Агентство «Томпсон и K°» - Жюль Верн

Тигг был первым.

Пока препирательства продолжались, Бесси и Мэри, эти ангелы-хранители, не теряли времени. Последовательно они осмотрели всех шестьдесят пять ослов, испробовали все седла и заручились тремя лучшими верховыми животными с самыми удобными сбруями. Тигг волей-неволей должен был устроиться на одном из этих ослов, после чего девицы Блокхед еще продолжали окружать его своими нежными заботами. Хорошо ли ему? Не недостает ли ему чего-нибудь? Их белые ручки опустили его стремена на необходимую длину. Они сунули бы ему повод в руку, если бы только азорский осел имел эту принадлежность или что-нибудь подобное.

На Азорских островах погонщик осла заменяет поводья. Вооруженный стрекалом, которым управляют животным, он идет сбоку от него. Пускается ли осел слишком быстро или следует по крутому спуску, человек удерживает его просто за хвост.

Когда все были готовы, Томпсон заметил, что три осла не имеют всадников. «Энергичный» трус Джонсон согласно своему обещанию находился среди отсутствующих. Что касается двух других лиц, то это, конечно, были молодожены, со вчерашнего дня куда-то запропастившиеся.

В половине девятого утра кавалькада тронулась в путь. Во главе гарцевал Томпсон, имея сбоку своего адьютанта Робера, а за ними полуэскадрон по два человека в ряд.

По прибытии на главную улицу Орты этот отряд из шестидесяти двух всадников и шестидесяти двух пешеходов поневоле произвел сенсацию. Все те обитатели ее, которые не отдавались более утренней неге, появились в дверях и в окнах. В их числе находился церемонный оптик Луис Монтейра. Важно задрапированный в широкий плащ, облокотившись в полной достоинства позе на наличник дверей, он смотрел на движение длинной вереницы туристов; никакие внешние признаки не обнаруживали его возможных душевных волнений. Однако в известный момент эта статуя учтивости, казалось, оживилась, взгляд ее блеснул: проходил сэр Хамильтон!

Хоть и лишенный помощи монокля, баронет, к счастью, узнал своего непреклонного учителя вежливости и скрепя сердце отвесил ему важный поклон. Луис Монтейра ответил на него, согнувшись до земли, и немедленно вошел в свою лавку. Теперь, удовлетворенный, он, без всякого сомнения, готовился приступить к обещанной починке.

Немного спустя туристы прибыли к месту, где улица расходится на две ветви. Только голова колонны вступила направо, как раздался крик, потом топот, сопровождаемые невнятными возгласами. Все остановились, и Томпсон, повернув назад, бросился к месту происшествия.

В одном из последних рядов два тела лежали на неровной мостовой. Одно – ослиное, другое, вряд ли меньшее, – Пипербом из Роттердама.

Последний хоть не ушибся. Томпсон видел, как он спокойно поднялся и печально созерцал несчастное животное.

Азорский осел действительно считается очень крепким, но и его силам есть предел. Этот-то предел Пипербом преступил, и отсюда вследствие разрыва какого-нибудь сосуда или другой причины животное свалилось и больше уже не поднималось.

Не без ужасного шума был констатирован этот факт. Десять минут прошло среди громких восклицаний туристов и возгласов погонщиков, прежде чем несчастного осла решено было оставить в покое. Надо было найти какой-нибудь выход. Не подвергнется ли всякое другое животное той же участи?

– Черт возьми, – вскрикнул Томпсон, – не оставаться же нам здесь до самого вечера! Если одного осла недостаточно, подать двух!

Услышав это предложение, точно переведенное Робером, один из погонщиков с вдохновенным видом хлопнул себя ладонью по лбу и побежал по спуску. Через несколько минут он показался в сопровождении трех товарищей, гнавших четырех новых животных. Странное приспособление в виде кресла, сделанное из толстых палок с ремнями, соединяло двух ослов. Пипербом под рукоплескания попутчиков был поднят на это импровизированное сиденье, и караван мог наконец продолжать путь.

Робер по просьбе Томпсона все-таки справился, каково назначение пары ослов, следовавших порожняком. Спрошенный погонщик измерил глазом внушительный объем своего пассажира.

– Для перемены! – сказал он.

Как ни торопились, пробило девять часов, когда партия снова двинулась. Томпсон приказал старшему поспешить по мере возможности. Нельзя было терять времени, путники желали сделать в оба конца до наступления ночи восемнадцать километров, отделяющих Кальдейру от Орты. Но тот покачал головой с не особенно поощрительным видом, и ослы даже шага больше не сделали. Робер, как мог, успокоил нетерпеливого Томпсона, объяснив ему, что бесполезно пытаться изменить скорость азорского осла. Это животное медленное, зато копыто его твердо ступает и скоро качество это можно будет оценить на трудных тропах, по которым придется взбираться.

– Пока, во всяком случае, дорога хорошая, – пробормотал Томпсон.

Дорога, правда довольно узкая, действительно не представляла особенных трудностей. Проехав по выходе из Орты через прекрасные апельсиновые плантации, партия туристов находилась теперь в широкой долине, окаймленной полями и лугами, усеянными купами буков. Мягкая и правильная отлогость давала ногам животных твердую опору. Но по мере того, как туристы удалялись от моря, вид местности менялся. За буками следовали сначала сосны, жавшиеся одна к другой, потом постепенно всякая растительность прекратилась, и дорога, обратившаяся в тропу, завернула зигзагами на край сузившейся долины.

Тогда-то ослы показали, на что они способны. Хорошо управляемые своими хозяевами, подгонявшими их криками и стрекалами, добрые животные в продолжение полутора часов поднимались, ни разу не оступившись, на скалистую и осыпающуюся кручу.

Во время подъема Пипербом оказался в критическом положении. При крутых поворотах его гамак не раз повисал вне намеченной тропы. Он оставался невозмутим, надо признаться, и если испытывал какой-нибудь страх, то все-таки ни на миг не переставал потягивать свою трубку.

Достигнув вершины по этой трудной тропе, туристы выехали в новую долину, гораздо более обширную, чем предыдущая, и разворачивавшуюся в подобие окруженного холмами плато. Тут Пипербом пересел в другое кресло, дабы дать заслуженный отдых восьми ослиным ногам.

Когда путники огляделись вокруг, то подумали, что перенесены в другой край. Всюду замечались признаки естественного богатства и человеческой беспечности. Со всех сторон была плодородная земля, которую нерадивые жители предоставили сорным травам. Только несколько полей с волчьим бобом, маниоком или иньямом зеленело среди окружающего запустения.

За пространством сорных трав следовали пространства, заросшие кустарником, миртом, можжевельником, самшитом, приземистым кедром, пересекаемые и огибаемые тропой. Несколько хижин, скорее лачуг, виднелось на больших промежутках. Только одна деревня, переполненная свиньями и собаками, среди которых туристы с трудом прокладывали себе дорогу, попалась навстречу около половины двенадцатого. Дальше шла пустыня. Редкие обитатели, преимущественно женщины, проходили серьезно и молчаливо, закутанные в широкие плащи, с лицами, спрятанными под отворотами большущих капюшонов. Все говорило о нищете этих островов, жизнь которых вследствие неимения путей сообщения сосредоточивалась на побережье.