Сократ: учитель, философ, воин - Борис Стадничук

Как-то ночью греки заночевали в горах. Было морозно, они завернулись в плащи, но не могли сомкнуть глаз от холода. А под утро пошел снег, греки прикрылись щитами. Снег валил все сильнее, толстым слоем накрыл лежавших. Они пригрелись под ним и заснули. В Греции снег выпадает редко, но, наверное, многие солдаты знали или слышали от других, что спать под снежным покрывалом небезопасно. Однако вставать никто не хотел: опять идти куда-то в неведомую даль, отбиваться от горцев, карабкаться на скалы, чтобы украсть пару тощих коз… Лучше заснуть и ни о чем больше не беспокоиться. Никогда. Выбрался наружу только один человек. Конечно, это был Ксенофонт. Он принялся кричать, бегать, расталкивать спящих, разжег костер из приготовленных с вечера дров. Наверное, и в это утро ему из давних-давних лет с улыбкой помахал рукой Сократ, как мы помним, нередко простаивавший всю ночь у теплой палатки, где спали товарищи.

И с другой страницы «Анабасиса» мы словно слышим (на этот раз гневный) голос Сократа. Вот какой-то солдат бранится с Ксенофонтом, посчитав, что тот обидел его при разделе добычи, да еще и избил. Ксенофонт пытается ему доказать: пока другие сражались, тот был в обозе и всего лишь погонял осла. Солдат продолжает требовать свое и утверждает, что именно Ксенофонт и отправил его вывезти с поля боя раненого товарища. Тут терпению командира приходит конец: «Разве, – продолжал Ксенофонт, – после того, как я послал тебя вперед и затем подошел с арьергардом, я не застал тебя роющим яму, чтобы похоронить того человека, и, приблизясь, разве я не похвалил тебя? Но пока мы все стояли кругом, тот человек пошевелил ногой, и все присутствующие закричали, что он жив, а ты сказал: “Пусть себе живет сколько хочет, а я его дальше не повезу”. Тут я ударил тебя – это ты говоришь правду, – ибо ты, как я видел, знал, что он жив. “Ну и что же? – сказал солдат. – Разве он все-таки не умер после того, как я показал его тебе?” “Все мы смертны, – сказал Ксенофонт, – но разве поэтому надо погребать нас живыми?”»

В этом эпизоде есть как будто два измерения. Одно – самое простое, каждому по-человечески понятное – и в те времена, и в наши. Уж Ксенофонту ли было не знать, как поступают в таких ситуациях настоящие боевые товарищи? Что было бы с ним самим, окажись двадцать лет назад на месте Сократа и Алкивиада такой негодяй? Да его не то что лишить добычи и поколотить – убить было мало! Но Ксенофонт умел слышать горькую правду даже из уст последнего подлеца. Да, все мы смертны. И греки, и персы, и храбрецы, и трусливые негодяи, и люди, и горные козы. Но достоинство человека в том и состоит, чтобы жить, несмотря на неизбежную смерть, и всякий раз, выбирая, как поступить, спрашивать себя или своего Даймона, достойный ли это поступок.

Таласа!

А греки всё шли и шли. Уже много месяцев они были в пути, «восхождение Кира» и отступление его наемников в целом заняли больше года. Но рано или поздно кончается самый длинный путь. «И пришли они к горе по имени Фехес. Когда солдаты авангарда взошли на гору, они подняли громкий крик. Услышав этот крик, Ксенофонт и солдаты арьергарда подумали, что какие-то новые враги напали на эллинов спереди»[32].

Это было некстати: другое враждебное горское племя шло за греками по пятам. Накануне Ксенофонт с ними сражался, отогнал и подобрал на месте сражения двадцать щитов, «покрытых воловьей косматой кожей». Но горцы не отставали, а биться с двумя врагами сразу у греков уже не хватало сил. Наверное, Ксенофонт в этот момент бранил про себя Хирисофа. Опять спартанец ввязался с кем-то в бой, вместо того чтобы вести переговоры!

«Но крик усилился и стал раздаваться с более близкого расстояния, так как непрерывно подходившие отряды бежали бегом к продолжавшим все время кричать солдатам, отчего возгласы стали громче, поскольку кричащих становилось больше. Тут Ксенофонт понял, что произошло нечто более значительное. Он вскочил на коня и поспешил на помощь. Скоро они услышали, что солдаты кричат: “Таласа! Таласа! (Море, море!)” и зовут к себе остальных. Тут все побежали вперед, в том числе и арьергард, и стали гнать туда же вьючный скот и лошадей. Когда все достигли вершины, они бросились обнимать друг друга, стратегов и лохагов, проливая слезы. И тотчас же, неизвестно по чьему приказу, солдаты нанесли камней и сложили большой курган»[33].

Перед ними расстилалось бесконечное синее пространство, и белые барашки бежали по нему навстречу плакавшим от радости наемникам. Это было Черное море. Греки вышли к нему где-то на территории современной Грузии. Теперь они и без проводников знали, куда идти. Они повернули на запад и вскоре добрались до первой греческой колонии – Трапезунда (нынешний турецкий Трабзон).

Ксенофонт выходит к Черному морю

Армия еще долго оставалась на берегах Черного моря. Возвращаться домой нищими наемники не хотели. Они медленно двигались на запад, занимаясь тем единственным ремеслом, которым владели: воюя то с персами, то с местными племенами, то с греческими городами, беря плату со случайных «союзников» и беспощадно грабя побежденных врагов. Даже когда они в районе Византия (современного Стамбула) переправились в Европу, то и там ввязались в войну между фракийскими племенами.

Не так давно в СМИ промелькнуло сообщение, что голливудская компания Columbia Pictures приобрела права на экранизацию «Анабасиса». Звучит, конечно, странно: ведь и автор, и его наследники умерли почти две с половиной тысячи лет назад. Видимо, речь идет о правах на сценарий или роман какого-нибудь современного автора. Но любопытно будет посмотреть, чем закончится фильм. Выходом к морю? Криками «Таласа!»?

Неголливудский конец Анабасиса

Примерно в это время старик Сократ стоял перед судьями. Если бы жизнь Учителя была похожа на сценарий голливудского фильма, то можно не сомневаться, что в финальной сцене мы бы увидели, как к афинскому порту Пирею плывет огромный флот, как с кораблей сходят Ксенофонт, Хирисоф и их испытанные в боях товарищи, как они снимают с Сократа оковы, бросают в темницу негодяя Амита и его жалких прихлебателей… И дальше все живут долго и счастливо.

Но в жизни так не бывает. В те времена люди не умели лечить даже самые простые заболевания. Храбрый и острый на язык спартанец Хирисоф, невредимым прорубившийся сквозь снега, скалы и бесчисленные вражеские армии, умер от какой-то простуды. Да и остальные наемники, конечно, не последовали бы за Ксенофонтом спасать Сократа по множеству причин, из которых достаточно назвать главную: такое предприятие было бы заведомо обреченной на провал авантюрой, даже если бы Ксенофонт и нашел достаточно средств, чтобы за него заплатить. Они могли найти себе работу и полегче, и подоходнее. Кстати, они долго не могли поделить добычу, а когда наконец поделили, то разбрелись на отдельные отряды, командир каждого из которых искал удачу на собственный страх и риск. Но большая часть наемников в конце концов вернулась к Ксенофонту, который волей или неволей вынужден был ломать голову над тем, куда бы пристроить такую массу (более четырех тысяч) вооруженных и опасных для всех, в первую очередь для самих себя, людей. Даже если бы он бросил их на произвол судьбы, то ему и самому в Афины путь был заказан – как приятелю казненных аристократов, ученику «безбожника и развратителя молодежи» Сократа, другу врагов-спартанцев и, возможно, государственному изменнику.

Другой спартанец

Что скрывать: Сократ вырастил из Ксенофонта настоящего (как это определят современные историки) империалиста. Это Платон остался в Греции, где и пытался построить идеальное государство исключительно силой идей. Ксенофонт же был уверен, что лучшая идея для строительства не только идеального, но и любого государства – меч. Кто из них был прав? Кто вернее понял уроки Сократа? У каждого был свой Сократ, и каждый из учеников слышал и усваивал то, что ему было ближе. Авантюрист Алкивиад – дерзость мысли, не склоняющейся ни перед человеческими законами, ни перед моралью. Отстраненный от мира мыслитель Платон – веру в волшебную силу идей. А империалист Ксенофонт – непоколебимое мужество воина. Соответственно, и друзей он искал под стать себе, вспомним Клеарха и Хирисофа. И свою армию в итоге он передал спартанцам, которые готовились тогда к новой войне с персами. В Малой Азии Ксенофонт встретил царя Агесилая (442 – около 358 гг. до н. э.), который, по мнению многих, был живым воплощением всех спартанских доблестей. И этот человек в какой-то мере заменил в его сердце только что казненного в Афинах Сократа. Агесилай был выдающимся полководцем, абсолютно бесстрашным воином, человеком честным и даже (по понятиям того жестокого времени) по-своему милосердным. Возможно, Ксенофонт надеялся, что Агесилай и станет тем мечом, который воплотит в жизнь идею, мучившую его с самого возвращения из Персии? Она была проста: коль скоро 10 тысяч наемников, собранных со всех концов Греции и ничем, кроме жажды наживы, не объединенных, сумели разгромить огромные персидские армии, а потом, после того как их предприятие (по нелепой случайности) провалилось, без опытных командиров и проводников вернулись на родину, то что же сможет совершить объединенная армия всей Эллады? Да еще под командованием великого полководца, авторитет которого признают все без исключения. Например, потомка Геракла. Еще до встречи с Ксенофонтом Агесилай удачно сражался против персидских армий, захватил в Малой Азии несколько богатых провинций. Маленькая Спарта могла стать большой империей. Времена греческих полисов и междоусобиц уходили. Будущее лежало на Востоке, и его надо было завоевать. Наверное, об этом Ксенофонт много говорил со спартанским царем. «Анабасис» тогда еще не был написан, но устные рассказы Ксенофонта в конце концов убедили Агесилая не ограничиваться Малой Азией. Он стал готовиться к большому походу вглубь Персидского царства. Разумеется, Ксенофонт собирался отправиться вместе с ним, чтобы на этот раз увидеть стены Вавилона не издали, а изнутри. Но не сложилось.