Неизвестный Бондарчук. Планета гения - Палатникова Ольга Александровна

Балетмейстером на «Войну и мир» был приглашен Владимир Павлович Бурмейстер – личность в балете незаурядная, очень известная. Конечно же, для меня было счастье – лишний разочек потанцевать. Русский танец в доме у дядюшки создавался так, будто Наташа придумывает его произвольно, на ходу, но получается у неё очень органично. Танец сам по себе не слишком роскошный: он будто русский народный и одновременно изящный. Так только графинюшка могла станцевать.

Бондарчук сразу понял мою натуру: раз я балерина, значит, связана с музыкой, и перед особенно трудными сценами, пока в павильоне ставили свет, целый час что-то прибивали, он отправлял меня в свой кабинет, чтобы я слушала классическую музыку. Очень это помогало.

На съёмках я встретилась с Ирой Губановой – она играла Соню. В балетном училище мы учились в одно время, но не общались: она была на два курса старше. Старшие у нас всегда смотрели на младших сверху вниз: мы за ними подметаем, пол поливаем, а они с нами себя ведут так, будто уже все солистки балета. На картине Ира сама пошла мне навстречу. С тех пор и до самого её последнего дня Ирочка – заботливая, сердечная, неунывающая – моя близкая подруга. Царствие ей Небесное. Помню, как в редкие свободные деньки мы, ленинградские девочки, бегали по главным Московским музеям. Какое же это было счастливое время!

Отношение в группе ко мне было изумительное. Мы так друг друга любили, так нежно друг к другу относились, что я даже представить не могла, как же мы можем расстаться, потому что за эти пять лет мы стали как родные. Больше такой группы я никогда не встречала.

На площадке Сергей Фёдорович создавал для актёров необыкновенную, потрясающую атмосферу. А для меня с самых кинопроб лучше его партнёра не было. Актеры убегали, кто на спектакль, кто по каким-то делам, а мне надо было сыграть крупный план, или сцену разговора, например, с Николенькой. Он играл за Николеньку, как же мне было хорошо, когда он стоял за камерой, я смотрела на него и играла для него одного. И в течение всей работы над фильмом, честно признаюсь, кроме него, мне никто не был нужен. На его лице отражалось всё, что я играю: я распахивала глаза, и он распахивал глаза, я хмурилась, и он хмурился. Он был – моё зеркало. Он мог что-то подсказать, но никогда ничего не показывал, во всяком случае, мне. На площадке его слушались все, начиная от рабочих и кончая оператором. Он был абсолютный командир. Но для своей картины был готов сделать всё, что угодно! Помню, на съемках первого бала оператор Анатолий Петрицкий едет на роликах с камерой, а Сергей Фёдорович, как реквизитор, бегает перед ним с шарфами, веерами и машет перед объективом.

Признаюсь, больше всего мне нравилось сниматься в паре с ним. Финальная сцена, когда Пьер объясняется Наташе в любви, плачет, делает предложение – как же мы с ней настрадались! И не из-за того, что Сергея Фёдоровича не удовлетворяло актёрское исполнение. Сыграли один раз. Через несколько дней выясняется – брак плёнки. Огромная, сложнейшая сцена. Он ужасно расстроился, а я нет: ладно, думаю, сыграю ещё раз. Второй раз сыграли – опять брак плёнки. Бондарчук ревел, как раненый зверь:

– Если в следующий раз будет брак плёнки, я эту сцену из фильма вымараю!

– Сергей Фёдорович, не волнуйтесь так, я сыграю.

– Ты сыграешь, но я-то, я-то!

– Вы – и не сыграете?! Сделаем ещё разок потрясающе. Не будем думать о браке.

Сыграли… Как сейчас помню: приехала после съёмки домой и услышала по радио, что погиб Женя Урбанский. Ох, кругом несчастье, думаю, значит, и мы пропали. Но, слава Богу, обошлось без брака. Однако на просмотре Сергей Фёдорович всё же мне сказал:

– Ты играешь здесь лучше, чем я.

Действительно, ведь это такая вдохновенная, психологическая, чувственная сцена, наверное, она так прожгла ему душу, что при его колоссальной режиссёрской нагрузке трижды так выкладываться актёрски – огромное напряжение. Но он же великий артист и сыграл великолепно. Просто, может, поскромничал или шутил со мной.

Он вообще был ко мне добр необычайно. Когда увидела себя первый раз на экране, от переживаний не спала всю ночь. «Боже мой, – причитала я про себя, – какая уродина! Какая лопоухая!» Ходила как в воду опущенная. Он быстро понял, в чём дело, и разрешил мне отбирать из своих дублей тот, который больше понравится. И часто брали именно то, что отмечала я. Я тонко чувствую, где немножко недотянула, а где вроде бы совсем неплохо.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Честно скажу, я себя на экране не люблю. А что касается слёз, то это же катастрофа! Я так некрасиво плачу! И как у некоторых артисток получается? Милое личико, чудные глазки, и одна слеза красивая катится. Я же покрываюсь пятнами, нос распухает. Он говорил:

– Пойми – это Наташа Ростова. Она только так и плачет.

Репетиция с юным актёром Никитой Михалковым

Так я и плакала, по-другому не умею. Правда, иногда он меня доводил до такой кондиции, что я обливалась слезами, и навзрыд.

На съёмке сцены с Ахросимовой я на него жутко обиделась. Это когда после несостоявшегося побега с Курагиным Наташа рыдает, а тётка Ахросимова её распекает. Ахросимову играла Елена Тяпкина. Начинается репетиция, я ложусь на диван, Бондарчук:

– Устроилась? Лежи.

И больше ни слова. Тяпкина начинает свой монолог: «Ты себя осрамила, как девка самая последняя!» Сергей Фёдорович в восторге:

– Гениально! Гениально!

Один дубль, другой, он по-прежнему: «Гениально!» – а на меня – ноль внимания. В общем, довёл до такого состояния, такая буря в душе поднялась, вся дрожу от злости! «Боже мой! – думаю. – Это ж надо не иметь сердца, чтобы меня не замечать! Безумно сложная сцена, а он молчит! Елена Алексеевна – дивная артистка, но она столько наигралась в жизни, её вся страна ещё с „Веселых ребят“ любит („Леночка, яйца подействовали!“); она всё умеет, а я-то не умею ничего! Какая чудовищная несправедливость! Что же мне делать?! Как же мне играть!» Вдруг слышу:

– У тебя получится. Смотри в камеру и говори текст.

И так у меня накипело, что я ему, прямо в камеру закричала: «Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете!»

– Люся! – тоже кричит Бондарчук. – Ещё раз!

И я опять на таком же нерве. Камера продолжает работать, и я повторяю вновь и вновь. У меня была настоящая истерика. После съёмки он обнял меня:

– Ты сможешь послезавтра полететь в Италию?

– Зачем? – еле вымолвила я.

– Понимаешь, итальянские кинематографисты хотят посмотреть материал «Войны и мира». Я занят – съёмки, а ты бы достойно представила наш фильм.

Я прямо опешила.

– Ты молодец. Сейчас хорошо сыграла.

– Как вам не стыдно! Вы меня чуть до разрыва сердца не довели. Такая сумасшедшая, такая ответственная сцена, а вы на меня смотрели как на пустое место!

– Успокойся. И собирайся-ка в Италию.

В Италии всё прошло блестяще. Тогда я познакомилась с Феллини и с Мазиной. Очень тепло они ко мне отнеслись. Федерико хвалил, а Джульетта подарила чудесные духи, они назывались «Бандит».

Конечно, трудно мне пришлось после того «мирового рекорда». Не могла я себя заставить опустить планку, поэтому отказывалась от многих ролей. Сколько скверных сценариев прочитала на современную тему! После «Войны и мира» я чётко поняла, что мне нужна хорошая драматургия. Пусть даже не очень хорошим будет режиссёр, я вытяну, построю что-то для себя и проживу это. Главное для меня – литературный материал. И все-таки я дождалась: и Чехова, и Булгакова, и Розова. Бегу по «Мосфильму» в костюме Нины Заречной или Серафимы, встречу его, обнимемся, как самые близкие, родные люди:

– Молодец. Не размениваешь себя. Смотрел материал «Чайки», в последней сцене голос снизила – умница.

Как-то, в самом начале перестройки, мы с Сергеем Фёдоровичем вдвоем оказались в Норвегии: я с фильмом «Чужая белая и рябой» режиссёра Сергея Соловьёва, он – с «Борисом Годуновым». В то время на него и газеты, и телевидение, и радио – все разом ополчились. Переживал он ужасно. Я его всё время развлекала, как могла, и до такой степени, что он даже сказал: