О пользе лени. Инструкция по продуктивному ничегонеделанию - Эндрю Смарт

Наш утилизатор от шести сигм, скорее всего, обнаружит, что у каждого специалиста по подбору персонала есть свои способы поиска людей — это и есть вариации, а на языке шести сигм это очень плохо. Это ведет к неприбыльной деятельности вроде длительных исчерпывающих собеседований с потенциальными новыми сотрудниками. Затем гуру разработает как можно более «бережливый» процесс — не требующий затрат.

Например, он может сочинить набор стандартных вопросов для собеседования, который должны будут выучить и использовать все специалисты по подбору кадров. Они не смогут встревать со своими вопросами. Любая деятельность, которую нельзя описать, проанализировать, контролировать или улучшить, должна быть отброшена. Затем наш оптимизатор разработает процесс приема на работу, который будет в точности воспроизводиться во всей организации. Иными словами, он сделает прием на работу автоматизированной деятельностью.

Оптимизатор сможет измерить этот процесс и вынести заключение, успешен ли он, пользуясь теми же инструментами шести сигм, которые применял при разработке: это словно мерить линейку другой линейкой. Нет никаких независимых достоверных методов проверки полезности шести сигм. Почему же компании так держатся за этот подход?

Сокращение изменчивости пагубно сказывается на многих естественных системах. Скорость, с которой сегодня уничтожается биологическое разнообразие на планете, грозит нам ужасающими экологическими последствиями: мы и сами вот-вот исчезнем. Залогом здоровья человека является вариабельность сердечного ритма. Она тесно связана с естественной изменчивостью нашего мозга. Вариабельность сердечного ритма (ВСР) — это отклонения ритма в интервале между двумя ударами сердца. Показатель ВСР отражает способность сердца быстро адаптироваться к изменениям среды, реагируя на непредсказуемые стимулы. Низкая ВСР является фактором риска инсульта или внезапной смерти от остановки сердца. Таким образом, естественные колебания сердечного ритма крайне важны для здорового сердца. Как правило, чем более нелинейна деятельность сердца, тем лучше работает вегетативная нервная система.

Наука познает реальность, опровергая или подтверждая гипотезы с помощью экспериментов. Модные управленческие фантазии используют идеи и методы, которые были изначально разработаны в науке, но применяют их бездумно и не к месту. У науки же нет целей. Это творческая деятельность, сходная с искусством, ее предназначение — освобождать человеческий дух.

Глава 9

Труд разрушает планету

Величайшее проявление успеха человечества как вида — способность увеличивать всемирное производство товаров и услуг как минимум на 5 % в год. Беда в том, что становится очевидным: если мы продолжим в том же духе, мы, похоже, уничтожим все.

Дэвид Грэбер[52]

Выживание людей и других биологических видов на планете Земля, на мой взгляд, может быть обеспечено лишь своевременным переходом в равновесное состояние, когда мировая экономика перестанет расти.

Питер Кастерс[53]

В психологии хорошо известен феномен «семантического насыщения». Например, произнесите про себя слово «бык» много раз, пока смысл не начнет от вас ускользать. Вы на время забываете, что означает «бык», и, возможно, даже пугаетесь, спрашивая себя: «Не приключился ли со мной инсульт?»

Такое же семантическое насыщение происходит с фразой «экономический рост». Возьмите любую газету за любую дату и найдите в ней фразу «экономический рост», разбросанную по тексту. Экономический рост, по идее, означает, что мы ежегодно увеличиваем объем товаров и услуг в мире.

Экономисты используют различные показатели для измерения этого объема. Чаще всего, разумеется, берется валовой внутренний продукт (ВВП), который каким-то образом дает понять, сколько «товаров и услуг» создано в конкретной стране или во всех странах на планете (всемирный ВВП)[54].

Нам говорят, что без экономического роста миллиарды людей, живущие в крайней бедности, никогда не смогут выбраться из нищеты и даже станут нуждаться еще больше. И это несмотря на тот факт, что по всем показателям число бедных в мире растет. Чтобы вытащить их из нужды и избежать климатической катастрофы, в действительности нам нужно сбавить темпы в экономике. Но как этого добиться?

Рабочие места, которые политики вечно обещают создать и которыми так гордятся все партии, по большей части откровенно ужасны. Они предназначены для людей без образования и преимущественно сосредоточены в унизительном и скучном секторе услуг. Например, работа в центрах доставки Amazon — зарплаты там не хватает на оплату жилья, медицинской страховки, еды, детского сада, телефона и машины. Для людей с образованием это бессмысленная работа в корпорациях, где требуется усвоить лишь тупейший деловой жаргон, чтобы делать вид, будто занят чем-то важным.

В Древней Греции на жизнь зарабатывали только рабы. В современном обществе практически каждый вынужден работать, потому что мы все должны кому-то денег или ожидаем, что скоро придется платить по счетам.

Экономический рост несоразмерно благоприятствует тем, кому работать не нужно: людям, у которых мы берем кредиты на учебу, машину, жилье, получаем банковские карты. В эту группу людей входят владельцы корпораций и политики, которые служат интересам корпораций, и, разумеется, люди, которые работают в сфере международных финансов.

Вспомните финансовый кризис 2008 года. Почему банки устроили такое бедствие? Они производили деньги из воздуха, сдавали их несчастным заемщикам, а когда те перестали выплачивать липовые деньги, вынудили платить правительство. Банки нарезали долг на микроскопические кусочки, в случайном порядке сложили некоторые из них вместе и продавали долги друг другу, создав огромную сплошную паутину деривативов и кредитно-дефолтных свопов. Почему никто не предвидел кризис? Потому что люди перестали верить в провал. Чем больше мы верим в невозможность неудачи, тем верней она нагрянет. Это первый закон предсказаний Артура Кларка: «Когда выдающийся, но уже пожилой ученый заявляет, что какая-либо идея осуществима, он почти всегда прав. Когда он заявляет, что какая-либо идея неосуществима, он, вероятнее всего, ошибается»[55].

Я хочу предложить нечто радикальное: так как наша социальная система основывается на убежденности большинства в фундаментальной необходимости работы, резкое увеличение праздности, абсентеизм, лень и отрицание трудолюбия могут оказаться самым эффективным способом позитивных социальных и политических изменений. Перефразируя Бартлби, коллективное «мы бы предпочли отказаться»[56] нагонит больше страху на банкиров и генеральных директоров, чем любое организованное политическое движение. Разумеется, важно, чтобы люди могли позволить себе достойное жилье, еду, медицинскую помощь для себя и своих семей. Однако большая часть рабочих мест существует лишь для того, чтобы узкая группа людей могла богатеть, увеличивая свои относительные привилегии.

Большинство людей не имеют возможности осознанно выбирать вид и степень занятости, а поступив на работу, вынуждены подчиняться диктату индустрии тайм-менеджмента касательно того, как им применять свои навыки. Затем им внушают, что они должны быть счастливы уже потому, что у них вообще есть работа.

* * *

Гладкие формы очень редки в природе, но крайне важны при постройке башни из слоновой кости и на заводе.

Бенуа Мандельброт[57]

Недавно колумнист New York Times Росс Дузет написал эссе «Мир без труда» (A World Without Work). «Представьте, — предложил он, — как это часто делали утописты XIX века, что общество достигло такого уровня богатства, что все меньшему количеству людей требуется работать. В этом обществе праздность стала доступна всем, частичная занятость заменила рабочую неделю, а качество жизни продолжает расти, несмотря на то что все больше людей покидает рабочие места. Будь такая утопия возможна, следовало бы ожидать, что она начнется с высших слоев общества и постепенно распространится вниз по социальной лестнице»[58].

Во-первых, Дузет уверен, что такая утопия невозможна. Это яркий пример того, что Грэм Уэбб, социолог из университета Саймона Фрейзера, назвал крахом социального воображения. Недавно он опубликовал статью о том, как движение Occupy вернуло радикализм в массы: дискурс индивидуализма, рыночного фундаментализма и консюмеризма настолько овладел нашей культурой, что мы даже помыслить не можем о том, что общество может быть устроено иначе. В разобщенной и отчаянной борьбе за индивидуальное материальное благосостояние мы полагаем, «что общество, в котором мы живем сегодня, — единственно возможное общество, мы потеряли воображение»[59]. Уэбб указывает, что мы добровольно отказались от идеи утопии, утопическое мышление принижают и отвергают.