - - - и он сплюнул на пол, - - - совсем - - - хуй знает что, - - - он усмехнулся, - - - я тебе завидую - - - ты ебанутый или притворяешься - - - но - - - тебя и бить-то нельзя - - - а теперь - - - теперь - - - иди на хуй - - - спать - - -