Том 11. Рассказы. Очерки. Публицистика. 1894-1909 - Марк Твен

Оставшись один, он сел и тут же приказал адъютанту:

– Выйдите на улицу и приведите первого ребенка, который вам встретится.

Адъютант едва вышел за дверь, как тотчас вернулся, ведя за руку Абби; шубку ее слегка запорошило снегом. Девочка сразу же подошла к главе республиканского правительства — к человеку, при одном имени которого трепетали земные владыки и сильные мира сего, — взобралась к нему на колени и заявила:

– А я знаю, вы и есть лорд–протектор. Я уже видела вас раньше, когда вы проезжали мимо нашего дома. Все вас боялись, а я нет, потому что на меня вы посмотрели совсем не строго, — вы помните, да? На мне было красное платьице с синей отделкой спереди. Помните?

Хмурое лицо лорд–протектора смягчилось улыбкой, и он начал дипломатически обдумывать ответ.

– Видишь ли, я...

– Я стояла как раз у самого дома — понимаете, около нашего дома.

– Милое дитя мое, мне стыдно признаться, но я не помню...

Абби прервала его с упреком:

– Неужели не помните? А я вот вас не забыла.

– Мне очень совестно. Но больше я уж тебя не забуду, даю слово. Ты прости меня на первый раз, — помиримся и заключим дружбу навеки. Согласна?

– Да, конечно согласна, только я все–таки не пойму: как это вы меня не помните? Должно быть, вы очень забывчивый. Я и сама иногда бываю забывчивой. Я прощаю вас, потому что знаю, на самом деле вы хороший и добрый. Прижмите меня к себе покрепче, как папа, а то здесь холодно.

– С превеликой радостью, мой милый новый дружок, отныне — мой друг навеки, правда? Ты напомнила мне мою дочку, — теперь она уже выросла. Ребенком она была так же ласкова, мила и нежна, как ты. И у нее было твое очарование, маленькая моя волшебница: всепокоряющее трогательное доверие, равно к другу и к незнакомцу, отчего всякий, на кого оно обращено, становится твоим добровольным рабом. Так же, как и ты сейчас, она любила примоститься у меня на коленях, и я забывал про заботы и усталость. В сердце моем воцарялся мир — вот как сейчас. Мы были с ней как равные — добрые товарищи, делившие игры. С тех нор протекло много времени, те блаженные времена прошли, воспоминания о них потускнели в моей памяти, но ты вновь оживила их. Прими же, дитя, благословенье человека, обремененного тяжкими заботами о родине, — они ложатся на твои плечи, пока я отдыхаю.

– Вы ее очень любили, очень–очень?

– Да, дружок. Суди сама: она приказывала, а я повиновался.

– Вы такой милый! Вы поцелуете меня?

– С радостью, и почту за честь. Вот это от меня, а это — от нее. Ты попросила, но могла бы приказать, ведь ты — это как бы она: ты приказываешь, я повинуюсь.

Услышав о таких высоких для себя привилегиях, девочка весело захлопала в ладоши, но тут до ее слуха долетел звук приближающихся шагов: размеренный топот идущих в ногу солдат.

– Солдаты, солдаты! Я хочу посмотреть на них!

– Ты их увидишь, дорогая. Но подожди минуту, у меня есть к тебе поручение.

В комнату вошел офицер, низко поклонился, сказал: «Они здесь, ваша светлость», — снова поклонился и вышел.

Глава нации подал Абби три сургучных облатки — три небольших кружка, два белых и один ярко–красный; этот последний и должен был служить знаком смерти тому из осужденных, кому он достанется.

– Ах, какой хорошенький красный кружок! Это все мне?

– Нет, дорогая, они предназначены другим. Приподними за край вон ту занавесь — за ней открытая дверь. Пройди в нее, и ты увидишь троих людей, которые стоят в ряд, лицом к стене, и держат руки за спиной; ладонь одной руки у них раскрыта в виде чаши — вот так. В каждую такую раскрытую ладонь опусти один из этих кружков, а потом вернись ко мне.

Абби исчезла за дверной занавесью, и лорд–протектор остался одни. Он подумал благоговейно: «Поистине мысль эту подал мне сам господь бог, всегда незримо присутствующий рядом с теми, кто сомневается и ищет помощи. Ему ведомо, на кого должен пасть выбор, и это он направил сюда своего безгрешного посланца свершить свою волю. Все могут заблуждаться, только не он. Дивны дела его и премудры, да, будет благословенно его святое имя!»

Абби опустила за собой занавесь и несколько мгновений с большим любопытством рассматривала комнату смерти и прямые неподвижные фигуры солдат и узников. Вдруг лицо ее оживилось, и девочка сказала себе: «Да ведь один из них мой папа! Я узнаю его спину. Вот ему я и дам самый хорошенький кружок». Она выбежала вперед, опустила кружки в протянутые ладони, просунула головку под согнутый локоть отца, подняла личико и воскликнула:

– Папа, папа, посмотри, что у тебя в руке. Это я тебе дала!

Отец взглянул на роковой подарок и, терзаемый муками любви и жалости, упал на колени и прижал к груди своего маленького невинного палача. Солдаты, офицеры, освобожденные узники — все на мгновение словно оцепенели, потрясенные неслыханной трагедией. Душераздирающая сцена сжала им сердце — они плакали, не стыдясь своих слез. Несколько минут длилось глубокое благоговейное молчание, затем офицер отряда неуверенно шагнул вперед, коснулся плеча осужденного и мягко сказал:

– Мне очень тяжело, сэр, поверьте, но долг мне повелевает.

– Повелевает что? — спросила Абби.

– Я обязан увести его отсюда. Всей душой моей сожалею.

– Но куда увести, куда?

– В другое... господи, помоги мне! — в другое помещение.

– И никуда вы его не уведете. Моя мама больна, и я заберу папу домой. — Она высвободилась из объятий отца, вскарабкалась к нему на спину, обвила руками его шею. — Я готова, папа, поехали!

– Бедная моя девочка, я не могу. Я должен идти туда, куда мне приказано.

Абби соскочила на пол, огляделась с недоумением. Потом подбежала к офицеру, стала перед ним, негодующе топнула ногой и воскликнула:

– Я же сказала, что моя мама больна, разве вы не слышали? Отпустите его, сейчас же отпустите!

– Несчастный ребенок... Бог свидетель, я отпустил бы, если бы мог... Смирно! Стройся! Ружья на плечо!

Словно вихрь Абби вылетела из комнаты и в следующее мгновенье уже тащила за руку лорд–протектора. При виде этого человека, внушающего всем страх и трепет, присутствующие подтянулись, офицеры отдали честь, солдаты салютовали оружием.

– Да остановите же их, сэр! Моя мама больна, ей нужно видеть папу, я им об этом уже сказала, а они даже не слушают и хотят увести его отсюда.

Генерал стоял как громом пораженный.

– Твоего папу, дитя? Этот твой папа?

– Ну конечно мой папа, он всегда был моим папой. Разве бы я дала кому–нибудь другому красивый красный кружок? Конечно только папе, ведь я его так люблю!

Страшное душевное смятенье отразилось на лице лорд–протектора. Он сказал:

– Помоги мне, боже правый! Силою сатанинской хитрости совершил я самый жестокий поступок, когда–либо совершенный человеком. И уже ничем не могу я помочь, ничем! Что делать мне?

Огорченная девочка воскликнула в нетерпении:

– Но ведь вы можете приказать им отпустить папу! — Она зарыдала. — Ну велите же им! Сами вы мне сказали, что я могу приказывать, и вот в первый же раз вы не слушаетесь.

Суровое, грубо высеченное лицо озарилось нежностью. Лорд–протектор опустил руку на голову маленького тирана и сказал:

– Благодарение всевышнему за то, что я дал тогда это необдуманное обещание. И тебя, несравненное дитя, которому сам господь внушил напомнить мне об этом забытом мною обещании, — благодарю! Офицер, повинуйтесь ей. Это я приказываю вам устами этого ребенка. Узник помилован, освободите его!

ДВЕ МАЛЕНЬКИЕ ИСТОРИИ

Рассказ первый:

О ЧЕЛОВЕКЕ, У КОТОРОГО БЫЛО ДЕЛО К ГЕНЕРАЛ–ДИРЕКТОРУ

Не так давно, в феврале текущего 1900 года, зашел как–то под вечер проведать меня здесь, в Лондоне, один мой приятель. Оба мы уже в том возрасте, когда люди, убивая время в досужей болтовне, склонны рассуждать не столько о приятностях жизни, сколько о ее тяготах. Вскоре мой приятель стал бранить Военное министерство. Оказалось, что у него есть друг, придумавший кое–что весьма нужное для солдат в Южной Африке, а именно — легкие, очень дешевые и прочные башмаки, которые не промокают и не расползаются от дождя. Изобретатель хотел, чтобы ими заинтересовалось правительство, но он был человек безвестный и не понимал, что высокопоставленные чиновники не обратят на его предложение никакого внимания.

Это доказывает, что он осел... такой же, как и все мы, — прервал я своего приятеля. — Продолжайте.

– Почему вы так думаете? По–моему, он говорит правду.

– По–моему, он лжет. Продолжайте.

– А я вам докажу, что он...

– Ничего вы мне не докажете. Я очень стар и очень мудр. И не надо со мной спорить. Это непочтительно и дерзко. Продолжайте!

– Что ж, прекрасно. Но вы сейчас убедитесь сама. Мое имя достаточно известно, однако даже я не смог поговорить о деле моего друга с генерал–директором Сапожно–кожевенного управления.